Впереди в синих дымах плавала двухголовая вершина высоченной сопки. Ровная тундра уходила на запад: рыжие осенние просторы, окаймленные по сторонам зыбкими грядами гор.
Берега проток густо поросли ольхой, серебрившейся в солнечных лучах, местами краснели заросли полярной березки, галечные косы оторачивали заросли кошачьей лапки и сон-травы. Кое-где торчали пожухлые букетики незабудок, по террасам пышно лежали мхи, пронизанные серебряными нитями ягеля.
— Смотри, как за сопкой блестит небо, — сказал Мишка.
— Море отсвечивает, — кивнул я. — У той горы как раз половина дороги.
Острова среди проток кишели зайцами. Молодые беляки таращили глаза чуть ли не под каждым кустом. Я прямо из лодки застрелил одного на ужин.
А река все бежала в пестрых берегах. Мимо плыли бесконечной чередой косы, галечные террасы. Вода растекалась по протокам и опять соединялась в одном русле, кружила, уводила в стороны и возвращала назад. Казалось, конца не будет этому лабиринту и мы топчемся на одном месте. Но очертания двухголовой горы прояснялись, становились резче, темнели, и она постепенно увеличивалась, закрывая нижнюю часть долины.
— Олени! — вдруг крикнул Мишка. — Вон, на правом берегу…
Стадо паслось в вытянутой, заросшей травой ложбине. Рядом кучкой резвился молодняк. Всего голов семьдесят. Я посмотрел кругом — признаков большого стада нет. Да и откуда ему тут быть — район нашей бригады.
— Приличный откол, — сказал Мишка. — А вон на бугре, смотри, какой здоровенный.
— Бык. — Я пригляделся. — Дикий.
— Ну и рожищи! — Мишка закрутил головой.
— Теперь они сюда набегут, гон вот-вот начнется, — сказал я. — Весь откол растащат, тут одни важенки с молодняком. Наши. Выходит, не всех собрали.
— Это что же, мы голов пятьсот тогда потеряли?
— Значит, так… Давай пристанем.
— Зачем? — удивился Мишка.
— Посмотрим. Может, что-нибудь сделаем… Шуганем в сторону бригады, потихоньку дойдут, а там наши увидят.
— Да ничем мы тут не поможем. И провались они пропадом! Нам плыть надо.
Даже не догадывается бригадир. А может быть, обнаружит нехватку? Наверняка обнаружит, он чуть не всех оленей в «лицо» знает. Но пока обнаружит, пока найдет…
— Горит премия бригады, — сказал я.
— С нас-то не успеют ничего высчитать, — подмигнул Мишка. — Только молчи в колхозе насчет откола да расписывай, как вкалывали до волдырей на пятках. А Камчеыргину записку можно отправить с вертолетчиками. Найдет, если не убегут.
— Корма тут хорошие, — сказал я. — Но вот дикари…
Бык смотрел на нас, пока лодка не ушла за поворот. Интересно: дикие олени совершенно не боятся человека, пока он в лодке, на воде. Но стоит выпрыгнуть на берег — поминай, как звали!
Над головами, сделав широкий круг, повисла чайка. Минут через пять собралась целая стая. Птицы суматошно галдели.
— Чего они разорались? И так нервная система растерзана! — Мишка схватил ружье и пальнул в небо. — Кыш, дармоеды!
Раз орут — какая-то опасность. Я огляделся. Что это? Навстречу нам с низовьев реки двигалась блестящая белая стена.
— Приехали, — показал я рукой.
— Чертова карусель! — Мишка швырнул за борт пустую гильзу. — Надо же — климат: жара, снег — все в одну кучу. Но мы прорвемся!
— Веселое занятие — валяться с воспалением на усадьбе, — возразил я. — Да и поспать надо — вторые сутки на ногах.
— Избави бог! — испугался Мишка. — Уговорил. Причаливай.
Белая завеса проглотила двухголовую гору целиком, размахнулась во всю ширь долины, спиральными языками росла вверх. В недрах ее родился тягучий, однотонный гул.
Все-таки мы успели выпотрошить и, насадив на палку, обжарить зайца. Я жарил, Мишка привязывал к кустам палатку. Банка с чаем закипела, когда вокруг стало темнеть. Резко рванул ветер.
Я глянул вверх и замер. Перед белой стеной без звука, сухим осенним листом несся вертолет.
— Смотри! — крикнул я Мишке.
Мы стояли, задрав головы, наблюдая, как машина на сумасшедшей скорости спасалась от разбушевавшейся стихии.
