Оля подождала несколько минут, потом быстро встала, взяла замятые отцом страницы, расправила их и начала читать:

«— Чего хотят люди в Чири-Юрте? Чьей победы? Какого будущего?

— Люди сейчас в таком отчаянном положении, что хотят одного: чтобы их не убивали. Подумайте сами, ну о чем мечтали в концлагерях?

— О том, чтобы выжить.

— И у нас точно так же. Каждое село теперь — концлагерь. Внутри перемещение более или менее свободное, но за околицу сунуться нельзя. Проход в село с 12 до 16 — таков приказ откуда-то сверху. Чей конкретно, нам не говорят. Если беженцы пришли раньше 12 или позже 16, им лучше не соваться. Я спрашиваю военных: «А почему «нельзя?» Они ничего не отвечают.

— Так в Чири-Юрте какая власть — федеральная или чеченская?

— Чеченская. Я подчиняюсь только своим сельчанам, больше никому. Ни Моздоку, ни Москве, ни Масхадову. Это произошло потому, что мнение чириюртовцев мне дороже всех: когда я умру, они придут на мои похороны, и там не будет ни Кошмана, ни Масхадова, ни Путина.

— В ваших словах есть противоречие: вы же сами говорите, что живете в концлагере — значит, полностью под властью военных?

— Нет, мы просто приспосабливаемся в целях выживания. Офицеры, с которыми село вынуждено жить бок о бок, все прекрасно понимают, что у нас власть только чеченская, что мы их не любим, терпим до поры. Военные знают: реальная наша власть — не они. Иногда офицеры лишь нам говорят, что охраняют нас от боевиков.

— А вы разве так не считаете?

— Я считаю, что боевики — бандиты, а федералы — каратели. Машины из села в село едут — их расстреливают. Автобусы с беженцами — тоже расстреливают! Бойцы шамановской группировки поступают по отношению к мирным жителям по-садистски, а трошевской — нормально себя ведут. Значит, все зависит не от политики, а от чьих-то генеральских настроений.»

Анна ПОЛИТКОВСКАЯ

10.01.2000³

Оля задумчиво разглядывала фотографию на развороте, когда мама вернулась в комнату.

— Дай сюда эту гадость? — нервно потребовала мама, отбирая у дочери газету. Она с силой дернула ее из Олиных рук. Тонкая бумага порвалась и порезала девочке палец. Оля ойкнула, но мать этого даже не заметила: «Почему папа так разозлился? Что происходит в этой непонятной Чечне? Почему родители ссорятся из-за этого?»

Мама Оли была не на шутку встревожена. Она волновалась, что этот переезд будет не последним, мужа пригласили читать лекции в США, а если он не вернется? Страх пронзил лоб длинной вертикальной морщиной, которая упиралась в переносицу, прибавляя женщине 10 лет.

— Как погуляла? — натянуто спросила женщина.

— Хорошо, — пытаясь ободрить маму, ответила Оля, — я познакомилась на горке с двумя девочками. Одну зовут Аня, а вторую — Мира. Они учатся во 2 Б. А Аня живет рядом с остановкой в этажке напротив парка.

— Замечательно, — удовлетворенно кивнула мать, продолжая пребывать в своих мыслях.

***

Мира помогала маме на кухне, когда в прихожей раздался скрежет и тяжелый стук. Это папа вернулся с работы. Он вновь был не очень трезв. Ругаясь на все лады, он отогнал черного пса, вертящегося под ногами, прошел на кухню и сел на табурет.

— Денег нет, — изрек он, обращаясь к жене, — и не будет, Бригадир все пропил.

— Вместе с вами? — зло ответила супруга.

Мира выскочила из комнаты, она знала, что сейчас начнется. Каждый раз, когда папа являлся в таком виде домой, они с мамой ссорились. Один раз мама даже выгнала его из дома. В крохотной квартире было не так-то просто найти место, в котором можно спрятаться от этого ужасного ора. Она забралась в кладовку, прихватив розовый Cosmopolitan, устроившись под вешалкой и заткнув уши ватой, раскрыла страничку с модой, девочка просто обожала шить. Всех своих кукол Мира одевала с иголочки. У ее ног пристроился старый черный пес.

Июль 2000 год.

