Скубецкий не понял — упрек это, или восхищение — и сказал:

—■ Давай вместе запишемся в комсомол, я буду тебя учить.

— Подумаю,—Нюра опустила глаза.—Если б я знала, что ты и вправду совсем за красных...

— Не решаешься,—не спеши. Я запишусь один.

— Нет уж, давай вместе.—Нюра снова подняла на него глаза. Высокий и стройный стоял он перед ней. Черные усики пробивались на его чуть вздернутой губе, а длинные ресницы еле уловимо вздрагивали.

«Кто лучше—он или Степа?»—невольно подумала Нюра.

Они расстались. Об этом втором свидании со Скубецким Ню ра опять рассказала Даше. Решили сообщить обо всем товарищам. Ходили к церковной сторожке, нетерпеливо ждали, когда же, наконец, на ее стене Сенька выведет свою восьмерку. И вот как-то утром она появилась. Вечером все были в сборе. Жали друг другу руки, радовались успеху.

— Теперь мы с оружием!

Но Оля сказала:

— Нам оставляют только четыре винтовки, остальные заберет товарищ Быхов.

— Как четыре? — всполошились все. — Как же их делить будем?

— Хлопцам,—коротко сказала Оля.

Девчата промолчали. Не они ж добывали оружие! Правда, была Оля с хлопцами, но что ж теперь сделаешь?

— А я говорил с Игнатом Тарапакой,—рассказал Кочура.— Я его спросил: «Может, забрать у вас те три винтовки, может, они мешают вам? Мне подводить вас не хочется. Спасибо и за « то, что спасли меня от беды».

— Ну и что?—заинтересовались все.

— А он сказал: «Дело твое. Мне они ни к чему. Только пусть лучше лежат, а то понесешь их—и сам засыплешься и меня сгубишь».

— И то правда, пускай пока лежат,—посоветовал Степа.

Так и решили. Потом заговорили о Скубецком. Когда выслушали Нюру, Даша предложила:

— Пускай кто-нибудь еще из хлопцев с ним познакомится.

— А тебе мало, что я его знаю?—раздраженно спросила Ню-ра.—Опять уже мне не верите?

— Снова наша солома заполыхала!—засмеялся Степа.—Что ты заладила—«не верите, не верите!» Верим. А конь—на четырех ногах, и тот спотыкается...

— Дайте я на него гляну,—перебил их Сеня Михайлов.—Я его враз раскушу.

— Без тебя раскусила, — обиделась Нюра.

Но все же решили: пусть и Сеня познакомится со Скубец-ким. Посидели еще часок. Вели теплые задушевные беседы, сговаривались, как встретить красных. Уже никто не сомневался в том, что они скоро придут.

— Не может того быть, чтобы они не пришли,—уверенно говорила Нюра.—И тетка моя ходит, как убитая,'—засмеялась она,—значит, придут. И Таисия ходит—нос повесила: значит, придут. А Симка совсем шею вытянула—значит, придут.

В порыве радости Степа подбежал к Нюре и не удержался, обнял ее. Нюра отстранилась и вдруг вспыхнула вся.

— С ума сошел!

Оля многозначительно покачала головой и, подбежав к Нюре, в свою очередь обняла ее.

— Вот прицепились, как репьи,—отшучивалась та и, покосившись на Степу, почему-то опять подумала: «А кто лучше — он или Скубецкий?»

Но ее мысли прервал Тарас:

— Товарищи,—сказал он,—пока то да се, а Феньку с хутора я уже привез и в тот же день ее у Клавдии Владимировны прислугой устроил. И угол ей дали да еще и харчи. И жалованье на семечки.

Нюра бросилась к нему.

— Тарасик, не шутишь? Как же это ты?

— А так. Заехал к твоей матери, доложил: «Прибыл я из Санк-Петербурга за вашей княгиней, за графиней, и карета уже подана. Извините, что я не по всей форме». Мать засуетилась. Туда, сюда, а как стемнело, шуганула твоя графиня через огород на уличку, села в мою золочену карету с валежником и покатили мы. Она сидит и молчит, а я на нее гляжу и смеюсь: «Что ты, птичка-невеличка?» А она: «Боюсь». А я говорю: «Чего же ты боишься, когда я тебя по приказу самой Нюоки на новую жизнь доставляю?» Ну, стихла, и приехали мы. Ты ж ее пойди проведай, Нюра.

— А сейчас можно?

И, не ожидая ответа, она бросилась к дверям.

XLVII

Уже отходил февраль, и по верхушкам голых тополей неуловимо проносились предвестники мартовских ветров. Серые мутные облака скучно висли над. черными камышовыми крышами и, казалось, искали места, где бы окончательно лечь и расползтись по земле туманом.

