Мы разговаривали по комнатам, утром и вечером собирались в большом конференц-зале на общие встречи, в первый день нам раздали голубенькие листовки на шероховатой бумаге с анекдотами. Я прочитала в листовке: «На уроке: – В русском языке два отрицания: Я ничего не хочу. В английском одно – I don’t want anything. Но нет ни одного языка, в котором два утверждения означали бы отрицание. – Голос с задней парты: – Да, конечно!»

Столики в столовой были пластиковые, круглые, концертный зал старый, с пыльными бордовыми креслами…

Через черную дыру появился один из Келвинов Спенсермэнов с замороженной головой кошки Нади, которую они отрубили в июле 2003 года. Они все смеялись, как она рассказывала за несколько дней до смерти о всеобщей любви и прощении и просила Владимира не убивать солдат на перестрелках…

Спас на Крови

В первый день мы втроем, Саша, Яся и я, отпросились у Дэвиса погулять в Питер. Мы сели на электричку до Питера. Пансионат был в сорока минутах езды от центра.

Питер был красивый и заснеженный. Мы шли по Невскому Проспекту и заходили во все достопримечательности по дороге, храмы, музеи. Было солнечно, и погода располагала к прогулкам.

А в это время в пансионате расчленяли какого-то полицейского, когда бы его убили окончательно, мы смогли бы вернуться… «Саша Янченко» ждал какого-то знака от своих, что можно возвращаться…

И весь день мы смотрели достопримечательности вдоль Невского проспекта. Это называлось галопом по Европам. За сутки мы побывали частично в музеях, пофоткались на фоне храма Спаса на Крови, погуляли внутри, посмотрели Исаакиевский собор, немного прогулялись дальше по проспекту.

Большую часть времени мы ходили по Русскому музею, где встретили Марину Ковач и Иру Штолярову с каким-то молодым человеком в одном из залов. Они тоже на бегу смотрел картины. Мне показалось, что у билетера я увидела девушку, очень похожую на себя в синем вязаном свитере, которая что-то ему отдавала…

Я зашла в храм Спас на Крови, который мне напоминал храм Василия Блаженного в Москве, посмотреть храм изнутри, его иконы, алтарь, может, поставит свечку. Мне кто-то крикнул спуститься в подвал, я подумала, что кто-то знакомый…

– Эй, Арина! Держи коробку, – по-моему, Владимир Нагорбов передал мне коробку с автоматами. – Подними наверх… – В подвале был еще голос Эдама. Я отнесла коробку к выходу из храма, ее спрятали в каком-то закутке за занавеской. Я вышла.

Нагорбова я хорошо знаю. Я, можно сказать, с трех лет свидетель некоторых его преступлений.

Храм Спаса на Крови сейчас был основным складом контрабанды оружия Владимира Нагорбова, автоматы Калашникова здесь хранили и отправляли через порты за границу. Какая котовасия творится в этих прибрежных городах!

На самом деле Сашу Янченко сегодня играл полицейский, который два года назад был Джейком. А настоящий Саша все это время был в пансионате… Они поменялись уже вечером до электрички…

– Здесь Эдам со своими недавно бегал, перестрелку устраивал, – «Саша» показал на угол одного дома на Невском.

– Мы с родителями уже гуляли по Питеру. Отец возил меня в Питер в десять, – рассказывал нам «Саша Янченко». Иногда клоны могли рассказывать нам истории из своей жизни, а потом передавать их своим персонажам, перемешиваясь с ним. Сашин клон Леша неплохо ориентировался в городе, вечером обычно сам Саша Янченко читал туристические справки, чтобы рассказывать нам о достопримечательностях и создавать ощущение собственного превосходства. Он это любил!

