– Ну, я-то состою в отделе планирования, но работаю, похоже, на Госдеп.
– Как тебя на базу-то занесло?
– А так, что сегодня в двадцать ноль-ноль ждёт меня поездка обратно на войну за казённый счёт. Время моё на исходе, сынок. Последний шанс хлебнуть «Сан-Мигеля». Жаль, бочонок с собой не захватишь!
– Разве «Сан-Мигель» продают в бочонках?
– А вот, кстати, не уверен. Зато вот бутилированный продают – в офицерском клубе. Пойдём!
– Да я же весь чумазый. Нужен тебе такой собутыльник?
– Мне подождать? А как насчёт того, чтобы сходить в город?
– Ладно, – согласился Шкип, – если уж ты уезжаешь в двадцать ноль-ноль…
– Ещё можем заскочить в подростковый клуб, узнать, что там вытворяют детишки офицеров.
– Что? – не понял Шкип.
– Слушай, это мне напомнило… в смысле, раз уж зашла речь об офицерских детях. Ты нашему полковнику родственником случайно не приходишься?
– Какому-такому полковнику?
– Ну разве ты не близкий родич полковника? Полковника Фрэнсиса Ксавьера?
– Я один из его любимчиков, если только мы об одном и том же человеке.
– У нас только один полковник.
– Думаю, нет.
– Проходил я у него этот курс отдела «Пси». Он – человек идейный, ему есть что сказать.
– Воззрения у него имеются, это да.
– Ты тоже этот курс проходил? Он его озаглавил неправильно. «Воспоминания и теоретизирования» больше бы подошло.
– Такой уж он, наш полковник.
– Он ведь изложил некоторые свои мысли в виде статьи для журнала. Читал?
– Для журнала? Ты про «Стадиз»?
– Бинго!
Они оба имели в виду внутренний печатный орган Управления, «Стадиз ин интеллидженс». Мысли полковника на страницах журнала? Что на это сказать? Ничего.
Он глотнул пива и вытер усы. Те уже миновали неровную лохматую фазу, как у Кеннеди-деда[51]. Теперь все военные снова вернулись к стрижке ёжиком с плоским верхом – доказывали, что они не «Битлы». Но усы свои Шкип сохранил. Они были просто роскошны.
– Ты много читаешь журнал, Шкип?
– Навёрстываю упущенное в Маниле. Я ведь живу у чёрта на рогах, там журналов нет. В горах, в Сан-Маркосе.
– Ах, да – пансионат «Дель-Монте».
– Бывал там хоть раз?
– Нет. Так ты не читал его творение?
– Не могу поверить, что он довёл что-то до ума для полноценной публикации.
– Так её и не публиковали. Это так, черновик.
– Как же она попалась тебе на глаза?
– Мне было интересно, видел ли ты её в необработанном виде.
– Дружище, да я и думать не думал, чтобы полковник хоть раз взялся за перо и бумагу. Как она к тебе попала? Ты имеешь какое-то отношение к журналу?
– Значит, не видел.
Теперь Шкип чувствовал, как у него останавливается сердце.
– Нет, – повторил он, – как я и сказал.
– Хорошо, буду с тобой откровенен. Статья некоторым образом заставляет задуматься. Одно из объяснений в том, что она замышлялась как сатира. Но если он выносит сатиру на рассмотрение внутреннего печатного органа, это само по себе не вполне понятно. Это смущает – и это смущение тоже не вполне понятно.
– Ясно, – сказал Шкип. – Смотри, очевидно, что я тебя помню, а вот имя из головы вылетело.
– Фосс.
– Рик, верно?
– C’est moi.[52]
– Лицо-то знакомое, а вот…
– Да я раскабанел просто.
– Ну как скажешь.
– Я ведь женился. Ребёнка завёл. Потолстел.
– Мальчика или девочку?
– Доченьку. Селестой назвали.
– Красивое имя.
– Ей уже полтора года.
– И как, трудно теперь? Все эти поездки и прочее.
