Во второй половине ночи на острове раздался громкий треск, и с шумом упало дерево. Закричали орланы и грачи…

К утру буря стихла, но наделала беды. Гнездо лежало в воде, на на нем сидели два крупных птенца.

Орланы кружили над островом, кричали, иногда присаживались на вершину дерева и хмуро смотрели вниз. Непонятно почему, но они так и не решились слететь к своим птенцам. И на следующий день птенцы все так же сидели на краю гнезда, разевали рты и пронзительно пищали.

Ловить рыбу было запрещено, по реке туда-сюда носилась инспекторская «казанка». Но Якову стало не по себе от унылых криков орлят. Он решил рискнуть и бросить сплавную сеть. С первого заплыва попалось несколько лещей. Весь улов он скормил птенцам. Первое время орланы прилетали, — покричат, покружат, — да дня через три-четыре перестали появляться. Пришлось Якову выхаживать молодых. Кормил почти что одной рыбой. Сазан им больше по вкусу был, а леща, если не слишком голодные, не брали.

Выросли, прошло время, летать стали хорошо. Сядут на борт лодки и кричат — есть просят. Им бы пора самим охотиться, а они сидят и пищат. Большие стали, тяжелые и красивые. Но от старых птиц отличались. У старых хвосты белые, у этих — черные.

Да вот кончилось все плохо. Приезжал тут какой-то человек из города, рыбачил, отдыхал. Привязался — отдай птенцов, очень нужны. Все равно, мол, придет зима — куда ты с ними? Кормить чем будешь, а они к охоте не привыкли… Подумал Яков и отдал, даже не спросил, зачем ему орланы? Надо человеку, значит надо… А потом случайно узнал, что тот из них чучела сделал.

— Вот такой собачий сын оказался… Зачем ему чучела? Не надо было отдавать, да кто его знал. Зря, одним словом, пропали… — закончил Яков свой рассказ.

За беседой время прошло незаметно. Солнце уже висит низко, а нужно добраться до егерского кордона засветло, чтобы не напороться в потемках на мель или корягу. Яков идет проводить меня…

Отгребаюсь от берега, завожу мотор. У первого поворота оглядываюсь назад. На золотистой от вечернего солнца отмели вижу упавшую турангу с гнездом, а на другой стороне реки — одинокую фигуру Якова…

Егерь мне сказал, что по дороге на Аксу я увижу еще одно гнездо орлана. Он уверял, что гнездо жилое, что он сам видел птенцов с неделю назад. Но жилье орланов оказалось пустым. Из каждой щели постройки торчали рыжие космы сухой травы — воробьиные поселения. С полсотни воробьев подняли такой шум, что хоть затыкай уши, один старался перекричать другого…

Под деревом валялись окурки, на песке четко отпечатались следы подошв и колес автомашины. Птенцов забрали люди, которые недавно здесь останавливались. Больше некому. Ведь других врагов у орланов нет…

Казалось бы, нет ничего проще для орланов, чем гнездиться на самых высоких и толстых деревьях. По берегам Аксу нередко попадаются ивы толщиной в два обхвата. Но местный егерь Сеит ведет меня мимо огромных деревьев к озеру, заросшему по краям густым тростником. Он показывает на низенькую приземистую турангу, верхушка которой едва выглядывает из-за метелок тростника. Зато какая роскошная папаха красуется на туранге-коротышке.

— Сейчас там птенцы, — говорит Сеит и прикладывает палец к губам.

Мы молча бредем по протоке к дереву. Вот уже близко туранга, до нее остается не больше двадцати шагов, почему же не вылетают взрослые птицы? На лице Сеита намечается беспокойство, потом в глазах его появляются растерянность и разочарование…

— Нет, нету, — бормочет Сеит. — Тут жили сакманщики… Они взяли птенцов… Больше никого не было… Я же предупреждал…

Сеит стискивает зубы, ноздри его раздуваются и бледнеют от злости.

— Я им покажу! — грозится он. — Я же предупреждал…

— Может, кто другой? — говорю я.

— Других здесь не было, — отвечает Сеит.

— Но зачем они разорили?

— Зачем? — смотрит на меня Сеит. — Они увидели, что белохвостый ловит рыбу. И разорили…

Другого объяснения он не находит. Чтобы доказать, что орлан был, Сеит ведет меня по тростнику и осоке к озеру. Мы выходим на пологий берег, усыпанный крупной сазаньей чешуей.

