Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Елена Владимировна Кашева. Рассмешить бога

В воскресенье мой муж потерял память.

Я узнала об этом во вторник.

Поздно вечером, когда мая семья уже легла спать, меня поднял с кровати настойчивый звонок междугородки. Это из Москвы звонила Дежуля.

Дежуля – моя московская приятельница. Откуда у нее такое странное прозвище? Во-первых, это уменьшительно-ласкательное от ее нежного имени Надежда. А во-вторых (и, пожалуй, в главных), из-за ее манеры так быстро говорить, что разговор ее кажется похожим на жужжание пчелы. Кроме того, Дежуля сопровождает свою болтовню активной жестикуляцией. В жару она с успехом заменяет вентилятор. Возможно, в пятом колене ее предки были итальянцами. Вот и сейчас я только подняла трубку, а она уже зажужжала, захлебываясь свежими впечатлениями и, наверное, размахивая свободной рукой с сигаретой, зажатой тонкими смуглыми пальцами с остро отточенными ногтями:

– Слышь, Светка, бросай все и дуй в Москву. Со Стасиком беда. Он лежит в Склифосовского, и у него начисто отшибло память. Помнит только свое имя, а фамилию уже нет, представляешь? Я к нему в палату захожу, а у него глаза стеклянные. Ни фига меня не помнит. Я думала, прикалывается. А он правда отшибленный.

– Не жужжи! – рассердилась я. – Рассказывай по порядку. Что со Стаськой?

– Поехал в Питер за товаром, а его по дороге обчистили и с поезда скинули. Сутки на насыпи пролежал без сознания, потом его подобрали менты. Им сказали, труп у дороги. А он живой, только ничего не помнит.

– А ты откуда все знаешь?

– А у него никаких документов с собой не оказалось, только моя визитка за подкладку куртки завалилась. Ну и позвонили мне. Я тут же приехала его опознавать. Точно, говорю, это Стаська Голованов. А он смотрит на меня, и мозги у него работают, как процессор 286 компьютера, – со скрипом.

– Когда это случилась?

– Сегодня, сегодня меня менты туда вызвали, в Склифосовского. Я только что вернулась, и сразу давай тебе звонить.

– А мать его знает?

– Да никто еще не знает! Ты – первая.

– Что ж, у него никаких переломов нет?

– Почему нет? – обиделась Дежуля. – Кто ж его без переломов будет в Склифе держать? Ребра вроде сломал. И башку пробил. А так ничего, легко отделался. – А про память ты мне наврала? – Не веришь – сама звони в Склифа. Вот телефон. Приезжай, менты тобой очень интересуются.

Я записала номер, положила трубку. Отправилась на кухню ставить чайник на плиту. Из комнаты выглянула мама:

– Кто звонил в такой неурочный час?

– Дежуля.

– Вот болтушка! Ты ей напомнила, что в доме маленький ребенок?

– Мам, со Стасом беда.

– С ним всегда беда.

– Его с поезда скинули.

Мама охнула.

– Дежуля сказала, он в Москве, в Склифосовского лежит. Надо звонить туда.

Девушка, поднявшая трубку на том конце провода, любезно подтвердила: да, Станислав Голованов в самом деле лежит у них. Диагноз по телефону не сообщают. Все.

– Мам, у нас деньги есть?

– Найдем.

– Тогда я за билетами.

– Ночь на дворе, куда ты?

– Мам, ну мне же не пятнадцать лет!»

Шла по улице быстрым шагом – почти бегом. Меня просто распирало от злости – так, что ребра изнутри болели не меньше Стаськиных.

Я злилась на Дежулю. Вот жужжалка! Как начнет жужжать, не поймешь, где правду сказала, а где от себя добавила.

Я злилась на Стаса. Сто раз говорила: держи язык при себе. Наверняка про деньги наболтал первому встречному. А тот не дурак, – дал ему по тыкве, да и с поезда. Теперь Стас лежит в больнице, а мне, стоит только показать нос в Москве, тут же достанется от его кредиторов: возвращай долги. Ох, я ему!

Я злилась на себя. Купилась, как ребенок, на Дежулину трепотню! Память он потерял! Если б ей, Дежуле, так по тыкве дали, неизвестно еще вспомнила бы она хотя бы свое имя от боли!