– А я рад, что вечно в разъездах. Я как луна – появляюсь и исчезаю. Сказать по правде, вряд ли я смог бы вынести семейный быт. Женщины и дети меня пугают. Не понимаю я их. Предпочитаю быть где-нибудь в другом месте. – До сих пор он сидел на кушетке, а теперь встал и пересел на один из ящиков. – А вот это чьи шмотки здесь?
– Я всего лишь доставляю их по адресу.
– Кто такой У. Ф. Бене?
– Адресат, наверно.
– Или, может быть, отправитель, – предположил Фосс.
– Да я вообще впервые это имя вижу.
– А что значит «У»? Уильям?
– Понятия не имею, – буркнул Шкип.
– А что насчёт «Ф»? Как его полное имя?
– Рик… Я всего лишь слепое орудие доставки.
Фосс спросил:
– Хочешь, поборемся на руках?
– Ой, нет, – ответил Шкип.
– Если бы мы поборолись, знаешь, кто бы победил?
Шкип пожал плечами.
– Тебе что, всё равно?
– Да, всё равно, – ответил Шкип.
– Мне тоже, – сказал Фосс. – Мышцы нам ни к чему. У нас теперь есть своя частная армия. Эти «зелёные береты» всё равно что танки в человеческом обличье. Настоящие машины смерти. Кто-нибудь из них нас на мелкие клочки порвёт, а? И вот они-то работают на Управление. Ну, дело в том, что отныне и мы обзаводимся крутыми ребятами в форме. Они не кончают университетов по специальности, не садятся за письменный стол и не уходят в административные дебри. Это тебе не УСС[53]. Та война – уже история.
Шкип звякнул своей бутылкой о бутылку Фосса. Обе были пусты.
– Разобраться бы хоть на половину со всей этой канителью, – вздохнул он, – тогда прямо представляю, какие бы мы закатили посиделки. Было бы четыре утра, а мы бы ещё только до середины наклюкались.
– Но пока не разобрались.
– Нет.
– Ага.
– Когда же мы достанем себе пиво? – спросил Шкип.
– Что ж, отчего бы не прямо сейчас?
Оба встали.
– Тьфу, пропасть! Погоди минутку, – спохватился Шкип.
– Что такое?
– У меня часы встали. Который час?
– Пятнадцать двадцать.
– Чёрт, у меня через сорок минут небольшая планёрка. Приведу-ка лучше в порядок своё барахло.
– А потом что? Прямо в Сайгон?
– Насколько я знаю.
– Наверно, там ещё увидимся.
– Договорились, – согласился Шкип, – вот тогда и пропустим по пиву. Что там в Сайгоне пьют?
– Пиво «Тигр». А потом блюют.
– Сгодится, – хмыкнул Шкип.
Фосс уставился в пол, сосредоточился, поднял взгляд и собрался что-то сказать.
– Тебе пора отчаливать, – напомнил ему Шкип.
Фосс поднялся.
– В другой раз, ага? – сказал он и удалился, а Шкип козырнул ему полувоенным жестом.
Полковник всегда говорил: когда ты в тупике, прими душ и переоденься.
Шкип сделал и то и другое, а потом сдал сношенную за день одежду в прачечную – с намерением приехать на свой новый пост полностью чистым. Больше часа сидел он на пластиковом стуле среди тарахтящих машин – прятался, по сути дела, избегая проверки, – а внутри поднималась волна ужаса и замешательства. Вмиг слез с сиденья, чтобы свернуть одежду, и плюхнулся обратно на стул. Сидел он ровно, держа спину по струнке и сложив руки на коленях. Вспоминал, что его жизнь – ничто. Сфокусировался на точке у горизонта, на твёрдой, фиксированной, рельефной цели – на разгроме коммунизма. Смятение отступило.
Вскоре он стоял перед блоком для неженатых офицеров под хмурым, но бездождным небом. Автобусы ходили по четыре раза в час. Он сел на первый пришедший и поехал на нижнем пределе скорости в «15 миль/ч – 24 км/ч» через этот городок, состоящий из зелёных строений с одинаковыми гофрированными крышами, до последней остановки сразу перед воротами, а затем в такси до города Анхелес – асфальтированная главная улица, извилистые немощёные переулки, бары, бордели и хижины.