— Вот тут, — говорит Сеит, — он убивал рыбу.

Мы возвращаемся к кордону…

— Я знаю еще гнездо, — произносит Сеит. — Покажу, когда поедем к Бакланьим озерам.

Опять едем по пустыне… Высокие барханы розовеют в утреннем свете. Солнце поднимается выше и пески становятся ярко-желтыми. Неожиданно впереди открывается синее озеро. В воде, как в огромном зеркале, медленно плывут белые облака. Из всех сочетаний цветов, пожалуй, самое лучшее желтое с синим.

В этом краю немало озер. И соленых, и пресных. Пресные озера — в зеленой кайме тростников, а соленые окружены белыми ободками соли. Пресные озера богаты рыбой. С высокого берега видно, как в прозрачной воде неторопливо проплывают крупные сазаны. Еще утро и пока нежарко. Кажется, что над песками проносится прохладное дыхание Балхаша.

Дорога наша петляет, круто поворачивает то на восток, то на запад, то на север… Но Сеит рядом, а он-то отлично знает местность.

— Вон за тем барханом живет белохвостый, — показывает он вперед.

Машина с разгона вылетает на бугор! И среди желтой равнины мы видим зеленый островок деревьев. Туранги…

Взмахивая тяжелыми крыльями, над рощицей поднимается большая птица с белым хвостом.

— Здесь есть, — говорит Сеит.

Но мне не верится. Почему-то кажется, что все гнезда разорены и пусты. Около рощицы проходит дорога, хоть и нелегкая эта дорога, все же люди здесь бывают. Кто-то мог полюбопытствовать и взять птенцов. Так, на всякий случай…

На одном из деревьев чернеет сквозь зелень листвы гнездо. Я лезу по скрипящему стволу туранги. Все выше и выше. Гнездо, как крыша дома, заслоняет все небо. Весит оно, наверное, не меньше центнера! И я уже понимаю, что не смогу дотянуться до его края, тем более, заглянуть внутрь. Гнездо неприступно… Очень жаль, хотелось бы сфотографировать его сверху.

А Сеит кричит:

— Птенец там! Большой! Шевелится… Встает!

Но я ничего не вижу, кроме торчащих перед глазами сучьев и веток. Делать нечего, спускаюсь вниз… Но Сеит не сдается. Он уверяет, что сделает так, что можно будет снимать.

— Ремень есть? — спрашивает он.

Я отдаю ему свой ремень. Сеит обхватывает руками и ногами ствол дерева и быстро добирается до первой развилки.

— Подай вон ту палку! — командует он сверху. Я с трудом поднимаю здоровенный обломок дерева. Один конец его Сеит упирает в развилку, а второй поднимает выше гнезда, привязывает ремнем к туранге. Пробует свое сооружение на прочность и лезет вверх. Вот голова его приподнимается, над гнездом. С земли видно, как птенец встает и делает выпад в сторону человека.

— Ойбой! — отшатывается Сеит. Втянув голову в плечи, он смотрит вниз. Глаза его сияют.

— Вот он, — говорит Сеит. — Хорошо видно!

Но снимать все равно нельзя. Сеит сбрасывает вниз обломок дерева и спускается сам. Птенец внимательно следит за нами из своей крепости.

Несмотря на неудачу, я радуюсь, что это гнездо оказалось таким надежным и неприступным…

Самым необыкновенным было пятое гнездо.

В низовьях Каратала немало тугаев, есть в них и высокие деревья. Но гнездо орлана обнаружилось километрах в пяти от реки, в пустыне Бестас, и вовсе не на дереве.

Ехали по пескам… Неожиданно впереди показалась ослепительно-белая, как будто покрытая снегом, равнина. Это был овальной формы солончак длиною километра в два и около полутора шириной. Посередине солончака темнело нечто, похожее на шалаш или старую копну сена.

На этот раз моим спутником был егерь Александр Петрович.

Александр Петрович смотрит в бинокль и говорит:

— Орланы… На гнезде две птицы.

— Орланы гнездятся на деревьях, — замечаю я, так как знаю это и по своему опыту, и по литературным сведениям.

— Нет, не только на деревьях, — возражает егерь. — Я наблюдаю за этим гнездом не первый год. Есть и другое, на солончаке. Да в этом нетрудно убедиться… Птицы-то на гнезде…