При виде Алёшкина дежуривший в ППМ фельдшер вскочил из-за столика для заполнения карточек передового района и отрапортовал:

– Товарищ начсандив, в ППМ 51-го стрелкового полка происшествий нет. Находится один раненый, обработан. Дежурный военфельдшер Фролов.

Борис выслушал рапорт, поздоровался с фельдшером за руку и, подойдя к Костюкову, стоявшему во время рапорта по стойке «смирно» около своих носилок, сказал:

– Ну, кажется, я нашёл.

– Что нашли? – насторожился Костюков.

– Дезкамеру.

– Где?

– У вас.

– Как у нас?

– Сейчас увидите. Дайте-ка мне листочек бумаги, – попросил Алёшкин и, сев за столик, начертил схему.

– Затруднения могут быть только в трубах и стенке. Печь можно соорудить из любой пустой бочки из-под горючего, а трубы, наверно, сумеют сделать в медсанбате. Я думаю так, пришлю-ка вам пару специалистов из батальона – жестянщика и печника. Попробуем! Термометры, по-моему, в медснабжении у Стрельцова есть. Давайте сегодня же организуем строительство такой камеры около бани.

Вскоре о проекте доложили командиру полка, а ещё через полчаса сапёры, закончившие строительство бани, начали рыть котлован для дезкамеры. Железная бочка нашлась на складе горючего полка. О трубах Борис написал записку Прохорову, ему же поручил прислать с первой же машиной жестянщика и санитара, ремонтировавшего в бараках печки.

В свою очередь Костюков попросил начальника штаба полка послать двух человек с подводой в ближайший посёлок, от которого остались только печные трубы, чтобы привезти сотни две кирпича. Глина и песок находились под ногами.

Когда закончили все приготовления к строительству дезкамеры, Костюков поручил следить за стройкой одному из своих фельдшеров, а сам вместе с Алёшкиным направился в ближайший батальонный пункт медпомощи.

Тишина, господствовавшая на передовой с утра, часам к десяти, когда Борис и Костюков двинулись в путь, закончилась. То там, то здесь вспыхивала пулемётная и автоматная стрельба. Иногда как бы лениво, с шелестом, где-то высоко проносились наши тяжёлые снаряды, рвавшиеся далеко за немецкими окопами. С таким же шелестом, только, пожалуй, более громким и неприятным, летели в ответ снаряды противника, и тогда звук разрыва доносился из-за леса, с той стороны, где располагались тылы дивизии. Иногда среди кустов и мелкого осинника, покрывавшего окрестные болота, с противным воем проносилась мина, заставлявшая путников падать на тропку, по которой они шли, прислушиваться к раздававшемуся в нескольких десятках шагов разрыву и, выждав несколько минут, подыматься и идти снова.

Батальонный пункт, к которому направлялись начсандив и старший врач полка, находился от ППМ километрах в двух. Сперва надо было пройти около полутора километров вдоль линии фронта, а затем около пятисот метров по лощине вдоль небольшой речушки вперёд к передовой, к землянке БМП, вырытой в песчаном обрывистом берегу этой речки. И хотя от этого места до окопов первой линии было менее шестисот метров, оно достаточно хорошо укрывалось высоким берегом речки. Пули, то и дело посвистывающие рядом и сшибавшие то тут, то там веточки елей, берёз и осин, или с глухим стуком вонзавшиеся в мякоть древесных стволов, для тех, кто был в медпункте и около него, не представляли сильной опасности. Конечно, мина, при условии попадания её в лощину, могла бы поразить и находящихся там, и БМП, но на таком близком расстоянии от передовой миномётного обстрела пока не производилось. Почти от самой землянки БМП шёл ход сообщения к тыловой траншее переднего края.

Осмотрев помещение медпункта и найдя, что оно оборудовано вполне удовлетворительно, Алёшкин, объявив благодарность фельдшеру, командовавшему им, пошёл дальше. Он решил своими глазами взглянуть на расположение окопов.

По ходу сообщения передвигаться пришлось, согнувшись чуть ли не вдвое, зато в окопе можно было выпрямиться. В этом батальоне, расположенном на небольшой песчаной высотке, удалось отрыть довольно глубокие окопы и, хотя под ногами и хлюпала, несмотря на мороз, жидкая грязь, идти и стоять здесь можно было вполне. Костюков сказал, что на переднем крае третьего батальона люди стоят чуть ли не по колено в воде, а находящихся в окопах первой линии приходится сменять через каждые шесть часов.

В том окопе почти никого не было. Батальон имел далеко не полное укомплектование, и занимать все три линии траншей было некому. Большинство людей сосредоточилось в первых двух, куда Костюков ходить не рекомендовал, да и надобности в этом не было.

Вернувшись в БМП, Алёшкин сказал, что, по-видимому, прививки, которые станут делать недели через две, как только поступит прививочный материал, придут не на ППМ, как он предполагал вначале, а прямо на БМП: от ППМ слишком длинен путь. Там нужно прививать только личный состав тыловых учреждений полка, расположенных поблизости. Лучше пусть фельдшер и санинструктор придут к людям, чем собирать народ к ним. Костюков подтвердил, что так будет удобнее. О прививках во втором батальоне, стоявшем во втором эшелоне полка, говорить не было смысла: он находился в относительном тылу, там это затруднений не вызвало бы.

В ППМ вернулись к вечеру, оба устали и проголодались. После сытного обеда, принесённого в землянку Костюкова одним из санитаров, после принятия «наркомовской нормы» – 100 грамм водки, которая теперь уже выдавалась всем фронтовикам до дивизионного тыла включительно, они отправились посмотреть на строительство бани и дезкамеры. Баня уже топилась. Из раздобытых где-то старых полуобгорелых досок там соорудили даже полок, и в этой баньке-землянке можно было не только хорошо вымыться, но даже и попариться.

Наскоро подсчитав пропускную способность бани, Алёшкин убедился, что для санобработки полка хватит двух – максимум трёх суток. Этот срок был вполне приемлемым. Оставалось неизвестным, как справится со своим делом новоизобретённая дезкамера. Её строительство шло полным ходом. Сапёры, вырывшие котлован, заготавливали перекрытия, которые предполагалось закрепить на столбах, врытых в углах землянки. Деревянных стен из-за опасности пожара делать было нельзя.

Колесов, прибывший вместе с трубами и жестянщиком, укладывал из кирпичей разделительную стенку, в которую уже успел вмазать железную бочку. Заметив Алёшкина, он оторвался от работы, и, обратившись к подошедшему, сказал, что голые железные трубы оставлять в камере, где будут находиться вещи бойцов, нельзя – могут воспламениться. Он считал необходимым соорудить над трубами пол из кирпичей и глиняного раствора, гарантируя, что нужная для дезинсекции температура появится, если дверь в камеру будет хорошо и плотно закрываться.

По предположению Колесова, кстати сказать, руководившего дезинсекцией в медсанбате, можно было в камеру закладывать, развешивая на деревянных крючьях, комплектов 10–12 белья и обмундирования, времени для прожарки потребуется около 30 минут.

Алёшкин поручил Колесову обучить одного из санитаров ППМ, выделенного Костюковым, приёмам дезинсекции и необходимому ремонту камеры, и только после апробации возвращаться в медсанбат; Костюкову предложил в самые ближайшие дни провести помывку личного состава полка и дезинсекцию белья и обмундирования, о ходе процесса ежедневно докладывать по телефону. Затем он отправился по уже знакомой дороге в штаб полка, чтобы оттуда уехать в медсанбат. Выехав без задержек, он через каких-нибудь полтора часа уже входил в свой барак.

Борис направился в комнату, где когда-то лежал больной комиссар дивизии, и которую, как мы помним, он приказал отвести ему. Не успел он подойти к двери комнаты, как она распахнулась, и навстречу ему выскочил, опираясь на свои три здоровые и сильные лапы, Джек. Скуля и повизгивая от радости, он нещадно колотил себя хвостом по отощавшим за время болезни бокам и, прыгая, пытался лизнуть хозяина в лицо. Тот тоже обрадовался, присел перед собакой прямо в дверях, обнял пса за голову, погладил его, приговаривая:

– Что, Джекушка? Что, хороший, соскучился? Ну, подожди, скоро поправишься, тогда я тебя с собой брать буду. Потерпи ещё немного!