Приказав поручику отвести пленных в гасиенду Дель-Валле, полковник выбрал восемь солдат и во главе этого маленького отряда ринулся по следам Арройо. Взошедшая луна благоприятствовала их предприятию.

Перед нами расстилается огромная равнина, местами лесистая, местами покрытая болотами или голыми песчаными холмами, напоминающими дюны, середину ландшафта занимает обширное водное пространство, это — озеро Остута.

Озеро имеет тот мрачный, печальный вид, каким, по словам путешественников, отличается Мертвое море. Черная тинистая вода уныло плещется о болотистый берег, поросший камышом и бамбуком, тощие стебли и завядшие шишки которых только усиливают тоскливое впечатление.

Посреди озера возвышается холм, черно-зеленая масса которого походит скорее на огромную подводную скалу, чем на остров. Обильные испарения, подымающиеся от воды, образуют вокруг его вершины постоянное облако. Судя по многочисленным трещинам, это, должно быть, груда обломков застывшей лавы, извергнутой в незапамятные времена.

Ночью, когда луна озаряет своими бледными лучами этот остров, его пласты, лежащие один на другом, походят на чешуи огромного аллигатора. Эти опасные гады в изобилии водятся в мутных водах озера, и часто прибрежный камыш трещит под тяжестью их тел.

Печальный вид озера, мрачный, однообразный ландшафт, вечное молчание, царящее вокруг, — все это наводит страх на душу зрителя и вполне объясняет, почему индейские жрецы считали это место жилищем своих кровожадных богов; и так велика сила древних поверий, что и в наши дни озеро Остута и гора Монтапостиак внушают суеверный ужас невежественным окрестным жителям.

Будучи уверен, что здесь можно найти безопасное убежище, слуга дона Сильвы посоветовал остановиться на ночь в лесу на южном берегу озера. На некотором расстоянии от спавших господ, трое слуг коротали ночь в болтовне, ожидая возвращения четвертого слуги, который отправился отыскивать брод.

Сквозь деревья можно было видеть мрачный абрис заколдованной горы.

— Я слыхал, — говорил вполголоса один из слуг, — что еще недавно вода этого озера была удивительно светла и что она потемнела с тех пор, как озеро попало во власть дьявола.

— С какой стати, — подхватил другой, — Кастрильо выбрал это нечистое место для стоянки?

— Разумеется, потому, что бандиты Арройо не посмеют сюда сунуться! — заметил третий.

— Говорят, — начал опять первый слуга, который, по-видимому, больше других знал об этой местности, — что на вершине горы совершались кровавые жертвоприношения, и, чтобы скрыть их от глаз людей, индейский бог закутал ее в это облако.

Внезапный треск в лесу перепугал слуг; но этот страх продолжался недолго. Причиною шума оказался Кастрильо, возвращавшийся после своих поисков и, по-видимому, чем-то сильно взволнованный.

— Что ты видел? — спросили у него товарищи.

— Я дошел до гасиенды Сан-Карлос, — сказал он, — на берегах реки не видать больше огней; я подошел к гасиенде, и — странное дело! — окна почти не освещены, и на крыше мелькают словно блуждающие огни. Кроме того, я видел между деревьями белое привидение; тут у меня душа ушла в пятки, и я бросился бежать. Завтра, когда мы придем в гасиенду при дневном свете, я постараюсь объяснить себе, что все это значит!

Это сообщение, разумеется, еще усилило суеверный страх слуг. Кастрильо хотел было рассказать обо всем дону Сильве, но узнав, что господа уснули, подсел к товарищам.

Вскоре над лесом взошла полная, светлая луна и под ее лучами вся окрестность оживилась. В лесу стало светлее, и крутые склоны Монтапостиака заблестели слабым зеленоватым блеском. Поверхность озера побледнела; в камышах зашевелились какие-то низкие черные фигуры; в соседней чаще послышался глухой шум.

Ужас сковал слуг. Они прислушивались с бледными от страха лицами. Можно было подумать, что в камышах в самом деле раздаются неясные человеческие голоса. Но вскоре все смолкло, и каждый подумал, что он ошибся, приняв шум леса за человеческий голос.

— Желал бы я, — шепнул один из слуг, — чтобы эта ночь прошла поскорей, но она протянется еще по крайней мере часов пять.

