– Жаль, придется спускаться. Я не могу жить без воды, уж извините, – сказала она вслух, как будто кто-то мог возразить. Но сделав последний большой глоток, она чуть не поперхнулась, заслышав из какого-то угла шепот и хихиканье. Люське стало не по себе. Чтобы взбодрить себя, она обратилась к тем, кто был изображен на картинах.
– Ах, вам смешно, господа? Но я же, в отличие от вас, настоящая, живая девчонка. И я очень хочу пить. Не могли бы вы принести мне стакан воды, а лучше целый кувшин или графин, в чем там у вас воду приносили…. Только, учтите, я люблю холодную, да еще, чтобы туда выжили пол лимона хотя бы. Ну вот, видите, вы не можете мне дать воды, поэтому, господа, я прощаюсь с вами до завтра. Чао, чао. А, вам это словечко не понятно? Это по-итальянски означает «пока», с приветиком. До завтра, господа. И не приходите, пожалуйста, в мою комнату внизу. Честно, я плохо сплю после этой сходки призраков. А еще меня будят часы, которые вообще-то стоят, но именно, когда я только- только крепко засну, они начинают бить, а потом появляется ваша компания…
Люська подошла к открытому люку, чтобы спуститься на балюстраду, как вдруг за спиной раздался грохот: что-то тяжело упало на поверхность стола. Она обернулась. В свете заката, едва проникающем сквозь окошко, на столе поблескивал граненный хрустальный кувшин, точно такой же, какой часто повторялся в натюрмортах неизвестного художника. И сейчас, как и там, на картинах, он был полон прозрачной воды.
– Ну, это уж слишком. От голода и жажды у меня глюки пошли, – сказала Люська и метнулась вниз, не притронувшись к кувшину. Она вышла наружу. Оказывается, день был еще в полном разгаре, особенно ярким после чердачного полумрака.
А все это время бабушка искала внучку. Она сбегала и на речку, расспросила всех соседей, сходила на поляну, где Люська часто сидела с этюдником, выходила к автобусной остановке, – там иногда собирались местные подростки, кричала, звала ее. Люська не откликалась, ее нигде не было, и бабушка собиралась уже звонить родителям, категорически потребовать немедленного их возвращения. Злая и обеспокоенная, она сидела на скамейке в саду, намечая свои дальнейшие действия, когда Люська внезапно предстала перед ней и объяснила, что никуда не выходила из дома, имея в виду, конечно старый дом. Бабушка, смешав радость и гнев, попросила Люську не уходить надолго неизвестно куда, не предупредив ее. «Категорически», – внушительно закончила бабушка выговор. Это было ее любимое словечко. У нее всегда мнение, решения и даже просьбы были категорическими. Люська стала протестовать, а бабушка тут же схватилась за телефон, чтобы звонить родителям. Люська была спокойна: она знала, что родители наверняка отключили телефон – у них или съемка или монтаж. В конце концов, они с бабушкой пошли на компромисс: та не будет ябедничать родителям, а Люська обязательно будет сообщать бабушке, где она, и когда вернется.
– Итак, Ба, вот мои перемещения на сегодня. Я иду на речку, потом беру этюдник и иду на поляну за вторым переулком; прихожу обедать, после поиграю в бадминтон с девочкой, – недавно приехала на каникулы. А потом мы с ней пойдем купаться, – четко, как рядовой сержанту, выговорила Люська, снимая с веревки полотенце, купальник и натягивая на голову бейсболку. У бабушки от удивления упали очки с носа, она победоносно улыбнулась. «Наконец-то, сподобилась. Так-то, другое дело».
Вечером Люська и бабушка вместе не спеша ужинали, мирно пили чай с «Коровкой» и сушками. Люська, набравшись терпения, выслушивала проблемы с огородными вредителями, особенно с муравьями в пионах и георгинах. Включили телик, и вот только когда бабушка задремала у экрана, Люська, не медля больше, шастнула на ночевку в старый дом.
Она лежала на диванчике, ожидая боя часов и появления нарядной публики. Но часы молчали, а с лестницы никто не спускался. Люська приподнялась, села на край дивана, сунула ноги в тапочки и размышляла, решиться ли она сейчас, среди ночи, пойти на чердак. Подумав, поняла, что нет, смелости не хватит, да без освещения идти туда бесполезно. Фонарик остался в мастерской, и она совершенно не помнила, где.
– Завтра возьму свечку и еще притащу наверх настольную лампу из своей комнаты. Должна же быть там хоть одна розетка», – решила Люська, легла и быстро заснула.