Закатное солнце осветило красноватые стволы высоченных сосен, прошлось по длинным веткам и тонким иголкам, медленно переползло с их кончиков через марлю, прикрывающую от мух открытую створку окна, в маленькую комнату под самой крышей. За день она изрядно накалилась и теперь отдавала тепло почти как печь. В комнате пахло сушеной ромашкой и зверобоем, перегревшейся побелкой и старым, прелым линолеумом. Аня сидела в кресле, отделанном синим дерматином, оно было придвинуто к колченогому столу, покрытому зеленой льняной скатертью, на котором стояли графин с водой, небольшой магнитофончик, банка с козьим молоком и тарелка полная лесных ягод. Из приемника играло «Русское радио». Только что закончился вечерний выпуск новостей. Рассказывали про теракты в каком-то Гудермесе. Аня зачерпнула ложкой чернику: «Как скучно, делать совсем нечего, новости эти. Бррр, кто их только слушает? А название, как из книжки «Легенды и мифы Древней Греции», только там Ахиллес, интересно, что за место?» Но мысли даже не успели оформиться во что-то более вразумительное. Их спугнула песня группы «Секрет». Аня обожала гитарные переборы. Ее папа в свои редкие визиты доставал из-за шкафа гладкую, полированную гитару. Они вместе пели песни из «Бременских музыкантов». Последний раз отец навещал дочку как раз перед самым отъездом. Они даже ходили кататься на катамаранах и ели сладкую вату. Ане было ужасно весело с ним. Отец не был таким строгим и требовательным как мама, он много улыбался и все разрешал, когда папа уехал, она очень жалела, что папа с ней не живет. Сейчас, услышав песню, девочка моментально оживилась. Она болтала ногами в такт музыке и подпевала:

В жарких странах,

Где рассветы в океанах прячут лето,

Твой дышит прибой

Не для меня-

Прощай.

Капитаны

Слышат звёзды,

Их обманам поверить просто

Твой остров чужой не для меня- прощай…⁴

Но и это занятие ей быстро наскучило, она соскочила на пол, протиснулась между старой с растянутой панцирной сеткой кроватью, которую пытались улучшить с помощью щитов, но это не только не делало ее удобнее, а скорее производило обратный эффект, и колченогим столом к подоконнику.

Раз в год, летом, Аня приезжала в крохотный поселок городского типа, где мама работала в оздоровительном лагере для сирот. Обычно вечера проходили гораздо веселее: устраивались дискотеки и показы фильмов. Именно здесь Аня впервые увидела «Титаник». Взлетая на качелях, она распевала что-то невнятное, но голосом почти точно улавливая интонации Селин Дион. Каким-то чудом на рынке в базарный день Ане удалось упросить маму купить ей белый топик с портретами Роуз и Джека. Единственное, что огорчало девочку, что на ней топ не смотрится так же эффектно, как на девчонках постарше, у которых уже оформились грудь и талия. Сегодня был пересменок, часть сотрудников уехала в город, сопровождая шумные отряды подростков, а Анина мама осталась готовить корпус к новому заезду. Аня маялась бездельем целый день. Утром она рисовала, в обед висела на лазилках с деревенской подружкой Мариной, потом мама смогла выкроить время и сходить с ней на реку. Но сейчас Ане было отчаянно скучно: ее приятель по играм уехал, а местных ребят загоняли домой в 7. К восьми на лавках перед столовой собиралась деревенская шпана и солдатики из спрятавшейся в лесу воинской части. Они пили пиво, грызли семечки, иногда дрались и лазили в окна к отдыхающим девчонкам. Но сейчас, из-за пересменки, никого не было. Только громкий треск кузнечиков аккомпанировал заходящему солнцу.

Опершись животом на облупившийся подоконник, Аня слегка отодвинула марлю и выглянула на улицу. Под окнами их четырехэтажного здания с двумя подъездами прогуливался невысокий мужчина, он был одет в легкую белую рубашку в тонкую полоску, синие, когда-то парадные, но уже изрядно потертые брюки, в руках у него был маленький букетик полевых цветов. Аня хихикнула, она знала, кто этот дядька, и чего он ждет. «Какие странные эти взрослые, — подумала девочка, — все время они придумывают себе сложности и проблемы, неужели нельзя просто так, без всяких глупостей ходить в гости?»