У кассы никого не было. До закрытия оставались считанные минуты. Я еле достучалась до кассирши, которая вышла, наконец, из какого-то закутка, уже при полном параде: собралась домой. Она с раздражением оформила мне билеты, швырнула сдачу. В другое время я бы схамила, но сейчас моя голова была занята исключительно Стасом.

Из нашего захолустья в Москву можно попасть только на двух поездах. Оба пятичасовые. Один утренний, другой вечерний. Трястись десять часов.

Ненавижу поезда. Перестук колес навевает на меня уныние. Мне все кажется, что этот таймер отсчитывает уходящие минуты моей молодости.

Мне уже двадцать пять. Уже! Первые морщинки возле глаз. Первые признаки увядания кожи. А ведь я так трясусь над собой! Стас, трепло, говорит, что будет любить меня и старую, морщинистую, как черепаха. Наверное, будет. Да только я себя такую любить не смогу. Я нужна себе только молодой и здоровой.

Билеты купила на утренний поезд. Бегом назад, собирать вещи. Хотя много ли мне надо?

Я живу на два дома. Один в Москве, у Стаса. Мы снимаем квартиру. Впрочем, "мы" – это громко сказано. Ведь в последнее время я почти постоянно живу у матери. Стас и мама не любят друг друга. На дух не выносят. Ненавидят. Стас считает, что мама не может смириться, что единственная ее дочь вышла замуж за разведенного мужчину.

Я – вторая жена Стаса.

Первый раз он женился в девятнадцать лет, на втором курсе института. Как он объяснил мне: постоянно хотелось. Потом расхотелось. Выяснил, что семья – это больше, чем постель.

Спустя два года после свадьбы у них родилась девочка. При родах обмоталась пуповиной и задохнулась. Ее спасли, но необратимые процессы в головном мозге уже начались. Жена плакала, но не хотела оставлять ребенка в роддоме. Принесла домой. Стас посмотрел на них обеих и понял, что сойдет с ума. Развелся. Алименты не платил, но каждый месяц исправно возил туда деньги. Потом встретил меня. Ходил за мной три года, как телок на привязи. Караулил после лекций. Подлизывался к моим подружкам, и они приглашали его в компании независимо от меня. Я злилась. Его выходки не влезали ни в какие рамки. Увидел, что меня стал провожать из института однокурсник – подошел ко мне на его глазах расслабленной походкой идиота. Глаза выпучены. С уголка губ слюна течет. Тычет в себя пальцем: "Б-б-б-брат". Однокурсник сбежал. Я была готова убить Стаса. Шут. Паяц.

Потом привыкла к нему. И даже начала скучать по его клоунским выходкам. Он почувствовал, не дурак. Пригласил в гости. Мы напились до поросячьего визга. Проснулись утром в одной постели. А спустя месяц выяснилось, что у нас будет ребенок.

Стас об этом узнал от Дежули. Явился ко мне, рухнул в ноги: выходи замуж! Люблю! Буду верным и преданным! Ноги буду целовать! Едва ли не в первый раз в жизни я видела его серьезным.

Я только спросила: " А если урод родится?" Ответил: "От тебя – хоть крокодил. Только будь моей!". Я подумала и согласилась. Не из-за будущего ребенка: мои моральные убеждения не отвергают аборты. Я согласилась по трем причинам.

Первая: пора замуж. Все приятельницы и бывшие одноклассницы, и бывшие однокурсницы замужем. Разве я хуже их?

Вторая: других кандидатов на место Стаса не намечалось.

Третья и, пожалуй, самая главная: Стас – это Москва. Это далеко от надоедливой опеки мамы. Я сказала: «Да».

Мама очень плакала. Говорила, что замуж надо выходить только по любви. Иначе не будет счастья.

Я сказала:

– А если любви не будет никогда? Что же, сидеть в старых девах?

– Сидеть. Потому что не дай Бог влюбишься не в своего мужа! Всем будет плохо.

– Будет плохо, – разведусь.

– Ох, как легко ты это говоришь!

– Но ты же развелась!

– Дурой была, – говорит мама. – хотела его попугать, а он и в самом деле ушел. Мама убеждала, что Стас – не мое. Мое – где-то там, впереди.

Я пожимала плечами: кто и как может определить – «мое – не мое»? Мама говорила: чувствую.

Мы ни на чем не сошлись. Я только сказала:

– Все равно будет по-моему.

1
{"b":"86866","o":1}