Литмир - Электронная Библиотека

Ларс Огестам сделал то, что делал всегда, когда ему не спалось. Он надел костюм, вынул из портфеля все лишнее, чтобы он стал как можно легче, и вышел из своего дома в Вэллингбю[21] на прогулку под первыми рассветными лучами. До западной части Стокгольма, где находится Главное управление прокуратуры, три часа ходьбы.

Да. Замечательный вышел у них разговор. Он с трудом следил за его ходом, и это было непривычно. Эверт Гренс, к которому он испытывал восхищение и жалость, с одной стороны, признался, что ему по-прежнему неизвестен мотив, который заставил Лидию Граяускас оглушить охранника, захватить заложников, потребовать встречи с полицейским Нордваллем и, наконец, застрелить его и покончить с собой. С другой стороны, Гренс утверждал, что ее подруге Слюсаревой вообще нечего было рассказать следствию и поэтому сейчас она преспокойно сходит на берег где-то по ту сторону Балтийского моря.

Заснуть ему так и не удалось.

Пока Гренс сидел напротив него, он готов был довериться ему.

Теперь же он прогуливался под первыми солнечными лучами, успев перед этим позвонить в Южную больницу и предупредить охрану, что он намерен еще раз осмотреть морг.

Он даже не постучал. Так он поступал всегда. Эверт Гренс всегда входил без стука.

Свен Сундквист вздрогнул и посмотрел на дверь.

– Эверт?

– Черт, Свен, ты уже здесь?

Свен покраснел. Он всегда краснел так, что это все видели, и сейчас стыдливо потупил глаза, словно его застали врасплох. Перед ним на столе лежал лиловый Эверт Гренс, на которого он уже давно тупо пялился.

– Так получилось.

– Еще нет и половины шестого. В такую рань я обычно тут один на весь коридор.

Гренс так и стоял в дверях. Он сделал шаг вперед, Свен взглянул на лилового человечка и быстро прикрыл его рукой.

– Что с тобой, сынок?

Врать он был не мастак. По крайней мере, тем, кто ему очень нравился.

– Не знаю. Много всего навалилось.

Он как будто задыхался. Щеки пылали.

– Эверт, ты же сам знаешь. Южная больница. Журналисты вцепились в нас мертвой хваткой. Ты наверняка хочешь от них избавиться. Вот, составляю «рыбу» для пресс-службы. Они просили.

Он снова уставился на стол. Все. Больше он не выдержит.

Эверт Гренс шагнул к нему, остановился, помедлил секунду, потом повернулся и вышел, громко рявкнув на прощание:

– Отлично, Свен. Ты знаешь, что делать. Буду рад, если ты возьмешь на себя все это дерьмо с журналистами.

Южная больница занимала огромное, неуклюжее и уродливое здание, однако в первых лучах солнца оно выглядело почти красивым. Утро заливало красным светом его окна и плоскую крышу. Ларс Огестам вошел через главный вход и зашагал по пустому коридору. Не было и шести часов. Но уже скоро вся больница проснется.

Лифт остановился на цокольном этаже, и Огестам проделал тот же путь, который меньше двух суток назад преодолела Граяускас в своем больничном халате с целлофановым пакетом под ним, избитая, искалеченная, но уверенная, что никто никогда ее больше не ударит.

Бело-голубая лента огораживала конец коридора как раз там, где тогда залег Эдвардсон, хоть и в тридцати метрах от входа в морг, но так, чтобы видеть ту самую дверь, которой больше не было. Огестам пролез под первое заграждение и пробрался между руин, оставшихся от взорванных стен, туда, где прежде была дверь. Проем был опечатан: десятки метров бело-голубой ленты перекрещивались от одного края до другого. Он сорвал их и вошел внутрь.

Вытянутое, напоминающее прихожую помещение переходило в комнату, где они все тогда нахолились. Контуры тел, обведенные белым мелом, по-прежнему указывали место, где они лежали на холодном плиточном полу. Ее тело совсем близко от него. Их кровь перемешалась. Он умер с ней. Она умерла с ним. Огестам не сомневался, что так она и представляла себе их последние мгновения. К этому и стремилась.

Было тихо. Он стоял посреди комнаты и осматривался по сторонам. Он сам так боялся смерти, что даже не носил часов, которые отсчитывают уходящее время, и вот теперь он стоит один-одинешенек посреди морга и пытается понять, что произошло.

Так. Диктофон на пол.