В темную и сырую ночь отряд сотника Юрченко внезапно снялся и ушел из станицы. Где-то далеко-далеко ворчали глухие раскаты орудийных выстрелов.

А комсомольцы вот уже неделю спорят, принять или не принять Скубецкого в комсомол. Голоса разделились. Феня (ее, конечно, привлекли в комсомол) была за Скубецкого. Он жил на квартире у ее хозяйки, и ей не раз приходилось слышать, как они оба недоброжелательно отзывались о белых.

— Ох, они их и ругают!—Феня всплескивала руками,—и все чего-то спорят. Мне не все понятно, что они говорят.

Сеня Михайлов, взявшийся «раскусить» Скубецкого, тоже неплохо отзывался о нем.

— Только чудной он какой-то,—говорил он,—иной раз и не поймешь, что ему надо, а все-таки я думаю, что он за революцию. Недавно он мне сказал: «Давай атаману в окно бомбу бросим, это будет шикарно».

Нюре больше других хотелось, чтобы Скубецкий был комсомольцем, но она говорила об этом сдержанно. Стоило ей только начать о нем разговор, как она сейчас же ловила на себе пристальный взгляд Оли, и это смущало ее. Но решительно восставали против Скубецкого Степа и Кочура.

— Не верю я ему! — горячился Степа. — какой-то он пѵта-ный. Не будет он нас слушать, учить будет всех. Не нравится он мне! Не знаю, что в нем Нюрка нашла хорошего.

А степину горячность Нюра объясняла по-своему. Как-то, оставшись с ним наедине, она даже сказала ему:

— Помнишь, Степа, ты обещал дружить со мною как с хлопнем...

— Помню. А что?

Нюра заметила, что у него порозовели щеки.

— Ну, смотри ж, не обмани...

— А ты почему спрашиваешь? Хотя, я знаю почему. Неправильно ты думаешь, Нюра.

Она больше ничего не сказала ему, а вечером выдержала стычку с Дашей. Когда они заговорили о Скубецком, Даша не вытерпела и заявила напрямик:

— Слушай, я тебя знаю. Ты ведь упрямая, как ишак. Хоть сердись, хоть не сердись, а это ж верно. Я молчала, молчала, а больше молчать не стану. Забыла, как за Лелькой гонялась? Забыла, как каждый вечер к ней в гости бегала? Что я тогда тебе говорила? Чья правда вышла? Вот и со Скубецким у тебя так будет, а может, и похуже будет. Лелька дура, а этот не дурак. Не видишь, что хлопцы не хотят его в комсомол? Ты, может, думаешь, что Степа ревнует?

— Иди ты к лешему!—грубо оборвала ее Нюра.—Сравнила—Лелька и Скубецкий. Скубецкий за революцию, а Лелька контра.

— Ты как познакомила меня с ним, так я и увидела, за какую он революцию. Усики свои щупает и все хмурится, вроде как и, правда, много думает.

— А по-твоему, как большевик, так пусть у него и усы не растут?

— Ох, Нюрка!—уже не на шутку рассердилась Даша.—Умная, а несешь такое, что уши вянут. Нравится тебе Скубецкий, ну, и гуляй с ним, а в комсомол его все равно не возьмем.

И вдруг ей стало жалко подругу. «Как это так вышло? — подумала она:—то Нюрка всегда мною верховодила, а теперь я ей, как учительница, выговариваю!..»

Она протянула к ней руки.

— Ты ж моя деточка! Я ж за тебя, Нюрка, всем глотки перекушу. Ты же знаешь. Hv, чего стоишь, чего так глядишь на меня? Что, я тебе неправду сказала?

— Не знаю,—помолчав, ответила Нюра.—Может, и правду, а может, вы все и ошибаетесь. Степа боится, что Скубецкий нас всех учить будет. А по-моему, и пускай учит. Он много знает, а мы что знаем? Ничего не знаем.

Даша не нашлась что ответить и заговорила о другом.

— По-моему, лучше, знаешь, кого взять в комсомол? Федьку Тарапаку. Его отец уже два раза у моей матери был. Другой бы побоялся, а этот не боится, ходит, и слышала я, что он говорит. Он теперь за свою Ласточку всех кадетов ненавидит.

— Видишь,—обрадовалась Нюра,—а Степа и про него что сказал? Сказал: «Верни ему Ласточку—он опять будет за белых». Никому Степа не верит. Вот так и про Скубецкого он...

По поводу Феди Тарапаки в ячейке особых споров не возникло, решили привлечь и его, но договорились, чтобы не сразу ему обо всем рассказывать, получше к нему приглядеться.