— Садиться им надо, — сказал Мишка. — Пропадут… Но драпают хорошо, черти! Асы!
Вертолет боком ушел от длинного снежного языка и пропал: нас накрыла мокрая холодная пелена. В кустах поползли клочья тумана, сыпанул заряд из дождя и ледяной крупы. Прихватив зайца и чай, мы шмыгнули в палатку и наглухо задраили вход. Пока устраивались внутри, о брезент зашуршал снег, свистнула поземка.
Началось…
— Нет, «Метрополь» после такой свистопляски — мелко, — заявил Мишка. — Мы лучше уж сразу врежем на юг. Сейчас самое время. Представляешь: теплые зеленые волны и разноцветный пляж. Весь от купальников переливается. Всякие там девочки — рыжие, черные, блондиночки. Тоненькие — вроде муравьев, потолще — пчелками… Солнце в полнеба, жарит всю эту кучу насквозь. А они не прячутся, они млеют. Между ними с обалдевшими глазами местный народ шатается: «Вах-вах-вах, це-це-це». А мы с тобой идем четким пунктиром. Ноги длинные, в загаре, зеркальные очки на полморды. И они начинают смотреть. А если дама захочет, она любого мужика взглядом на колени поставит. Отчего — не знаю, но это точно.
— Оттого, что потенциально они все королевы, — объяснил я. — Наследственное это у них, от Евы. Вот мужик, он от обезьяны произошел. Ну, он и есть мужик. А женщина, она… это…
— Точно, — перебил Мишка. — Я об этом хорошенько не подумал… — Он обмахнул раскрасневшееся лицо рукавом ватника. — Ну, мы идем, значит, и образуется сзади шепоток…
Мишка неожиданно замолчал и понюхал рукав телогрейки.
— Ну-ну, — подбодрил я.
Но он все молчал и смотрел на рукав, а потом покачал головой:
— Надо же, все старые запахи дым от костров съел…
— Какие — старые? — Я удивился.
— Всякие, — неопределенно ответил Мишка. — Давай спать.
Расстроился. Видно, вспомнил что-то из прежней жизни. Любовь, может, какую неудачную. Мало ли что у человека произошло за двадцать пять лет жизни…
Палатка тряслась мелкой дрожью. Свист и грохот стояли такие, словно вся долина провалилась в пропасть и летит куда-то сквозь землю…
Да, сейчас бы на верхний полок. Оттуда в бассейн, потом опять наверх. «Поддай!» Веник в руки и пош-е-ел!
Я даже застонал, физически ощутив обжигающие удары.
А потом в простыню завернешься, сидишь весь сдобный, легкость невероятная. На пивной кружке пузыри лопаются. «Воблочки не желаете?» — дышит сосед. Благость у него на лице райская… До-о-брые все в эти минуты.
Эх, скорей бы на центральную усадьбу! Там вертолеты два раза в неделю, прямо в поселковый аэропорт. Хорошо, не надо в райцентр заезжать. Увидят знакомые, пойдут расспросы: откуда, да куда, да почему?.. Ну и что — комсомольская путевка? Мало с путевками уезжают? Конечно, приятно: в твою честь торжественное собрание, все говорят, какой ты хороший, какую специальность трудную выбрал. По плечам хлопают, восторг, улыбки. Фотография в газете… Мишке удобней, он человек вольный: сам приехал, сам уехал… А мне вот… оленевод… Как пить дать разбредется откол по тундре. Приедут председатель и зоотехники, пересчитают: «Как же так, бригадир? Где олени? Обязательство брали… Прохлаждались?»
Да-а-а, прохлаждались… Особенно в тот гололед. Неделями лазили по всем маршрутам, искали пастбища. Камчеыргин, кажется, вообще не спал. Не успеешь сунуться в снег головой, уже тянет за ногу: «Вставай, Толька, идти пора…» Хоть бы одного оленя потеряли! И никто не знает, во что нам это обошлось… Эх, кто теперь оценит?.. Пойдет из-за этого несчастного откола все насмарку… А может, выкрутится Камчеыргин? Бригадир опытный, конечно, заметит пропажу. И найдет.
Больше суток ревела пурга. Мы успели выспаться, доесть зайца и опять уснуть. Холодновато было немного, но спалось под вой ветра отлично.
Я проснулся первым. Стояла тишина, брезент палатки горел желтым светом. Зверски хотелось есть. Что один молодой заяц на двоих в сутки?
