Но дальнейшие события развивались не по плану.
Все началось, как часто бывает, с легкого щелчка: щелчка в сознании, когда замечаешь второстепенную, казалось бы, несущественную деталь, которая при более внимательном рассмотрении вдруг вырастает в чудовищную проблему. С Эдвином это произошло так: он пришел домой усталый (как обычно), пнул кота (как обычно; Пуся каким-то образом ускользнул от целого взвода убийц-мафиози), осушил банку пива (как обычно) и проковылял в гостиную, где увидел (как обычно) жену, которая встретила его обычным приветствием – а именно:
– Я не толстая?
– Нет, – вздохнул он. – Прекрасно выглядишь. – И только он собрался в душ, как его осенила догадка о страшных последствиях ее заявления. Он обернулся: – Слушай, почему ты спрашиваешь? Как ты можешь вообще такое спрашивать? – В голосе зазвучала паника. Дженни заморгала:
– О чем это ты, злючка-колючка? – И состроила свою обычную гримаску: наморщила нос, трогательно надула губы, но это не помогло.
– Дженни, зачем ты все время спрашиваешь одно и то же? Ты же прочитала Тупака Суаре. Про самореализацию и про то, что, смирившись со своей внешностью, принимаешь собственную индивидуальность. Про жизнь в согласии с телом, а не в борьбе с ним. Про то, что ты должна определить свой собственный вес, который для тебя удобен, а не тот, что диктует мода. Черт побери, Дженни, почему ты все равно спрашиваешь? Разве тебе важно, как ты выглядишь? Отвечай! – Эдвин уже орал во весь голос. Он прекрасно знал ответ и предвидел ужасные, далеко идущие последствия.
– Эдвин, – сказал она, – успокойся. Я еще не дошла до этого раздела. Собираюсь, но все никак. Сначала я прочитала Ли Бока и как лучше организовать свой день. И рецепты тушеной репы, но не дошла до диет, похудения и всего такого. Собираюсь, но нет свободного времени.
– Нет свободного времени? Да у тебя одно свободное время! Тебе платят за безделье!
– Я как раз думала устроить завтра выходной. Дочитать книгу. Чего так расстраиваться?
Эдвин побрел в коридор, у него выступил холодный пот.
– Копуши, – бормотал он. – О них-то я и не подумал. Я покойник. Мертвец. Меня убьют, разрежут и скормят рыбам, или что у них там сейчас в моде… Все. Конец. Я покойник. – Он повторял эти слова то ли как мантру, то ли как причитания: – Я покойник. Я мертвец.
– Может, хватит? – Дженни, делая наклоны в прихожей, наблюдала за удрученным супругом. – Только настроение мне портишь.
– Мэй, – пробормотал Эдвин. – Надо поговорить с Мэй.
Он выскочил из дома, словно спасался от пожара. Пробежал семь кварталов, всю дорогу до отеля «Девониан», где стояла в ожидании вереница такси. Прыгнул в первую машину, выкрикнул адрес Мэй и добавил:
– Только побыстрее!
– Хм. – Водитель обернулся, на губах блаженная улыбка. – Поток времени не помогает и не противоборствует нашим желаниям. Он существует независимо, окутывая нас своим теплом.
Глаза Эдвина расширились от злобы:
– Почитываете Тупака Суаре?
– Да, есть такое. – Водитель показал книгу – до тошноты знакомая обложка, дешевое двухцветное оформление, скучный шрифт «Вердана», – и глаза его лучились банальностью. – Перевалил за половину. Просто откровение…
– Слушайте-ка, – сказал Эдвин, – если вы не хотите, чтоб я засунул ее вам в глотку, тогда перестаньте цитировать и жмите на педаль, черт побери.
– Вон из машины.
– Что? Да как вы смеете?..
– Вон из машины. Тому, кто оскорбляет Тупака Суаре, нет места в моей машине. Вон отсюда, живо!
Наконец нашелся водитель, не читавший Тупака Суаре («Все хочу, да времени нет»), и лишь когда стемнело, такси остановилось у дома Мэй. Эдвин принялся давить на кнопку звонка гораздо сильнее, чем нужно.
Мэй собиралась пить чай – и только чайник начал посвистывать, ворвался Эдвин, размахивая руками и отчаянно жестикулируя:
– Все еще хуже, чем я предполагал! Намного хуже.
