В. Высоцкий

Горожанин

– Скажи что-нибудь!

– Что именно?

– Что-нибудь.

– Зачем?

– Не люблю, когда ты молчишь. Если ты молчишь – значит, тебе нечего мне сказать.

– Если я молчу – значит, думаю.

– Ты мог бы думать, когда я сплю или говорю!

– Разве это вежливо – думать, когда с тобой говорят?

– Так ты у нас вежливый человек?

– Стараюсь им быть.

– Тогда почему тебе морду бьют каждый день?

– Потому что там, где я каждый день бываю, вежливость принимают за трусость.

– Если ты вежливый и не трус – принеси, пожалуйста, из машины мою "Вирджинию". От твоих сигарет у меня придатки болят!

– Пошла ты…

У изголовья стояла почти пустая бутылка «Кьянти». Оксана к ней потянулась через Олега, взяла кончиками пальцев, но она выскользнула и с грохотом покатилась к тумбочке.

– Твою мать! – крикнула Оксана и, спрыгнув на пол, бросилась догонять. Догнав, наклонилась. Голая попа, нетронутая, как спина и ноги, марокканским загаром, сочно сверкнула под лучом месяца.

– Пролилась? – промямлил Олег, Зевая.

– Не пролилась! Я её заткнула, ты представляешь? Я никогда бутылки не затыкала, а тут заткнула! Какой кошмар! Если я ещё недели две-три с тобой пообщаюсь, то приучусь перед входом в банк или магазин гасить сигарету и класть её на бордюр, а потом докуривать!

– Или отнимать у бомжей, – прибавил Олег. Осушив бутылку, Оксана снова нагнулась и закатила её под тумбочку. Но бутылка выкатилась обратно. Тогда Оксана впихнула её под тумбочку вперёд горлышком и, на всякий случай посверкав попой ещё несколько секунд, вернулась к своему другу. Олег лежал на спине, прислушиваясь к тоскливому вою ветра за дребезжащим стеклом. Диван стоял у окошка. Олегу это понравилось. Он любил смотреть на ночное небо, как бы оно ни выглядело и каким бы ни было настроение. Эта склонность крепко объединяла его с Оксаной – не потому, что она, подобно ему, порой уносилась мыслями к звёздам, а потому, что предпочитала позу наездницы. Только изредка на неё накатывала другая крайность. Тогда она становилась перед Олегом в позу уборщицы, высоко задрав ягодицы. Похоже было, именно к этому и шло дело. Длинные пальцы с рубиновыми ногтями почти такой же длины настойчиво щекотали грудь и живот Олега, пухлые губы слюняво липли к его плечу. На месяц наползла туча. Взяв с подоконника плоскую бутылку «Джонни Уокер», Олег хлебнул из горлышка и спросил:

– Чего ты боишься?

Рука Оксаны застыла.

– Я ничего не боюсь. Тишина, конечно, такая… немного жуткая! Лес есть лес.

– Ты любишь природу?

– Разве что в виде маков.

Выхватив у Олега бутылку, Оксана села на пятки и присосалась к ней. Судя по всему, ей хотелось, чтобы последовали ещё какие-нибудь вопросы, один другого глупее. Зная её, нельзя было этого не заметить.

– Тогда зачем ты меня сюда притащила?

– Затем, что я его ненавижу, – проговорила Оксана, ставя бутылку на подоконник. Взяв с него зажигалку и пачку «Мальборо», закурила. Голубоватое пламя кинуло по углам дрожащие отсветы. Обозначились очертания тумбочки и двух кресел, на одном из которых лежали вещи Олега, а на другом – Оксаны.

– Я тебя понимаю.

– Нет, Олег, нет! Это невозможно. Ты органически не способен понять меня. Ты – кобель, хоть и сука рваная! Ты не знаешь, как твердо он убежден, что я – его движимое имущество и должна стоять на коленях за каждый брюлик, за каждый месяц в Париже, за каждый джип! Ты не представляешь, как он гордится этим своим сараем, похожим на мухомор под гнилой корягой! Ну, ничего. Когда-нибудь он узнает, что я здесь вытворяла! Да и не только он. Узнают и те, кому он с самодовольной рожей рассказывает, во что ему обошлась постройка и сколько он платит аборигенам за дрова и охрану!

– Да это все для него копейки, – не устоял Олег перед искушением плеснуть масла в огонь.

