Должно быть, я кричал. Не знаю. По-моему, я не произнес ни слова, только думал вслух.

Евгения Ниловна положила руку на мою ладонь.

— Ну да, — сказала она тихо, и мне пришлось наклониться, чтобы расслышать. — Конечно, чепуха. Он ее толкнул? Вы действительно могли так подумать?

— Нет, я…

— Мне кажется, — сказала Евгения Ниловна, — Олег принял последнее свое решение по дороге, да и выбора у него больше не оставалось. Но вы, наверное, замечали в жизни… Как часто ваш выбор зависит от выбора другого человека? Вроде бы вы не договаривались, но кто-то делает что-то, и вы…

Ей было трудно говорить.

— Когда Софе стало плохо, — вспомнил я, — я был на работе… Почему-то напала жажда деятельности. Захотелось встать. Выйти на улицу. Бежать. Я не понимал. Сколько решений я принял в эти минуты? Десять? Больше? Я места себе не находил. А потом позвонил Вадик… это наш сын… и сказал, что мама упала на кухне…

— Не нужно, — сказала Буданова. — Не вспоминайте. Вы меня поняли.

— Как это происходит? — воскликнул я.

— У Олега на этот счет была идея. Ряды простых чисел… их множество… их, вообще-то, тоже бесконечно много, этих рядов… они пересекаются, обгоняют друг друга или отстают… числа… они связаны…

— Но счетчик у каждого свой! — воскликнул я. — При чем здесь… Буданова едва заметно покачала головой. Она не знала. Она была генетиком; математика, теория чисел были ей чужды, это был другой мир, в котором жил Олег Николаевич Парицкий, а она только смотрела со стороны и помогала, как могла…

— Вы опоздаете на автобус, — напомнила она.

Да, я опаздывал. Если задержусь еще на пару минут… Евгения Ниловна повернулась на правый бок, достала из кармана халата и положила рядом с собой мобильник.

— Не бойтесь принять это решение, — сказала она уже довольно бодрым голосом. — Мне лучше, а такие приступы случаются со мной довольно часто. Поезжайте, Петр Романович. Я позвоню, если что. И вы звоните. Хорошо?

Когда я стоял у двери, она села на диване, облокотилась о валик и сказала:

— Мы с вами не математики, Петр Романович. Вы ничего не поймете в заметках Олега, даже если вам позволят… А я — тем более. Может, не нужно?…

Она не договорила и, помахав мне рукой, закрыла глаза.

— Дверь просто защелкните, хорошо?

Автобус опоздал, и я едва не превратился в сосульку, ожидая на остановке. Снег, который, похоже, падал весь вечер, пока мы разговаривали, теперь прекратился, зато ударил мороз, и я вполне мог себе представить, что водитель застрял где-то в дороге, и придется мне возвращаться к Евгении Ниловне, проситься на ночлег… Почему-то мне очень этого не хотелось, и в это время в ночи вспыхнули фары, подкатил, фыркая, автобус, в салоне которого даже оказалось несколько пассажиров…

От остановки я шел домой осторожно, ноги немного скользили, фонари на улице горели через один, снег скрипел, небо висело низко.

— Гуляете? — спросил знакомый голос. Я не узнал сразу, не ожидал встретить Веденеева в такое время в таком месте. Он что, ждал меня?

— Люблю пройтись перед сном, — объяснил участковый, поняв, видимо, о чем я подумал. — А вы? Тоже?

— Был в гостях, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

— Хорошее дело, — одобрил Веденеев. — Вы знаете, что похороны Парицкого в понедельник? Выносить будут из института, все время забываю название.

— Имени Стеклова, — сказал я. — Был такой математик.

— Ага, — кивнул Михаил Александрович. — Вы поедете?

— Не знаю, — отозвался я. — Подумаю. Не так просто принять решение.

— Да? — удивился Веденеев. — Я думал, вы дружили. Он не понял, конечно, какое решение я имел в виду.

— Вы… — я помедлил. — Помните, говорили о следах на холме? Будто кто-то стоял там…

Веденеев махнул рукой.

— Вы серьезно? — удивился он. — Мало ли кто мог… Да и занесло следы давно. Глупости, не берите в голову, Петр Романович.

— Вот я все думаю, как же его работы…

— Тут я пас, — усмехнулся Веденеев. — Приезжали сегодня из института, принесли официальную бумагу, компьютер Олега Николаевича я передал под расписку, они там люди умные, специалисты, разберутся.

— Понятно, — сказал я. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Петр Романович, — кивнул Веденеев. Возможно, мне показалось, что в его голосе прозвучали какие-то угрожающие нотки? Конечно, показалось, с чего бы…

Дома было холодно, батареи грели слабо, я включил масляный обогреватель, стоявший у постели. Позвонил Евгении Ниловне, голос ее звучал бодро, она, похоже, действительно оправилась.

— Вы на самом деле не можете посчитать, сколько натикало на моем счетчике? — спросил я вроде бы в шутку.

— Спокойной ночи, Петр Романович, — ответила Буданова. — Заезжайте в гости, когда будете в Репино.

— Непременно, — пообещал я.

Лучше не знать, думал я, лежа под одеялом, а левую руку положив на обогреватель.

Если Асин счетчик и счетчик Парицкого… если одинаковые ряды простых чисел вызывают к жизни одинаковые или взаимно согласованные решения… кажется, я уже засыпал, потому что мысль то всплывала, то погружалась, то расплывалась, то превращалась в яркую точку… если Вселенная и есть бесконечная числовая ось, на которую нанизаны судьбы… если… ряды простых чисел бесконечны… значит, человек все-таки бессмертен, и нужно только понять, как соединяются гены-счетчики… нужно…

Должно быть, я все-таки уснул, потому что знал, что сплю, и думал: решения, которые мы принимаем во сне, они щелкают на нашем счетчике? Живем мы в снах или…

Не помню, что я решил по этому поводу. Я плохо запоминаю сны.

Наступило время прощаться, а Званцев не знал, как это делается. Да и не хотел он прощаться. Привык к техноморфам, очень привык.

— Ты не грусти, — подбодрил его Дом. — Ты ведь даже состариться не успеешь. Одиннадцать лет туда, столько же обратно. Годик или полтора поболтаемся в системе. Надо же двигать науку вперед? Сколько тебе исполнится, когда мы вернемся?

— Пятьдесят один год, — грустно сказал Званцев.