Люська, заметив некоторое замешательство мамы, подумала что, наверное, какой-нибудь «скелетон» есть и у нее в шкафу. Но она тактично больше ни о чем таком не спрашивала, и они с папой вприпрыжку, наперегонки отправились в обратный путь.
Семья долго сидела за ужином. Люська с удовольствием слушала веселые истории, случившиеся на съемочной площадке, курьезы с актерами, реквизитом, костюмами. Папа всегда рассказывал только забавные эпизоды, чтобы не расстраивать ни Люську, ни бабушку, свою мать. Но Люська знала, что снимать кино очень трудно, много проблем, которые начинаются со сценария, (всегда невнятного и рыхлого, по мнению родителей), продолжаются на съемочной площадке, увеличиваются при монтаже и «озвучке». И не заканчиваются, даже когда фильм показывают по телику: они следят за рейтингом и рекламой, реакцией в прессе и Интернете. Люська с раннего детства слышала бесконечные звонки по телефону, за которыми следовали долгие и нервные разговоры родителей по поводу очередной проблемы и способов ее решения.
На рассвете, не разбудив Люську, родители уехали, оставив окончательное решение о судьбе старого дома до осени. Люська вспомнила, что она не успела спросить про главное, про парня, который продал этот участок и дом. Был ли он прямым или косвенным наследником старых хозяев дома, а если нет, то может, он знает что-нибудь о них, о художнике, о девочке – «бусинке». Люська сделала один вывод: пока до осени есть время, надо попытаться самой раскрыть тайну мастерской. Она заглотнула кружку какао и вышла в сад. Бабушка, как всегда, сидела на низком стульчике, согнувшись над своими цветочками. Следуя уговору, четко, коротко, по-военному, Люська доложила: «Я ухожу в старый дом на целый день, буду читать, рисовать, посплю немного. Еды и питья я взяла. Приду к ужину». На это бабушка откликнулась совершенно нелепым заключением:
«Да, сколько ни борись с муравьями, а опять, гады, приползли. Почти у всех пионов сожрали бутоны». Люська выслушала это, ухмыльнулась и твердой походкой направилась к террасе старого дома. Поднялась, открыла дверь, постояла, прислушиваясь, но в доме стояла тишина, как и положено быть там, где никто давно не живет. Привычным путем она поднялась и вошла в мастерскую. Там тоже было тихо и сумеречно. Люська стала искать выключатель, нашла розетку на центральной опоре подпирающей двускатную крышу, но пока не стала включать лампу. Она обошла мастерскую, встретилась взглядом со своей нарисованной двойняшкой, кивнула ей, проговорив «чао, Бусинка», и принялась за работу. Сегодня она наметила разделить еще два вертикальных ряда картин. Это удалось сделать довольно быстро. Здесь, как и в первом случае, в беспорядке были сложены картины разных жанров. Предстояло собрать вместе все портреты, отдельной группой пейзажи, соединить все картины с натюрмортами.
Люська делала это с удовольствием, время от времени задерживаясь на той или другой картине, рассматривая ее с особым вниманием. Она все больше убеждалась, что художник был настоящий мастер, отличный рисовальщик, прекрасный колорист.
– Конечно, бормотала Люська себе под нос, – я не считаю себя пока ни великим художником, ни искусствоведом или критиком, но ведь никому не возбраняется иметь свое собственное мнение, оценивая достоинства картины. А меня родители образовывали, с малых лет водили в музеи и на выставки, подробно рассказывали о сюжете картин, персонажах на полотнах, реальных, мифических, библейских; излагали биографию художника, объясняли, почему тот или другой был знаменит, чем отличался от своих современников. Дома у нас полно альбомов с копиями картин самых известных художников, а еще альбомы про коллекции Лувра, Эрмитажа, Третьяковки, Музея Пушкина и даже испанского Прадо. Я все детство вместо книг и дворовых игр изучала эти фолианты. Ну, и при том, уже пятый год учусь в художественной студии. Так что кое – чего понимаем, кое в чем разбираемся, – продолжала Люська рассуждать, перетаскивая в отведенное заранее место очередной пейзаж или портрет. Единственное, что ее не то, чтобы смущал, скорее, тревожил, неотрывный взгляд Бусинки, следившей за ней. Люська старалась не смотреть в ее сторону. Только когда села передохнуть, она повернулась к картине, снова показала язык своей двойняшке, надкусила крепкими зубами яблоко, брызнув соком, и шепеляво спросила: «Смотришь? Лучше бы объяснила, почему мы с тобой так похожи? Или сказала бы, как разыскать потомков художника? Молчишь? Ну, тогда и не следи за мной». Люська смачно хрустела вкусным зеленым яблоком, оглядываясь по сторонам, намечая свои дальнейшие действия.