— И по всему видно, — прибавил другой, — что эта ночь вряд ли пройдет без несчастья.

В эту минуту на озере снова послышался человеческий голос. Он пел какую-то странную песню. Это был непонятный язык, на котором триста лет назад индейские жрецы молились своим богам.

Все четверо перекрестились и с ужасом взглянули друг на друга.

— Может быть, это душа какой-нибудь жертвы индейских жрецов, которая не может успокоиться, — прошептал один едва слышным голосом.

Его товарищи могли только кивнуть головой в знак согласия. Вдруг Кастрильо схватил за руку сидевшего рядом с ним слугу и указал на человеческую фигуру, почти обнаженную, с медно-красной кожей. За ней показалась другая фигура, черная, как эбеновое дерево. Оба, казалось, что-то разыскивали в камышах, размахивая руками. Потом оцепеневшие зрители видели, как обе фигуры бросились в озеро, поплыли и растворились в отбрасываемой горой тени.

Наши читатели, конечно, уже узнали Косталя и Брута, поплывших к острову, который в незапамятные времена был посвящен Талоку, богу гор. Но куда же девался их спутник, дон Корнелио?

Хотя капитан знал о намерении обоих цветных и громко порицал их суеверие, но по своему добродушию не мог отказать Косталю, который просил его подождать их возвращения, так как посторонний зритель мог помешать заклинанию. Поэтому он остался в том же лесу, где остановился на ночь дон Сильва, в нескольких сотнях шагов от четырех слуг. Хотя он и обещал подождать на одной из прогалин внутри леса, но любопытство заставило его выйти на берег озера.

Его лошадь вместе с двумя остальными была привязана в камышах; из предосторожности он влез на дерево и оттуда увидел индейца и негра значительно раньше, чем слуги дона Сильвы. Он решил остаться на дереве, пока индеец и негр не вернутся с острова; затем, пока они будут одеваться, он успеет на свою прогалину и там подождет их, сделав вид, что и не уходил никуда.

Но время проходило, луна поднималась все выше, а ни Косталь, ни Брут не возвращались.

Отдаленные выстрелы придали другое направление мыслям капитана. Тщетно старался он объяснить себе причину пальбы, так как ему и в голову не могло прийти, что дон Рафаэль штурмует гасиенду.

Впрочем, он недолго ломал себе голову над причиной выстрелов; скоро ему неодолимо захотелось спать. Веки его отяжелели, глаза сомкнулись, но сон оказался некрепок, и какой-то смутный шум внезапно разбудил его. Он прислушался и уловил ясный звон колокола. Сначала он решил, что все еще грезит, однако звон повторился, и капитан ясно различил двенадцать ударов, как будто на какой-то колокольне пробили полночь.

Дон Корнелио невольно почувствовал беспокойство: ведь в окрестностях не было никакой колокольни! Звон явно слышался с середины озера, с заколдованной горы. Будто это был сигнал пробуждения индейских богов после трехсотлетнего сна.

Луна поднималась все выше и выше; лучи ее проникли в чащу камышей. Странный одинокий крик, который Корнелио уже несколько раз слышал сквозь сон, доносился снова и вскоре перешел в такой ужасный рев, какого он сроду не слыхивал. В подобную же ночь рычали над его головой ягуары, когда он висел в гамаке; но рычание ягуаров было куда слабее. Сейчас казалось, будто дикие звуки выходили из глотки какого-нибудь исполинского животного.

Не станем томить читателей: кошмарные звуки испускала пара обезьян-ревунов. Эти животные, населяющие леса Южной Америки, крайне редко забредают так далеко на север; поэтому их крик был совершенно не знаком дону Корнелио. Посредством особенного костяного барабана, соединенного с гортанью, ревуны могут издавать вопли, которые слышны на огромном расстоянии. Ревуны приходят в особенное беспокойство при перемене погоды и когда видят или чуют людей.

Капитан задрожал всем телом и, наверное, свалился бы с дерева, если бы его не поддержали ветви. Но не один он был испуган. Люди дона Сильвы, находившиеся на расстоянии двух ружейных выстрелов от капитана, с таким же ужасом считали двенадцать ударов. Их гораздо более храбрый господин тщетно старался объяснить себе, что такое происходит вокруг. Гертруда проснулась и испуганно вскрикнула, услышав обезьяний концерт.