Он хотел снова услышать их переговоры.

Он хотел оказаться там. Он всегда так делал, когда вел расследование.

– Эверт.

– Прием.

– Заложник в коридоре мертв. Крови я не видел. Не понял, застрелили его или нет. Но запах. Эверт, запах сильный. Едкий такой.

Голос Бенгта Нордвалля. Спокойный. По крайней мере, кажется спокойным. Ларс Огестам никогда с ним не встречался и никогда раньше не слышал его голос.

Ему предстояло восстановить ход мыслей человека, которого уже нет.

– Эверт, нас всех надули. Она не стреляла. Все заложники целы, все четыре – живы и здоровы. Они уже ушли отсюда. Она прилепила грамм триста семтекса к дверям, это правда, но она его не подсоединила!

Затем он расслышал в его голосе страх. Нордвалль продолжал наблюдать и описывать все, что видел, но голос звучал иначе – видимо, он что-то понял, что-то такое, чего еще не поняли те, кто сидел с наушниками в другой комнате. То, что пытался сейчас понять сам Огестам.

– Как себя ощущаешь? Каково это – стоять голым в морге перед женщиной, которая угрожает тебе оружием?

– Я сделал то, что ты сказала.

– Чувствуешь себя униженным?

– Да.

– Одиноким?

– Да.

– Ты боишься?

– Да.

– На колени.

Двух суток не прошло. Голоса на пленке казались живыми, в том числе и разговор по-русски. Каждое слово отчетливо звучало в закрытом помещении. Она приняла решение. Ларс Огестам был в этом уверен Она приняла решение с самого начала. Она должна была там погибнуть. Он должен был там погибнуть.

Она хотела унизить его, а затем они должны были умереть.

Они должны были лежать почти обнявшись, на полу морга, навечно вместе.

Огестам стоял там, где стоял Нордвалль, и пытался представить себе, что тот чувствовал: понимал ли он, что ему оставалось жить считаные секунды, несколько мгновений, а дальше – тишина.

Эверту Гренсу было трудно сосредоточиться.

Он вообще не спал ночью. Ему пришлось заночевать на диванчике для посетителей, потому что слишком много еще оставалось сделать, слишком много еще предстояло ему пережевывать до отвращения, до отчаяния. С таким камнем на сердце нечего и думать идти домой.

Он обещал пообедать с Леной. Она хотела еще поговорить о Бенгте. Сперва он вежливо отказался, потому что никакого желания встречаться с ней у него не было. Он, конечно, тосковал по Бенгту, но понимал, что тоскует не по тому человеку, которого знал раньше.

Если бы только знать.

Вспоминал ли ты о ней? Хоть изредка?

Что ты сделал потом? Вернулся домой и занялся любовью с женой?

Я делаю это для Лены.

Тебя больше нет.

Затем он с благодарностью принял приглашение. Когда она его повторила. Она ни к чему не притронулась. Ковыряла вилкой в тарелке и пила минеральную воду. Выпила две бутылки. Она плакала. В основном из-за детей, она так и сказала: «Дети, они не понимают… А если я сама не понимаю, то как объяснить им?»

Потом он радовался, что пошел. Он ей нужен. Ей необходимо говорить об одном и том же снова и снова, пока постепенно она не начнет осознавать, что произошло.

Сам он не мог предаваться скорби.

Но понимал, что встретиться с тем, кто действительно скорбит, необходимо.

Ларс Огестам отматывал пленку назад снова и снова. Он стоял посреди просторного помещения и слушал. Он сидел, прислонившись к той же стене, что и заложники. Он даже лег на то место, где упал мертвый Бенгт Нордвалль. Контуры тела были ему велики – он значительно меньше ростом, чем покойный. Он лежал так, прикрывая пах руками и уставившись в потолок – в той же позе, в которой нашли Нордвалля. Он прослушал всю пленку с переговорами между Эвертом Гренсом и Бенгтом Нордваллем и теперь был абсолютно уверен в одном. В том, что Нордвалль, который закончил свою жизнь на том самом месте, где он сейчас лежал, точно знал, кто такая Лидия Граяускас. Они наверняка встречались и раньше, и Гренс это понял. Гренс в настоящий момент знал об этом и по какой-то причине готов был пожертвовать всей своей карьерой, чтобы скрыть эту истину.

вернуться

21

Пригород Стокгольма, букв. деревня Молочного супа.

56
{"b":"86895","o":1}