– Убила всех?

– Нет. Плюнула себе под ноги и исчезла. Жители вздохнули с облегчением, решив, что беды их позади. Но не тут-то было. Сами они с той ночи онемели, а земля перестала принимать мертвых, когда они начали хоронить своих павших в усобице воинов.

– Как это «перестала принимать»? – удивился Ултер.

Хродвиг раздраженно стукнул посохом в днище повозки.

– Выталкивала мертвецов. И тогда стали жители строить дома для мертвых и складывать тела там…

– Так это Город мертвых! – догадался мальчик, подпрыгнув. – И деревня молчальников рядом! Нам Байни про них рассказывала.

Хоар почувствовал вдруг, что во рту совсем пересохло и стало трудно дышать. Он глубоко вздохнул и спросил:

– Хранитель, зачем ты рассказал эту легенду?

Хродвиг, услышав голос Хоара, открыл глаза и повернул к нему бледное лицо. На лбу уродливым росчерком чернела замазанная целебной смолой царапина. Хродвиг долго молчал, уставившись блеклыми глазами на верного помощника. А потом ответил:

– Должен же мальчик знать, куда мы направляемся…

– Но нам же надо ехать в Пайгалу… – заторопился Хоар, боясь, что старик все перепутал. – И твой дом на колесах не пройдет…

– Мой дом уже давно не здесь! – вдруг пронзительно закричал Хродвиг и вновь громко ударил посохом в пол. Мелодия свирели испуганно прервалась. – Мой дом уже давно ждет меня, – устало добавил Хродвиг, успокаиваясь. – Время пришло, Хоар. Время пришло.

– Но как же мальчик? – растерянно спросил Хоар. Беспомощные, глупые слова царапали пересохшее горло.

– А что мальчик? – спросил Хранитель, с усилием разгибаясь. Он протянул руку и слегка потрепал Ултера по голове. – Вот я побывал давным-давно в Городе мертвых, и костлявая с тех пор все не могла меня найти. Кто знает, может, и тебя ждет долгая жизнь, правнучек?

– Я еду в Город мертвых… – прошептал Ултер.

Из-за поворота показалась поляна перед Ойдеттой. Ожидающие их на околице мальчишки и девчонки, подпрыгивая и взмахивая руками, наперегонки бросились к повозке.

Скрип-скрип!

Дом на колесах скрипит, —

танцевали и пели на обочине босоногие сорванцы, тыча пальцами в повозку.

Слышишь?

Скрип-скрип!

Правосудие не за горами! —

понеслась незатейливая детская песенка в голубое небо, где продолжала расти над горами зловещая темная туча.

Атриан

Олтер

Из-за драки дом толком осмотреть так и не успели – гордые горцы надменно повернулись спиной к малолетним невежам и зашли в ту дверь, откуда только что вывалились. Незаметно для окружающих меня настойчиво подталкивали вперед.

Едва вошли в дом и захлопнули дверь, как Барат бросился к окну. Встав в темный угол, он уставился во двор. Я сунулся к нему, но места не нашлось, а показываться в освещаемом проеме не хотелось. Да и Барат цыкнул недовольно.

– Стоят. Рыжие обормоты руками размахивают, а твоя девчонка их отчитывает.

– Она не моя, – буркнул я.

Вот умник! Я тоже хочу посмотреть!..

– О какая! С характером. И ногой притопнула, – восхитился горец.

– Бой-баба! – весело согласился Йолташ. – Кто она?

– А ты что, не слышал? – удивился я.

Йолташ виновато пожал плечами.

– Хотя, конечно, – насмешливо сказал я. – Как вам услышать? Выскочили вдвоем, глаза выпученные, с мечами наперевес – как на лютую сечу. А тут детишки на кулачках…

– Да мы думали, опять покушение… – донеслось со стороны окна от Барата.

Вот я балда! Парни переживают, а я зубоскалю. И курсов бодигардов они не кончали – потому как нет здесь таких курсов. Хотя… надо бы узнать – а вдруг…

– Девчонка решительная, – согласился Остах. – Вся в мать пошла. Матушка у нее та еще…

– И кто ее мать? – спросил Барат.

– Известно кто. Сиятельнейшая Элса Эттик, жена сиятельнейшего Сивена Гриса.

– Так она что – дочка наместника? – присвистнул Барат. – Ловко!

