— Тео хочет сказать, — пояснил клинобородый, которого женщина звала Дереком, — что мы выглядим как несколько эксцентричная троица, и вести себя должны соответственно.
— И за кого же, по вашему, нас тут принимают? — хмыкнул Талли.
— Ну, ее вот, думаю, за наемницу, — Дерек отсалютовал кружкой своей спутнице. — Меня за…
— Моего содержанца, — предложила Тео.
— Нет такого слова, — насупился мужчина с лошадиным лицом.
— За таинственного высокородного… э-э-э… путника, коего охраняет эта наемница, — Дерек неодобрительно обвел взглядом своих приятелей. — А тебя, Талли, пока ты не достанешь свою подружку из мешка, можно принять за кого угодно, только не за барда.
"О, бард! Неужели?" — подумал Гринер, внезапно переполняясь оптимизмом. Непонятно почему, но барды, сказители и музыканты всегда вызывали у него детский восторг. "А в мешке у него лютня, точно, как же я сразу не догадался!". Гринер даже забыл протирать стол от такой новости, но скоро спохватился и принялся за работу с утроенным усердием.
— Это почему нельзя принять? — обиделся бард.
— Потому, — в два голоса отрезали Тео с Дереком, а Тео добавила: — У тебя слишком похоронный вид.
— Ну знаете, — начал было бард, потом фыркнул возмущенно. — Да я… Я не просто какой-то безызвестный стихоплетец, я Таллиесин, меня каждая собака… Спорю на десять золотых, что после этого вечера нас все запомнят?
— Прирежешь их всех, что ли? — Дерек красноречиво провел пальцем у горла.
— Фу, конечно, нет! Я буду петь!
Гринер украдкой выдохнул. Таллиесин же преисполнился энтузиазма.
— Тео, помнишь два года назад, в "Одноглазом кабане" мы устроили потрясающий разгул?
— Ну, Талли, сейчас совсем другая ситуация…
— Да, да, знаю, не хватает вина, гулящих девок и половины нашего бардовского цеха, и еще студентов алхимиков с петардами, поэтов с сонетами и для контраста пары мрачных астрологов. — Бард махнул рукой. — Того размаха, нам, конечно, не достичь, но хоть что-то мы сделать сможем?
— Не думаю, что…
Но бард и слушать не стал. Ощупал свой мешок, ловким движением распустил завязки… и извлек лютню.
Тео быстро переглянулась с Дереком. Шепнула "надо заткнуть ему рот едой" и, не мешкая, повернулась к Гринеру.
— Парень… эй, парень! Хватит елозить тряпкой по столу, ты его уже, по-моему, отполировал… Как тебя зовут?
— Гри… Гринер, — ответил Гринер и, в общем-то, не сильно погрешил против истины.
— Слушай, Гринер, а долго ждать жаркое?
Тут, видимо, под впечатлением от этих замечательных, интересных и загадочных людей у Гринера проснулось чувство юмора:
— Это зависит от того, нашел ли хозяин среди наших туш достаточно молодую, чтобы можно было подать вам на стол.
Тео преувеличенно горестно шлепнула себя по лбу.
— Да будет проклят мой длинный язык! Мальчик, а есть у вас что-либо удобоваримое, но при этом уже готовое?
— Жареные цыплята! — с триумфом объявил Гринер.
— Неси!
Цыплята оказались хоть куда, а под пиво — совсем хороши, потом подоспело жаркое (хозяин вымученно улыбнулся в ответ на похвалу Тео), полилась музыка, потом в закромах Барбюса нашлось вино, приберегаемое как раз для таких случаев; в таверну потянулись привлеченные смехом и песнями местные. А когда узнали, что их скромную деревушку посетил сам Таллиесин, известный бард и песнопевец, обрадовались, как дети, и зазвали в «Лосося» остальную половину деревушки. Бард же, несмотря на совместные старания Тео и Дерека отвлечь его от очередного прославления себя, любимого, к концу вечера так распелся, что его приятели смирились и даже стали подпевать. Дух безудержного веселья проник в таверну "Дикий Лосось", да там и остался.
Гринер без зазрения совести воспользовался занятостью хозяина, и, забросив дела, уселся в уголке, радуясь жизни. Пялился на столичную знаменитость, отхлебывал пиво из кружки и вообще вел себя так, будто существует только настоящее. Он понимал, что завтра получит грандиознейший нагоняй за безделье, но в этот вечер ему было все равно.
