— Брандер должен был задеть корабль и без этого самоубийства. Где я еще наберу офицеров на такие лодки? — холодным, даже ледяным тоном, констатировал Хметевский.
Контр-адмирал не жалел Тараса Бондаренко, сейчас Степан Петрович мыслил лишь рациональными категориями. Кого еще ставить на управление пароходными брандерами, где всего экипажа три человека, как не молодых офицеров, которые хотя бы знали азы навигации? Если только кондукторов, лишь немного обученных, но уже опытных морских унтер-офицеров. Задача была тривиальной: направить брандер в нужном направлении, зафиксировать штурвал и, быстро одев резиновый круг, прыгнуть в воду. Все! От столкновения, стоявший на носу взрыватель должен был дать малую искру, которой хватало, чтобы пироксилин, частью черный порох, дали мощный взрыв, выпуская поражающие элементы в виде стальных шариков. И с этой задачей справились не все.
— Приготовить пушки КП-2 по левому борту и выставить флаги на сигнал «делай, как я», — скомандовал Хметевский, все еще наблюдая, как горят и частью тонут вражеские корабли.
Первая атака лишила неприятеля сразу четырех линкоров и еще пяти фрегатов, которые в самое ближайшее время должны пойти ко дну и никакие мероприятия по борьбе за живучесть кораблей не помогут. Были и те плавательные средства, которые сильно повреждены и представляют собой именно что изрешеченные судна, но никак не военные корабли.
Вместе с тем, порядка пятнадцати вражеских вымпелов все еще были способны к сопротивлению и на этих кораблях спешно менялись конфигурации парусов, видимо, чтобы выстроится в боевую формацию и дать тот самый классический морской бой парусников, оснащенных пушками, способными бить лишь на близкие расстояния. Близкие, это в сравнении с русскими орудиями ПК-2, которые сейчас и наводились на неприятельские корабли.
— Палите! — словно нехотя, внешне казалось, сонно, отдал приказ контр-адмирал, когда его флагман «Разящий» проходил вдоль скопления вражеских кораблей.
Внешнее спокойствие кажущегося пухлым добряком Хметевского не должно было обманывать. Сейчас командующий особой эскадрой был более чем серьезен. Его роль в общей операции по отражению агрессии против России еще была не сыграна, заканчивался только первый акт пьесы.
Теперь пароходной эскадре было необходимо прижимать неприятельский флот к проливам и заставлять его входить в Дарданеллы. Все праздношатающиеся в Эгейском море вражеские вымпелы становились добычей для Хметевского. До позднего вечера ему предстоит охотиться, а после уйти на пополнение углем и, если будет нужда, порохом и ядрами. Нечто похожее, не вступая в генеральное сражение, делают иные русские эскадры, уже парусные, но лучшие и оснасткой, и вооружением, и, главное, людьми.
* * *
Павлополь (Чаннакалле)
21 октября 1762 года. 17:30
Москвин Петр Иванович был преисполнен решимостью, и его наполняла жажда мщения. Десять лет назад отец Петра Ивановича генерал-майор Иван Федорович Москвин героически погиб при взятии крепости, которая находится всего в трех верстах от Павлополя на европейском берегу пролива Дарданеллы. За взятие крепости Келихбахир, а нынче русской Твердыни, генерал-майор Москвин был удостоен звания героя Российской империи, посмертно.
Уже тогда, десять лет назад, Петр Иванович был поручиком и так же, как и его отец, стоял в первых рядах защитников интересов Российской империи. Только защищал эти самые интересы поручик Москвин на полях сражения в северной части Европы, но его, Петра Ивановича, так и манило посетить то место, где погиб человек, на которого всю жизнь ровнялся нынешний уже премьер-майор.
В Павлополе Москвин командовал одним из батальонов егерей, которые были полностью укомплектованы новейшими казназарядными штуцерными ружьями. Возможно, именно благодаря этому сверхоружию и получалось гарнизоном численностью в усиленную дивизию, не считая артиллеристов, сдерживать, и даже контратаковать неприятеля числом под пятьдесят тысяч.
Атака Павлополя началась с рассветом 21 октября 1762 года. Такого артиллерийского обстрела уже достаточно опытный премьер-майор Москвин не видел даже под Кенигсбергом. Английские пушки, а, скорее, гаубицы, били навесом, чаще всего по внутренней части самой крепости. Неожиданным стал тот факт, что английское оружие практически не уступает русским пушкам в дальности стрельбы, только новые пушки ПГ-2 способны были эффективно отвечать неприятелю, не быстро, методично, но уничтожая вражеские орудия.
Волна за волной, горы трупов и стонущие люди, проклятия и взывания к Аллаху, Господу Богу, а чаще просьбы о помощи к матери — все смешивалось в апокалиптический калейдоскоп.
Наступающие уже не имели той динамики штурмов, что была при первой и, даже при второй, попытках прорваться через оборонительную систему не крепости, а лишь на подступах к ней. Наступающие поскальзывались на грязи, замешенной с кровью, спотыкались, о тела и конечности своих еще вчера жизнерадостных соплеменников, но шли вперед. И вдруг наступила тишина. Петр Иванович Москвин стал озираться вокруг, даже предположив, что он погиб и оказался где-то, куда попадают все грешники земли. Все те же трупы, все та же кровь, все тот же запах пороха и горелой плоти, но вот звуков не было.
— Ваш бродь, по здорову ли? — седовласый капрал вгляделся, казалось бы, в безжизненные глаза премьер-майора Москвина.
— Да, братец, живой пока, только вот тихо стало. Как думаешь, отстали от нас? — спросил премьер-майор у капрала.
— Откель мне знать-то, Ваш бродь? Мы люди малые. Там, первогодку подучить, с какой стороны да штуцернага ружжа подходить, а думать о тактике да стратегии, — то, ваше высокоблагородие, не по чину мне, — отвечал капрал Василий Матвеевич Меньший.
— Ох, и прибедняешься ты, братец. И о стратегии-то знаешь, и о тактиках сведущ. Говори уже, что думаешь? — улыбнулся странной, неестественной, улыбкой, Москвин.
Переизбыток адреналина требовал выхода. Здесь либо покричать в голос, а, может, посмеяться, поплакать. Вот, чего не нужно, — держать в себе, но премьер-майор не хотел показывать и толики своей человечности, которую принимал за слабость и малодушие.
— То, ваше высокоблагородие, я ажно два раза поступал на офицерские курсы, раз даже был на ентих курсах, а вот экзамену не сдал. И математику, будь она не ладна, и хранцузский, чтоб этих хранцузав черти жарили, не посилил. Вы уж простите старика, разговорился нешто. Это все, ваше высокоблагородие, апосля бою, зело потребность имею говорить. Уж закончится все, так вы меня на гауптвахту, — говорил пожилой унтер-офицер, так и не ставший офицером.
— Ты, братец, обожди. Вот закончится все это, прошение подам на имя Потемкина, аль самого Миниха, кабы тебе геройскому капралу Героя Империи дали, да офицерство, чтоб пенсион был, да учил, может, детишек в Петровском училище, я уж походатайствую. Нужных людей в Петербурге знаю, да и государь милостью не обделит. Нам бы, братец, вечер простоять, да ночь продержаться, а там, гляди, и выстоим.
— Попрет турка, Ваше Высокоблагородие, как пить дать, через полчаса или час, но попрет турка, сильно попрет, — сказал капрал.
— Василий, ну-кась, скажи, с чего так решил? — заинтересовался Москвин.
— Так этось, Ваше Высокоблагородие, тут и чуйка моя, да и опыт, какой-никакой, а двадцать пять годков имею. Да, и служба — мое все. Предлагали на землю пойти, так я на чуть уговорил, кабы оставили. А турки той сегодня нужно успеху добиться, они-то знают, басурмане, что ночью наши казачки-пластуны каверз им наделают, да и не сказать, что уж так и тепло, чтобы без огня сидеть, а стрелки нашинские, да и я подсоблю, да по тени возле костра — за милую душу перестреляем. А ешо подкрепления должны быть, никак без ентого, а турка выдохнется. Попрут, Ваше Высокоблагородие, попрут, да так, кабы к ночи нас взять.
— Господин командующий первым егерским батальоном! Срочно требуют в штаб, — прокричал вестовой еще на подъезде к передовым окопам.