– Копейки были бы на Рублёвке или на Новорижском шоссе, – ядовито вымолвила Оксана, гася окурок о подлокотник дивана, – ведь за одну только просеку для доставки стройматериалов он отстегнул сорок тысяч долларов! Умещается это в твоей башке? Сорок тысяч! Долларов! За поваленные деревья!

Олег задумался.

– Твою мать! А у его фирмы на Западе филиалы есть?

– Понятия не имею. Я вообще ничего не знаю о его фирме. И не желаю знать.

– Почему?

– Потому что я – не самоубийца!

– Да ну? – воскликнул Олег и стал подниматься, так как от вискаря его голове вдруг сделалось горячо. – А я тебе, сука, не жеребец для эмоциональной разрядки! Не жеребец, поняла?

– В первую же ночь, – призналась Оксана, – и это было нетрудно. За двадцать лет бурной половой жизни я кое-как научилась отличать жеребцов от мелких, блохастых, всеми обиженных кобелишек!

– Ну и соси за шубы и бриллианты! А я себя уважаю, ясно?

– Ты сам себя уважаешь? Тогда гордись, дурак, что тебе я сосу бесплатно, и не проси вот этого!

Звонкая оплеуха выбила искры из глаз Олега, который уже хотел соскочить с постели. На один миг в его голове всё перевернулось. Шипящий голос Оксаны звучал откуда-то сбоку:

– Если ты ещё раз на меня затявкаешь…

Темнота была абсолютной. Олег ударил на голос. Раздался визг. Сразу же за ним последовал грохот, свидетельствовавший о том, что Оксана, слетев с дивана, кубарем покатилась через всю комнату. Услыхав затем ругань и приближающийся к дивану стук голых пяток, Олег решительно спрыгнул на пол. Ногти Оксаны коснулись его лица. Он стиснул её запястья. Она опять пронзительно завизжала – но не от боли, а потому, что окно вдруг вспыхнуло и погасло. В то же мгновение дом подпрыгнул от громового раската, и на стекло обрушился страшный ливень.

Пальцы Олега разжались сами собой. С минуту он и Оксана стояли друг перед другом, не смея пошевельнуться и молча слушая барабанную дробь воды. Гроза нарастала. Молнии наполняли комнату ослепительным, белым светом. Громы трясли покрытую пеной землю, как лист фанеры. Ветер то выл, то всхлипывал, то ревел.

Олег опомнился первый.

– Вот чёрт! С ума здесь сойдёшь, – пробормотал он, беря сигареты. Сев на диван, закурил. Оксана последовала его примеру. После второй затяжки она закашлялась, чего раньше за нею не наблюдалось, и прошептала каким-то не своим голосом:

– Настоящие джунгли…

– Какие джунгли? Тайга, – поправил Олег.

Он был близок к истине. За окном простиралась такая глушь, какую можно представить разве что за Уралом. Малейший шорох из темноты наводил на мысли о леших, ведьмах и упырях. Гроза же казалась попросту концом света. Кирпичный дом, на втором этаже которого развлекались Олег с Оксаной, стоял в глубоком лесном овраге, на сваях. Рядом располагался гараж. Один склон оврага был высоченный, крутой, а другой – пологий. На нём стояли восемь древних избушек, поросших мхом, покосившихся. Жили в них лихие деды-промысловики. Спокон веку жили. Добывали куницу, белку, лисицу, выдру, бобра. Покупатели приходили сами. Они снабжали дедов провиантом, водкой, боеприпасами и всем прочим, так что лесовикам неплохо жилось. Им было где побродить в поисках зверья. Глухие боры и смешанные леса, редея на высоченных холмах и скапливаясь в сырых, туманных низинах, со всех сторон обступали овраг с избушками. До ближайшего края пересеченных речками и ручьями дебрей было четырнадцать километров. Один ручей струился по дну оврага, между избушками и кирпичным домом. Он тёк на север, к Чёрному озеру. Ледяное, чистое как слеза, оно затерялось среди чащоб, оврагов и топей. Никто из него не пил уже много лет. Тропинки к нему меж страшных болот, дымящихся и в тридцатиградусные морозы, загромождал бурелом. В нём кишмя кишели гадюки. Ещё более дремучим и страшным считался лес над восточным склоном оврага. На западе, за пологим склоном, тянулся луг, а дальше вздымались гряды холмов. На них росли сосны. С юга, сквозь относительно редкий лес, к оврагу тянулась от шоссе просека с колеёй. Она изобиловала ухабами, одолеть которые был способен лишь армейский тягач, бульдозер или могучий джип – к примеру, "Ниссан Патрол", которым располагала Оксана.