В этот вечер он решил стать наемником. Или бардом. Или содержанцем — он не знал, что это такое, но очень хотелось. И еще в этот вечер он увидел самый потрясающий разгул за всю свою предыдущую жизнь.
Тео проснулась с содроганием.
Тело было будто чужое, во рту вяло реагировали друг на друга осадок от пива и осадок от вина, а между передних зубов, кажется, застрял кусочек жареной на вертеле тушки домашней птицы под названием цыпленок.
Мрак.
— Бросаю пить, даже за искусство, — просипела Тео и открыла глаза.
Комната. Незнакомая, вроде в таверне. А что было вчера? Судя по ощущениям — разгул. Тео проверила голосовые связки, тихонько захрипев. Затем, понимая, что прислуги дозваться надо, заранее схватилась за голову, ожидая последующей боли, и заорала:
— Эй!
В голове тут же ухнуло — как и предполагалось.
Гринер с самого раннего утра дежурил под дверью у наемницы, ожидая, пока она проснется и ей понадобится помощь. Его поразила как сама женщина, так и то, что она сумела организовать, имея в активе только одного барда, одного меланхолично-саркастического друга и себя. Услышав ее стон, он тут же распахнул дверь и с радостной, бодрящей, утренней улыбкой вплыл в комнату, всем своим видом выражая желание услужить.
Тео уставилась на паренька, чье лицо казалось смутно знакомым.
— Эй, как тебя там…
— Гринер, миледи.
— Да, Гринер… который час?
— Полдень, миледи.
— О Боги, какая рань. Что за черт. Ты вчера тут был?
Гринер, стараясь выглядеть не слишком счастливым и гордым от осознания того факта, что присутствовал при вчерашнем разгуле, кивнул.
— И… и что происходило?
— Вам с подробностями?
Тео подозрительно посмотрела на него. Такие вопросы зря не задают, — но кивнула головой, и тут же поморщилась.
— Ну, сначала вы пили пиво. Потом я принес цыплят, потом жаркое. Потом ваш друг музыкант стал играть, вы втроем пели, а потом пили вино, потом опять пели. Тут пришли местные, узнать, в чем дело, и остались. Все стали петь вместе. И пить. И танцевать.
Тео задумчиво пожевала губу, а затем переспросила:
— Танцевать?
— Танцевать.
— На столах?
— Да.
Тео уставилась в стену.
— Ничего не помню. А я… как бы это сказать… раскачивалась на люстре?
— Да, миледи, и не вы одна.
— Она… цела?
Гринер замялся, размышляя, как бы покорректнее сообщить тяжелую новость.
— Цела, но… больше не висит.
— Не висит… Ущерб оплачивать, значит, эти негодяи предоставили мне…
Гринер сглотнул, не решаясь прервать тягостную паузу. Переминался с ноги на ногу, и любопытным взглядом исподтишка осматривал женщину, которая лежала, обхватив голову руками, с таким видом, словно предпочла бы умереть. Затем она поморгала и спросила:
— А мои друзья уже встали?
— Да, миледи, и уже уехали.
— Что?!
Юноша удивился, как он еще пару секунд назад мог думать, что говорит с человеком, потерявшим всякое желание двигаться и вообще жить. Тео подпрыгнула на постели.
— Что? Уехали? Когда? Куда?
— Утром, миледи, на рассвете. Сказали вас не будить, "иначе Большой Потоп покажется детской сказочкой-страшилкой", — процитировал Гринер чернобородого.
— Дерек, бешеная собака, голову оторву… — прошипела Тео и обратила яростный взгляд на юношу. — Гринер, верно? У вас найдется, чем умыться?
— Конечно, миледи! Я мигом!
Вообще-то у Барбюса не принято было обносить постояльцев принадлежностями для умывания, но Гринер заготовил заранее и кувшин с горячей водой, и тазик, и пару чистых полотенец. Он стрелой помчался по лестнице вниз, к подсобному помещению, где и оставил вышеперечисленные предметы; сграбастал все сразу и почти с той же скоростью понесся наверх, сияя, как начищенный сапог.
Кстати, Тео в этот момент искала именно сапоги. Перво-наперво она проверила пространство под кроватью, и не ошиблась — один нашелся; она вышвырнула его на середину комнаты, бурча ругательства. Тут двери распахнулись и в комнату торжественно зашел Гринер, и она успела только сказать:
