Когда Марина ушла, я достал из-за спины платок.

— Вот. Посмотрите, пожалуйста, Любовь Николаевна. Что это…

— Что это? — строгим эхом отозвалась она. — Это из носа или… Ну-ка, встаньте лицом к свету.

— Да нет. Это вообще не мое… — попробовал отмахнуться я, но замолчал, когда мне на язык опустилась холодная палочка.

— Так, теперь легкие. Молчите. Дышите. Глубже. Теперь спиной. Все, можете опустить рубашку. — Объявила, снимая стетоскоп: — Вы в порядке, Александр Борисович. Так что это?

— Я, собственно, у вас хотел спросить.

— Вы так странно спрашиваете… — Любовь Николаевна еще раз со всех сторон осмотрела платок и пожала плечом. — Да нет, точно кровь.

— А… чья это кровь?

— В каком смысле? А-а, поняла. Опять где-то стекло разбили? Так вы посмотрите ребят: у кого порез, того и кровь. Кстати, пришлите этого голубчика ко мне, йода на него не пожалею.

— Не знаю. Про стекло не знаю. Вы лучше скажите… Можно вообще понять, человеческая это кровь или… какая-то другая?

— Александр Борисович, я — педиатр, — улыбнулась она. — Но знаете что? Да что с вами? Не волнуйтесь так! Помните, я вам про зятя своего рассказывала? Он ведь в Институте Крови как раз работает. Хотите, я ему позвоню?

Его пальцы и запястья были в краске, а губы дрожали от подступивших слез.

— Не получается, Александр Борисович! Ничего не получается!

— Ну-ну… — Я положил ладонь на нестриженый затылок, и Андрюшка уткнулся носом мне в живот. — Давай посмотрим, что тут у тебя.

Один за другим я брал со стола испачканные листки и рассматривал на вытянутой руке (очки для чтения остались в кабинете). То есть, конечно, это были рисунки, но воспринимались они как испачканные листки. Я честно старался выбрать какой-нибудь получше, чтобы обнадежить мальчика, но пока ничего не находил. Десять, двадцать, пятьдесят неудачных попыток изобразить человеческое лицо. Цвета на сей раз были подобраны верно, как я учил: «губы красные, волосы коричневые, глаза… пусть будут голубые», не удавались сами черты лица — они были не той формы и то наползали друг на друга, то разбегались по разным углам листа. Собственно, таким и должен быть портрет, написанный ребенком, который в жизни не видел человеческого… да ничего не видел, если разобраться. Это первый рисунок Андрюшки оказался странным исключением. Удивительным исключением. Я погладил мальчика по голове и в сотый уж, наверное, раз подумал с тревогой: «Что же ты такое нарисовал, сынок?»

Андрюшка запрокинул лицо.

— А тот рисунок, позавчерашний, он у вас?

— Конечно. У меня, на самом видном месте.

Я не покривил душой. Лежащий на столе полиэтиленовый пакет было видно с порога. Спрятанный внутри рисунок был с обеих сторон обложен старыми газетами.

— А можно мне его… ну, взять?

— Зачем?

— Не знаю. Но он же почему-то получился, а эти… — мальчик не договорил.

Я вздохнул и посмотрел на часы.

— Давай попозже, хорошо? Вечером. А то я уже опаздываю.

До электрички в самом деле оставалось меньше сорока минут. Времени в обрез, учитывая, что нужно еще взять билеты.

— Остаетесь за старшую, Любовь Николаевна, — улыбнулся я, столкнувшись с доктором в коридоре. — Я постараюсь недолго. Если что, попросите Веронику…

— Справимся, — отмахнулась она. — Не волнуйтесь.

— Вашему зятю что-нибудь передать?

— Да. Передайте, что он… Хотя нет. Привет передавайте.

Зять Любови Николаевны вышел к проходной в распахнутом белом халате поверх джинсов и свитера. Обратился первым:

— Уважаемый! Александр Борисович — вы?

— Да. А вы…

— Стас. Просто Стас.

— Любовь Николаевна передавала вам привет.

— Смешно. — Он действительно усмехнулся. — Ладно, пойдемте, уважаемый. — Кивнул охраннику: — Это со мной. — И помчался по коридору, не оглядываясь. Полы халата взметнулись, как крылья.

— Теща сказала, вам нужен анализ крови? Образец с собой? Давайте.

— Да, с собой. Сейчас… — Я еле поспевал за ним. — Вот.

Склянку с широким дном и завинчивающейся крышкой, которую мне выдала Любовь Николаевна, я оставил на ночь под рисунком. К утру натекло примерно полсантиметра красной жидкости.

— Все, ждите здесь. — Стас резко остановился. Он зачем-то посмотрел склянку на просвет, покачал головой и скрылся к кабинете.

Ни стульев, ни каких-нибудь диванчиков в коридоре не было. Стендов с полезной информацией — тоже. «Это институт, а не поликлиника», — напомнил я себе и начал слоняться. Раз пять прогулялся по коридору из конца в конец, потом облокотился о подоконник и стал смотреть в окно.

Ждать пришлось больше полутора часов. Наконец дверь кабинета распахнулась.

— Уважаемый! — позвал Стас. — Войдите, пожалуйста.

— Но я же без халата…

— Ничего-ничего. — Он сбросил свой, как будто из солидарности. — Заходите. Садитесь!

Стас катнул в мою сторону вертящийся стульчик со спинкой, а сам присел на край стола.

— Строго между нами, уважаемый. Откуда у вас этот образец?

— Это… — Я пожал плечами. — Это… В самом деле, как тут ответишь?

— Понимаю. — Он театрально вздохнул, потом посмотрел мне в лицо и улыбнулся. — Тогда по существу. Как практикующий гематолог могу авторитетно заявить: то, что вы принесли, уважаемый, не что иное как кровь. Человеческая. Первой группы. Резус-фактор положительный. Иными словами, самая распространенная. Что касается болезней, тут все чисто. Лимфу, правда, я бы еще раз проверил. Девяносто девять процентов, что все в порядке, и все-таки есть вероятность лейкоза в ранней стадии. А так, — он развел руками, — все в норме. В общем, если б эта кровь была вашей…

— Нет-нет, — сказал я, испытывая непонятное облегчение, — это не моя кровь. Спасибо, Стас, вы очень, очень…

— Да погодите вы! — неожиданно обиделся он. — Испортили мне весь эффект. Я как раз собирался сказать «но» и многозначительно поднять указательный палец… Еще пять минут можете послушать?

— Могу. — Я откинулся на спинку стула. Отступившая было тревога привычно обосновалась под сердцем.

— Так слушайте. Все это я вам сказал как практикующий гематолог. Но! — Стас поднял указательный палец. — Как выпускник кафедры генетики и цитологии… Только не смейтесь!