– Эдвин, больше так не делай, пожалуйста, – сказала Мэй, обнимаясь с кошкой, теплой урчащей грелкой, обернутой мехом. – Я могла быть не одна.
– Но ведь ты одна.
– Да, но могла…
Наступила неловкая пауза. Он предполагал, что она одна. Так и вышло. Sola et casta. Одинокая и целомудренная.
– Эдвин, у меня много работы. – На столе лежал нерешенный кроссворд и раскрытая телепрограмма. – Так что тебе лучше уйти.
– Мэй, послушай. Мы на краю пропасти. На самом краю. Поезд вот-вот сорвется с обрыва. Если не спрыгнем на рельсы, нас ждут большие неприятности. Слышишь? Большие неприятности!
Чайник уже громко верещал, Эдвин, в общем, тоже. Мэй опустила пакетик в чашку, налила кипяток и строго спросила незваного гостя:
– Ты тоже хочешь чаю?
– А? Да, конечно. Раз уже готов…
– Прекрасно. Тут на углу есть кофейня. Сходи туда, попей чайку, поговори сам с собой, ведь ты становишься настоящим уличным сумасшедшим. Только избавь меня от этого.
– Мэй, копуши! О них я не подумал. Понимаешь? Это те, кто купил книгу или кому ее подарили, но они еще не прочитали ее. Эта книга стоит на миллионах книжных полок. Настоящая бомба замедленного действия! Она может взорваться в любой момент. Крах табачной и спиртной индустрии по сравнению с этим ничто. Это лишь начало. Тираж ведь – десять миллионов! Так что сейчас пока еще цветочки.
– Эдвин, на какую букву еще тебя послать, чтобы ты понял?
– Мэй, всему наступает конец. Обществу, стране, экономике. Всей нашей жизни. Из-за чего? Из-за Тупака Суаре и компьютерной формулы счастья. Ты говоришь: «Книга приносит счастье. Что в этом плохого?» Мэй, вся наша экономика построена на человеческих слабостях, дурных привычках и неуверенности. Мода. Фаст-фуд. Спортивные машины. Технические новшества. Сексуальные игрушки. Центры похудания. Борьба с мужским облысением. Частные объявления. Религиозные секты. Профессиональные спортивные команды – вот он, суррогат жизни! Парикмахерские. Кризис среднего возраста. Ненужные покупки. Вся жизнь состоит из сомнений и неудовлетворенности. А если вдруг люди станут счастливыми? Довольными жизнью? Все застопорится. Вначале это коснется Америки, а потом и всего Запада. Эффект карточного домика в глобальных масштабах. Конец истории.
– Значит, Фукуяма прав, – ответила Мэй. – Всё? У меня есть дела и поважнее.
– Например? – выкрикнул Эдвин. – Что может быть важнее?
– Выдворить из квартиры бывшего свихнувшегося любовника.
Эдвин готов был разразиться новой тирадой, но осекся:
– Бывшего?
– Мне что, вызвать полицию? Чтобы выписали ордер на арест? Чтобы…
Он страстно поцеловал ее – как в кино, когда в музыке крещендо, а волны бьются о первозданный берег первозданного мира. Он целовал ее страстно и долго, затем отступил назад, как Эррол Флинн, чтобы растаять в ее глазах.
– Убирайся, – сказала Мэй. – Сейчас же! И если еще сунешься, тебя арестуют.
– Но…
– Я все сказала!
Нет, для кино это слишком.
«Мы всю жизнь строим замки на песке – и проводим остаток своих дней в ожидании, что кто-нибудь их разрушит. Мы надеемся, что их разрушат. Мы живем вчерашним днем. Мы не видим самих себя, мы видим лишь придуманный образ…»
Мэй Уэзерхилл сидела у настольной лампы и театральным шепотом читала пустой комнате: – Один поэт написал:
Раз уж равенства в чувствах достичь нельзя,
Пусть более любящим буду я
[8].Этот поэт был глупцом. В любви нет понятий «более» или «менее». Есть только потребность, желание и душевная боль. Почему мы снова и снова выбираем не тех?.. Почему решаем выбрать не того человека?.. Не потому ли, что в глубине души мы любим свою печаль и свои промахи? Я дарую вам блаженство. Не страсть, искрящуюся и обжигающую, а блаженство. Чистое блаженство. Вечное блаженство.
Мэй всмотрелась в зеркальце, впервые за все время увидела себя и ощутила, как медленно отделяются и исчезают наслоения иллюзий.