– Не хотите ли пообщаться с дамами? – спросил таксист.
– Нет, спасибо.
– В таком случае не желаете ли на карнавал?
Да, почему бы и нет, он желал бы на карнавал, иначе зачем, в конце концов, приехал в город? Всего два акра земли понадобилось этому карнавалу, чтобы раскинуть заплесневелые бурые тенты на дрожащих потёртых канатах из конопляных волокон, расположить с полдюжины аттракционов, установить репродукторы, транслирующие местную радиостанцию, и грандиозные облезлые панно перед входом в павильоны с второстепенными представлениями. Едва Шкип заплатил водителю, его обступили клянчащие дети, а их разогнали сердитые торговцы. Он купил горстку арахиса, завёрнутую в страницу из какого-то журнала. Ему приглянулась Русалка моря Сулу, изображённая на панно, и он зашёл посмотреть. Шкип оказался единственным посетителем. У русалки были длинные чёрные волосы, перевязанные на затылке пластмассовыми цветами. Маленькую грудь плотно обхватывали чашечки бикини. Из чего сделан хвост? Было не разглядеть, из каких-то тряпок. Он не болтался, как у рыбы. Отталкиваясь руками, она ворочалась туда-сюда в стеклянной ванне высотой около четырёх футов и длиной около восьми, установленной на трёхфутовой платформе. Выныривала, набирала воздух, погружалась, туда-обратно, туда-обратно. Опять выбралась на поверхность, дотянулась до белого полотенца, что висело на краю ванны, насухо вытерла волосы и руки, с карниза возле полотенца взяла пачку «Мальборо» и зажигалку, умело подожгла сигарету мокрыми пальцами, с минуту курила, махнула ему рукой – уходи, мол, не стой над душой – и отвернулась. Он вышел и направился к другому тенту – к Пятерым гномам Бохоля. Где этот Бохоль? Где-то там, на островах, предположил Шкип, надо будет как-нибудь посмотреть на карте. Пока что он познакомился только с несколькими его обитателями, маленькими, весёлыми бородатыми человечками, изображёнными на огромной растяжке над входом, – двое разрабатывали золотую жилу блестящими остроконечными кирками, а остальные трое тащили тачку, нагруженную переливающимися самородками, – Франко, Карло, Пауло, Санто, Марко: волшебный народец с чудны́ми именами. Но внутри находились вовсе не эти человечки. В пяти просторных детских кроватках лежали карлики в грязных подгузниках, слепые, параличные, коматозные, а рядом с каждым – карточка с именем, возрастом и весом. От семнадцати до двадцати четырёх лет. Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать три фунта… Без бород, вместо них – длинные волокна ни разу не стриженных пушковых волос. Они дёргали конечностями, моргали молочно-белыми глазками… На них садились мухи… Сэндс поплёлся наружу и взобрался на русские горки – ничего особенно впечатляющего, такие штуки разбирают и перевозят на грузовике из города в город, и всё же то, чего не хватало аттракциону с точки зрения высоты и глубины, он восполнял за счёт скорости и кривизны маршрута, так что, пока вагончики неслись под уклон или в очередной раз не вписывались в поворот, пока вся конструкция шаталась и ходила ходуном, у Шкипа перехватывало дыхание от смертного ужаса, ибо кто присматривал за этим аттракционом, кто наблюдал за состоянием механизма, кто ручался за его безопасность? Да никто! Жди трагедии. Испытывая чертовски сильное головокружение, он спустился с этого увеселительного сооружения и опять встал перед павильоном с русалкой, с мокрой узницей. Вот уж закат. Предновогодний вечер. За время после полудня кое-где спорадически взрывались фейерверки, теперь – всё чаще и чаще. Не свист, не грохот. Какое-то периферийное потрескивание, глухие хлопки, долетающие неизвестно откуда. Русалка на броском плакате улыбалась и не давала никаких поводов подумать, будто она курит «Мальборо». Он ощутил позыв зайти к ней ещё разок и ещё сильнее обмануться в ожиданиях.