Люська доела яблоко, выпила воды из принесенной с собой бутылки (никакого графина хрустального на столе и в помине не было), и приготовилась встать с кресла, как вдруг услышала тихий голос: «Придет время, сама все узнаешь». Совсем не трусливая девчонка, Люська оцепенела, вжалась в широкую бархатную спинку кресла, медленно подтянула ноги, так что коленки оказались около ушей, опустила голову, закрыла глаза, опасаясь, что кто-то невидимый снова заговорит. Но в мастерской стояла тишина. Люська сидела так долго, не шелохнувшись, почти не дыша, пока не почувствовала боль в напряженной спине и сведенных неподвижностью ногах. Преодолевая страх, она с трудом встала, медленно, разминая затекшие суставы и мышцы, подошла к столу, дрожащими руками включила лампу. Еще больше сделался контраст между освещенным пространством под самой лампой и темнотой вокруг. Люська зажгла свечу и поднесла ее к портрету Бусинки. Та спокойно сидела в своем кресле, чуть улыбаясь и ничего мистического в ней не было. И конечно, она не могла ничего произнести. Так чей это был голос, и был ли он, в самом деле? «Может быть, у меня не только зрительные, но и слуховые глюки начались?», – размышляла Люська, переводя свечку чуть вправо, влево, вверх-вниз, наблюдая, как меняется выражение лица девочки на портрете. Капля горячего воска попала на ладонь, обожгла ее. Люська непроизвольно бросила свечку на пол. Тут же полетели искры, появился слабый язычок огонька, готовый разгореться пламенем, захватить все, что попадется на этом сухом, прогретом чердаке. Здесь было чем поживиться. Люська схватила бутылку с водой и стала поливать на огонь, потом, не раздумывая, накрыла его своей курткой и стала топтать ногами, пока не убедилась, что опасность пожара миновала. Повеселев, довольная собой, Люська громко сказала: «Ну, все, дамы и господа, мы спасены. Можете спать спокойно. Я ухожу, до завтра. Бай-бай». – Потом сама себе приказала шепотом: «Люська, угомонись. Хватит, с тебя приключений на сегодня, а то свихнешься по правде».
Она спешила: обещала бабушке вернуться к ужину, но опоздала: та уже сидела в своей комнате перед экраном, увлеченная полемическим задором, спровоцированным ведущим и охватившим всех в студии, а не только двух главных оппонентов. «Как она что-нибудь понимает в этом общем крике?» – очередной раз удивилась Люська.
На ужин были ее любимые вареники с картошкой. Она взяла тарелку и села перед телевизором в гостиной. Пощелкав пультом, остановилась на программе о магии бурятских шаманов, но надолго ее не хватило. Она почувствовала усталость и даже хотела тут же плюхнуться спать, но какая-то неведомая сила снова потащила ее к старому дому. Постояв перед дверью, не открыв ее, она осталась на террасе. Вечер и наступающая ночь были удивительно теплыми. На небе высыпало столько звезд, что просвечивались обычно темные верхушки сосен. Свет попадал даже на траву и цветы, было очень красиво. Пахло ночными фиалками, душистым табаком, чуть увядающими розами. Разросшийся куст белого жасмина светился, как огромный фонарь. Еще вчера толстая желтая луна стала чуть – чуть худеть. Пропела и тут же замолкла какая-то одинокая лесная птица, но через минуту – другую ей ответили, и она, осмелев, стала выводить свою несложную мелодию, состоящую только из одной фразы «чви – чви». Под этот шепелявый свист Люська так и заснула на старом диване, успев помечтать немного о том, как бы так научиться рисовать, чтобы передавать не только краски, цвет и свет, но и звуки, а то и музыку.