Леша Верховоз был сыном судьи, который открыто выступал против Спенсермэнов, поднимал против них восстания. И нелюбовь к Спенсермэнам передалась ему по наследству. Он был «ежом». Его отца убили – он продавал материальные блага, закрыл месторождение изумрудов, сохранив при этом крупные уникальные драгоценные камни. Закрыть месторождение ему тоже посоветовали по наводке Спенсермэнов, зная, чем это для него закончится. Месторождение бы все равно закрыли, просто искали дурака, который это подпишет. Скорее всего бы закрыли. Спенсермэны оплачивали дом, в который переехал судья и в котором жил после продажи месторождений, и регулярно выписывали ему крупные суммы из своего кошелька. Спенсермэны его просто купили… Через два года после смерти отца убили мать Леши Верховоза по наводке Далилы, и в четырнадцать он оказался в детдоме. Сейчас так часто поступали с детьми полицейских. Через два года его забрали свои, полицейские, и с тех пор он служил в полиции… В двадцать один попал в группу американцев, где стал прописанным клоном и где познакомился со своими свидетелями, к которым приставился. Он мечтал отмыться от позора отца и вернуть проданные после кражи редкого желтого топаза месторождения. Говорили, что он будет одним из основных противников Спенсермэнов, потомственный враг Спенсермэнов. Он был приставлен к этим американцам и их свидетелям – Ясе, Яне, которой было уже девять, мне, Саше Янченко, Ире Штоляровой и т.д.

– Все, можно возвращаться! – Саше-Леше дали знак, что пятки закончились и можно возвращаться…

Напоследок, мы дошли до Адмиралтейства, посмотрели фигуру Медного всадника и отправились на электричку. Кунсткамера в пять уже закрывалась, и мы туда не успели. В конце «похода» перед электричкой мы перекусили в светлом кафе пиццей и соком в пластиковых белых стаканчиках…

Около электрички Саши поменялись. К нам присоединился настоящий Саша Янченко, а его клон быстро поехал в пансионат на машине пить таблетку и становиться Дэвисом.

От электрички до пансионата мы шли пешком, было недалеко. К вечеру мы вернулись в пансионат.

– Вы приехали в миссионерскую поездку, и вас не было весь день. Я думал, вы уедете на пару часов и вернетесь к обеду, но вы уехали на целый день. Вы пропустили две религиозные встречи. Вы будете наказаны, и вам запрещено покидать пансионат до конца миссионерской поездки, может быть, в последний день, – Дэвиса тоже уже играл полицейский Леша Верхолаз. Он уже успел переодеться и выпить таблетку – быстро он!

Нам запретили покидать пансионат. Я была в шоке. Как нам могли запретить покидать пансионат – мы свободные люди! Но лучше было не спорить.

Вечером я познакомилась с невысоким темноволосым американцем в очках, которому сказала, что учу немецкий. Он спросил: – Wie gehts?¹⁷ – но я не поняла что, и не смогла ответить. Он как раз искал богатую русскую девушку-брюнетку, изучающую немецкий, которая должна была стать его партнером-спонсором и была его сводной сестрой, когда-то похищенной и кем-то усыновленной. Но это была не я. Он тоже оказался преступным авторитетом и на самом деле был немцем, голубоглазым блондином, ищущим сестру.

Поездом приехал из Владивостока Саша Сколов и тогда уехал Саша Янченко – в том пансионате должен был быть только один «медведь»…

На следующий день все вокруг читали Библии. И тут я пожалела, что вообще поехала – это была именно миссионерская поездка, а не прогулка по Питеру. Не было интересно и весело… Но американцы были в принципе правы, миссионеры оплачивали эту поездку, и надо было соблюдать их правила. Куда-нибудь еще ехать с ними я зареклась!

Американцы не разрешили мне оставить открытки-закладки, которые я купила в Русском музее, сказали, у меня не должно было остаться воспоминаний в памяти.

Утром и вечером были молитвы, и тут я совсем пожалела, что вообще поехала. Мне дали маленькую Библию с прозрачными страничками и мелким шрифтом в тонкой синей дерматиновой обложкой (все Библии протестантом были в принципе похожи). Все вокруг говорили о Христе и религии и только о Христе, читали любимые места, и я в принципе отличалась. И меня часто спрашивали, хочу ли я принять Бога и поменять религию. «Куда я попала!» – думала я… Мы уже жили в пансионате, но непонятно откуда появившаяся Морген говорила мне, что я еще ехала в поезде, американцы скручивали и растягивали время…

Один из полицейских показывал мне электронного таракана с прослушкой, его пускали в комнаты американцев, чтобы знать, о чем они говорят. Параллельно проходили перестрелки между полицейскими и контрабандистами. Во время перестрелок мы закрывались в комнате…