А утром неожиданно нагрянули родители. У них был перерыв в съемках, всего один день, и они были страшно рады провести его на даче с Люськой. За обедом бабушка стала жаловаться, что ей не хватает посевной площади. Снова вопрос встал о сносе старого дома. Родители не возражали, наоборот, с энтузиазмом принялись мечтать, как они там сделают баньку, на веранде поставят большой овальный стол, на нем всегда будет самовар, настоящий, не электрический, на тумбочке – патефон со старыми пластинками, перенесут сюда мангал и коптильню для рыбы. Дочери обещали найти место для настольного тенниса и бадминтона. Бабушка возмутилась: она ничего не выиграет от сноса старого дома. Все эти сооружения займут еще больше места, надвинуться на ее цветники. В разговор встряла Люська. Она упрашивала, убеждала не сносить старый дом, а лучше привести его в порядок и отдать ей. Она же растет, и у нее должна быть своя берлога, своя мастерская, потому что она окончательно решила стать художником. Все стали с еще большим энтузиазмом спорить, перебивая друг друга, в точности, как на телевизионных ток-шоу. Никто толком никого не слушал, все говорили о своем. В конце концов, папа сказал, что это дело не простое и не скорое. В это лето, точно, даже и думать нечего. Им еще снимать шестнадцать серий. После этот се как-то сразу замолчали, занялись чаем и вкусным тортом, который купила по дороге мама. Потом все вместе отправилась на прогулку через лесную тропинку к крутому высокому берегу речки, откуда были видны поля и перелески, а на горизонте – деревенька с церквушкой. Это место очень нравилось маме, и она, даже если приезжала, как сейчас, на один день, не упускала возможности полюбоваться прекрасным видом.
Люська столько раз была здесь, стояла, смотрела, но только сейчас, глядя вдаль, внезапно поняла, что пейзаж перед глазами – тот же самый, что она видела на многих картинах неизвестного художника. Наверняка, выросли другие деревья, где-то просматривались многоэтажные дома, но линия холмов, извилистые тропинки по их склонам, сиренево-розовые луга и желто-зеленые поля внизу, ближе к реке, а главное – абрис церкви, очертания трех куполов и линия высокой колокольни, прислонившейся сбоку, прежними. Вечерело, солнце садилось, и освещение заметно менялось. Внезапно последние закатные лучи попали в позолоченный крест на куполе церкви. Он засиял ярко, как мощный прожектор, рассыпая золотые искры, но быстро погас, успев на мгновенье преобразить цветовую гамму вокруг. Тут же стал надвигаться туманный пар, расстилалась серая дымка, закрывая, как театральный занавес, грандиозный спектакль уходящего дня.
Люська нарушила молчание родителей, которые стояли завороженные, не собирались уходить, как будто ждали продолжения.
– Мам-пап, а у вас в роду не было художников?
– Насколько я знаю, нет, – ответил папа, а мама, все еще всматриваясь вдаль, просто недоуменно пожала плечами.
– И ваши предки, мои, то есть, ну, прадед или прабабушка никогда не жили здесь, где-нибудь поблизости?
При этом вопросе мама, наконец, оторвалась от созерцания прекрасного, а папа как-то быстро метнул на нее странный взгляд.
– А почему вдруг тебя заинтересовали предки? – с натянутой улыбкой спросила мама.
– Ма, сейчас все ищут свои корни. Может, я хочу составить свое древо, как оно там называется?
– Генеалогическое, – встрял папа. – Похвально, похвально. Вот, будет у меня свободное время, я тебе начну его рисовать. Я знаю его до четвертого колена, – с энтузиазмом начал он, но осекся, сообразив, наверное, что свободного времени у него не будет. А может, потому, что мама дала ясно понять – эта тема ее не интересует, и вообще она хочет ввернуться домой. Люська почуяла, что мама что-то скрывает и вспомнила, как учительница по истории, рассказывая о династии Медичи, произнесла фразу, показавшуюся ученикам ужасно смешной. «Естественно, в этом семействе у каждого был свой скелет в шкафу». Весь класс тогда буйно оживился, представляя буквально, как в гардеробе среди роскошных бархатных, расшитых золотыми нитями платьев, стоит, бряцая костями, скелет. Бедной историчке пришлось сквозь неумолкающий гомон, специально пояснять, что говорится это фигурально, означает, что у каждого есть своя тайна, которую он тщательно охраняет от посторонних. Урок все равно был почти сорван, потому что два известных заводилы класса, Артем, по прозвищу «артист» и его дурашливый дружок Славик, тут же стали разыгрывать сценку, при виде которой ребята уже не просто хихикали или смеялись, но ржали как табун лошадей, выпущенных на волю. Артем протиснулся в узенький шкаф, стоящий в углу класса, а Славка открывал и закрывал дверцы. Первый изображал оживший скелет и издавал вурдалачьи звуки, а второй орал как сумасшедший: ««Говори тайну, несчастный, или я убью тебя!»
