Над побережьем ползли тяжелые низкие тучи, почти цепляясь брюхом за верхушку центральной башни; луна лишь изредка проступала сквозь них размытым пятном, несравнимо более тусклым, чем неугасимый огонь маяка. Промозглый ветер с моря, налетая резкими порывами, тоскливо завывал в трубах, швырял холодную морось в узкие окна и бойницы цитадели, трепал трескучее пламя факелов крытой галереи, заставляя тени стражников метаться по стенам. Внизу глухо грохотал о скалы прибой.

— Какая скверная ночь, — произнес молодой человек в синей рясе послушника, вглядываясь в темноту и придерживая рукой терзаемый ветром капюшон.

— Не говори так, Лациус, — строго возразил ученику Патриарх. — Нам должно переносить со смирением всякое испытание, посылаемое нам Единым. А это даже испытанием не назовешь. Пристало ли тем, кто одолел армию Тьмы, сетовать из-за какой-то ненастной погоды?

— Не сочтите за дерзость, Святейший, но армию Тьмы одолели не мы, а наши предшественники. Тысячу лет назад.

— Девятьсот девяноста девять, — старик метнул насмешливый взгляд из-под белых кустистых бровей. — Уж не хочешь ли ты сказать, что нынешние братья уступают в доблести своим славным предкам?

— Нет, Святейший… во всяком случае, я на это надеюсь, — честно ответил юноша. — Но я имею в виду, что, чем так часто вспоминать о прошлой победе, нам бы лучше готовиться к новой битве. Вы же знаете Пророчество — тысячу лет спустя Тьма нанесет ответный удар.

— Ересь! — в раздражении воскликнул Патриарх и даже пристукнул посохом по каменному полу галереи. — Ты прекрасно знаешь, кто и зачем распускает такие слухи. Ладно, пойдем внутрь, — понизил он голос. — Негоже стражникам слышать подобные речи.

Толстая дубовая дверь отсекла их от холода и ветра. Шагая по мраморным плитам коридора в сторону кельи Патриарха, Лациус поймал себя на мысли, что старик, должно быть, рад был поводу вернуться в уют и тепло, не закончив обход периметра. Оно и понятно — в такую погоду и молодому не хочется задерживаться на улице… бедняги караульные, вынужденные мерзнуть и мокнуть всю ночь… но стоило ли при этом патетически говорить об испытаниях? Тем более Святейший и летом облачается в златотканные одеяния из драгоценной горанской шерсти… а ведь первые предводители Братства, согласно «Житиям двенадцати Патриархов», круглый год ходили босиком, в грубой власянице. И аскетизм до сих пор считается одной из добродетелей Светлых. Смешно даже — о подвигах аскетизма написано в книге с золотой обложкой, украшенной драгоценными камнями…

«Грех так думать!» — резко одернул себя юноша и беззвучно, одними губами, пробормотал покаянную молитву Единому. Не какому-то послушнику, пусть даже он считается любимым учеником Патриарха, судить духовных вождей. Богатство и роскошь Братства служат не низменному земному тщеславию, но демонстрации величия и славы Света, а тем самым — и посрамлению Тьмы, это много раз объяснялось на проповедях. Но сколько же можно посрамлять ее таким образом? За тысячу лет либо цель должна быть достигнута, либо средство следует признать неэффективным…

— Ты ведешь отсчет времени от Битвы, а это поверхностный взгляд, — произнес Патриарх, без помощи ключа отпирая дверь кельи. Лациус вздрогнул — была ли то просто проницательность, или Святейший и впрямь прочитал его мысли? Имея дело с верховным магом Светлых, никогда нельзя сказать наверняка…

Старик нагнул голову, проходя под низкой притолокой; то же сделал и юноша. Издавна во всех храмах и кельях Светлых были низкие двери — простой и эффективный способ лишний раз напомнить входящему о смирении. Внутреннее убранство кельи, однако, сильно отличалось от голых каменных стен и грубого топчана в углу, принятых у первых Патриархов. Под ногами раскинулся мягкий ковер, тяжелая парчовая занавесь скрывала ложе, уютно потрескивал камин, озаряя сквозь кованую решетку громоздящиеся до потолка стеллажи красного дерева, плотно заставленные книгами. Были здесь и рукописные фолианты, и даже печатные тома — изданные, очевидно, еще до того, как Братство Света запретило книгопечатанье как средство распространения еретических сочинений. Поначалу-то, конечно, его хотели оставить для печати благочестивых изданий, но адепты Тьмы, в злокозненной хитрости своей, принялись распространять свои книги, маскируя их обложками и даже первыми страницами разрешенной литературы, так что, от греха подалее, решено было искоренить книгопечатанье как таковое.