– Что же получается?.. – задумчиво протянул я, дурачась. – Мама – сиятельнейшая, папа – сиятельнейший. Мне ее сиятельнейшей Наулой звать, что ли?

Все представили пигалицу в запачканном хитоне с ободранной коленкой, непослушной челкой на лбу и дружно расхохотались.

– О! – послышалось от Барата у окна. – А вот твоя сиятельнейшая сбила мальчишек гуртом и погнала куда-то.

– Она не моя, – повторил я и огляделся.

Жилье для богатеев, как я в шутку называл апартаменты, еще не видя их, оказалось так себе. Ничего особенного. Дверь открывается сразу в большую комнату, в которой мы сейчас и находимся. Никаких тебе прихожих и коридоров… Три больших окна дают много света и освещают скудное убранство. Братья успели обосноваться – один бросил накидку на кушетку у входа, а другой застолбил за собой широкую скамью под окном, рядом с массивным каменным столом. Желтые пористые стены из песчаника ничем не задрапированы, что придает комнате аскетичный вид. Простенькие низенькие табуреты с деревянными ножками и сиденьем из переплетенных кожаных ремней и громоздкий ларь в углу подчеркивали первое впечатление. Может быть, местные учителя таким образом исподволь воспитывают богатеньких детишек?

Я откинул тяжелую занавесь, отделявшую дальнюю комнатку от гостиной. Комнатушка оказалась маленькой темной спальней с небольшим окошком наверху, под самой крышей. Место здесь нашлось лишь для двух кроватей, стоящих буквой «Г». Я присел на кровать. Твердо! Где мой любимый тюфяк с пахучими горными травами? В госпитальной гостинице у старого Ллуга? Надо бы поскорее забрать.

– А Ллуга со слугами куда поселим? – спросил я Остаха.

После желтой гостиной, залитой ярким солнечным светом, в спаленке казалось совсем темно, и я видел только профиль Остаха. Тот присел на свободную кровать.

– Ты приляг, приляг, Ули. Устал, поди. И Тумма велел тебе не утруждаться… – сказал дядька. Голос его звучал глухо. Сквозь тяжелую занавесь слышалось, как весело перешучиваются братья за перегородкой.

После слов Остаха желание прилечь стало совсем нестерпимым. Я лег и с удовольствием вытянул ноги, широко зевнув. Остах осторожно стянул с меня сапоги и погладил мои уставшие ноги.

– И поспи перед ужином у наместника. А с Ллугом придумаем что-нибудь. Их, дармоедов, никто надолго оставлять и не собирался.

– Каково это – вновь здесь оказаться, Остах? – прикрыв глаза, спросил я.

– Возвращаться всегда непросто, Оли. – За перегородкой грохнули смехом братья, и дядька горько усмехнулся. – Молодости своей я тут уже не найду. Да и друга моего здесь тоже уже нет.

Что-то совсем раскис мой наставник.

– А когда ты после этой глупой драки меня в дом погнал, чего развеселился? – Я решил сменить тему и увести дядьку от невеселых мыслей. – Или почудилось?

– Ну, глазастый! – заворчал Остах. – Почудилось ему… Все увидит.

Остах помолчал немного, ерзая на кровати. Я уже начал проваливаться в сон, когда он начал свой рассказ:

– Знаешь, в горах как-то мимо проходило, незаметно совсем, мимо глаз… А здесь словно прозрел. Смотрю на тебя – и Эндира вижу… Правда, чуть постарше. И лицо то же, и повадки. Вот и эта история. Твой дед Эндир Законник, не успев толком приехать сюда, в первый же день учинил побоище. Я как фингалы у рыжих увидел – мигом вспомнил. Меня тогда рядом не было, правда, не познакомились мы еще. Но рассказ Эндира я хорошо помню.

Когда Эндир приехал – он по-имперски и не говорил толком. А понимал – с пятое на десятое. И из взрослых никого смышленого рядом не оказалось – с наследником одних слуг отправили. Самых нерадивых. Вот мальчик Эндир проходит через ворота: рот корытом, глаза на лоб. А местная гопота – одноклассники его будущие – мелкого к нему подослали. Тот у Эндира спрашивает – правда, мол, что горцы пальцем задницу вытирают? А Эндир глазами хлопает, понять не может, чего этот малец лопоухий лопочет.

– Как – не может? – не понял я.

– Я же говорю, имперский-то толком не знает. Ну, а как понял, заорал – прихлопну, мол, как муху – и отоварил поганца!