Патриарх, сняв плащ и прислонив к стене посох, опустился в стоявшее у камина мягкое кресло с высокой спинкой. Юноша, дождавшись позволяющего жеста, примостился на стуле напротив.

— Все эти Пророчества об ответном ударе Тьмы через тысячу лет придуманы для того, чтобы смущать невежд, — продолжал глава Братства. — На самом деле эти ответные удары не прекращались ни на минуту. Мы победили Тьму на поле боя, но всю эту тысячу лет воюем с ней в душах человеческих.

— Но почему? В древние времена, до Рагарнатской Битвы, говорили, что людей совращают с пути истинного Темные боги. Но мы победили и пленили главного из них и уничтожили его армию. Их храмы разрушены, их культы запрещены, их адепты преследуются под страхом смерти. Уже тысячу лет Светлым принадлежит вся полнота духовной и светской власти. Откуда же берется Тьма в душах?

— Такова природа человека, — пожал плечами Патриарх. — Он способен служить как Свету, так и Тьме.

— Значит, мы боремся против природы?

— Против той ее части, что противна воле Единого.

— Но разве не Единый создал человека со всей его природой?

— Темные боги исказили его замысел.

— Но ведь Он попустил это? Разве не в Его власти было сокрушить Темных богов, не прибегая к помощи смертных? В Рагарнатской битве погибло сто тридцать три тысячи человек, это с одной только нашей стороны!

— Единый, в бесконечной мудрости своей, позволил нам таким образом заслужить его милость, — ответил старик, уже сердито сдвигая брови; он ценил смелость и любознательность молодого человека, но не тогда, когда эти качества вплотную граничили с ересью.

Однако Лациус не пожелал замечать предостерегающего знака.

— Но почему мы должны заслуживать Его милость, словно в чем-то перед Ним виноваты? Ведь мы таковы, какими Он нас сотворил! И потом, неужели нет лучшего способа заслужить милость Светлого бога, нежели смертью — своей или чужой?

— Ну, хватит! — теперь уже старый маг был разгневан не на шутку. — Ты, кажется, возомнил, что своим худым человечьим умом можешь судить Единого! Твое счастье, что твои речи не слышал никто, кроме меня. Лишаю тебя языка на три дня, ибо сказано — не умеющему владеть да не будет дано… Надеюсь, это научит тебя задумываться прежде, чем открывать рот.

Юноша почувствовал, как язык одеревенел у него во рту. Но, даже если бы этого и не произошло, он бы уже не осмелился возразить, что его вопросы — как раз результат размышлений. Лациус покорно поклонился и вышел.

Четырнадцать человек стояли под дождем на холме и смотрели на высившуюся в миле от них Цитадель Света. Сложенная из белого камня древняя крепость Братства оправдывала свое название и в буквальном смысле: центральная башня, возносившаяся над обрывом на добрых три сотни футов, а над уровнем моря так и на все полтысячи, одновременно служила маяком. Свет его был виден за множество миль, и моряки, бороздившие эти воды в пору осенних туманов и штормов, еженощно благословляли братьев. Грубые плащи стоявших на холме не походили на матросские робы — скорее это были бедные одеяния паломников, не было у них и оружия, однако во взглядах, устремленных на башню, вовсе не читалось смирения.

— Внушительное сооружение, — заметил с кривой усмешкой юноша с узким бледным лицом и выбивавшимися из-под капюшона длинными черными волосами. В длине этих волос был вызов — хотя официальное учение Светлых, гласившее, что все люди суть возлюбленные дети Единого, запрещало всякую дискриминацию по цвету кожи или волос, в суеверном простонародье неизменно жила уверенность, что «бог шельму метит», и что несущий Тьму в своем внешнем облике несет ее и в душе. Вероятно, этот предрассудок не утвердился бы, составляй темноволосые половину населения, но их не набиралось и четверти, а потому многие брюнеты предпочитали от греха выбеливать волосы реактивами, продававшимися в цирюльнях, или же прятать короткую стрижку под головными уборами.