Насколько правдиво это предание, сквозь глубину веков не разобрать — но совершенно точно то, что в Эдессе есть значительные запасы чистой пресной воды в черте городских стен. Каскад вытянутых, словно река прудов, подпитываемых естественными источниками, целиком решает проблему осажденных с водой. Ну а карпы… В случае голода они могут спасти жизни защитников и горожан — хотя и не хотелось бы доводить до крайностей, раз уж святыня.
Помимо внешнего кольца стен, построенных греками, а после перестраиваемых римлянами и арабами, в городе располагается также и мощная цитадель на высоком холме. Внутри ее высятся две огромные колонны, по преданию являвшихся частью дворца библейского Нимрода… Возможно ли это на самом деле, если город основали македонцы? Но почему бы и нет? В конце концов, селевкиды возвели Эдессу не на пустом месте, здесь было и более древнее поселение. А где возвести царский дворец, если не на холме, самом удобном для обороны месте⁈ К тому же и вид с него открывается просто великолепный…
Но то, что Эдесса достаточно укрепленный город, имеющий все возможности выдержать долгую осаду, не отменяет того факта, что крепость не единожды брали штурмом. Как говорили спартанцы, «крепость сильна не стенами, а мужеством воинов, их защищающих». Ну может не совсем так… Но близко к этому.
Так вот, касаемо «мужества» защитников города — все оказалось совсем неоднозначно. Во-первых, ромеи правили Эдессой всего несколько лет, и фемная система стратиотов не успела в ней толком сложится. Акриты же жили не в самом граде, а на западе земель новоиспеченного княжества — там, где проходила граница империи ромеев. Иными словами, Давид несколько «обманул» крестоносцев — а смотр воинов-армян так и вовсе привел манглабита в весьма удручающее состояние… Во-вторых, посол крепко лукавил и на счет князя Тороса, и на счет совета ишханов. Как позже выяснилось, князь и не собирался пользоваться услугами «франков», на этом настояли ишханы… Но будучи человеком предприимчивым, Торос постарался обратить все в свою пользу, и сделать из крестоносцев своих союзников еще до прибытия их в стольный град княжества.
Что же, окрыленный надеждой и верой в счастливую звезду, Роман активно включился в жизнь города — и укрепление его обороноспособности. Но тут же столкнулся с тем, что любые нововведения контролирует совет ишханов, довольно остро воспринявших активность сотника — а посему решил как можно скорее выбить власть из их рук, лишив главной силы в лице дзиаворов… В считанные дни ему — прежде всего самому Самсону, ибо Танкред самоустранился от переговоров — удалось заключить соглашение с Торосом об «усыновлении» норманнского барона (жениться тот категорически отказался), а также взять с него обещание присягнуть базилевсу, как только возникнет такая необходимость. Взамен манглабит гарантировал, что гражданская власть останется целиком в руках князя, что наследовать ему будет кровный родственник, и что крестоносцы обеспечат Торосу всю возможную защиту, что им доступна…
Так что на церемонию официального приветствия воинов Христовых в Эдессе, превращенную в массовую акколаду (то есть посвящение в рыцари!), сам князь прибыл в сопровождение почетного гвардейского эскорта из варангов в полной броне! Словно ромейский базилевс, право слово… И вот теперь, когда большинство дзиаворов принесли обет паладинов и приняли Танкреда аколуфом (подле ишханов осталось чуть более двух дюжин воинов), вперед вновь выступил Роман, возвысив свой голос под сводами собора Святой Софии:
— С этого дня Эдесса становится форпостом христиан на востоке, со всех сторон окруженным враждебными нам агарянами. И чтобы мы устояли, нам как никогда важно общее единство! Для наших рыцарей-паладинов нет разницы, кого из христиан защищать, им не важно, исповедует ли он греческий, армянский или латинский обряд! Как и не важно для них то, какой исповедует обряд воин, желающий вступить в число рыцарей… Главное, чтобы он был честным христианином и жил по данным Господом заповедям, единым для всех! Также потребуется личное мужество, воинское умение и благочестие, чтобы стать одним из паладинов — и уже завтра любой из желающих пополнить ряды крестоносцев, смогут показать себя на воинских играх! Завтра норманнские, сирийские и ассирийские, армянские юноши и мужи покажут свое воинское искусство на турнире за стенами града. Каждый из желающих стать оруженосцем паладина — тем самым вступив на первую ступень посвящения в рыцари! — продемонстрирует свое искусство обращения с лошадьми, умение стрелять из лука или метать дротики, владения саблей или мечом. Победите этих состязаний будут отобраны нашими рыцарями в оруженосцы, и для начала получат под седло турецких лошадей; состязания будут открытыми и любой горожанин сможет как участвовать в них, так стать и зрителем…
Среди собравшихся в соборе простых горожан, также явившихся на церемонию приветствия крестоносцев, раздались радостные возгласы — а Самсон, открывший в себе дар красноречия, продолжил выступать:
— Также мы должны не забывать, что наши силы подрывает не только отсутствие единства среди верующих, но и среди наших правителей. Городом правил совет ишханов во главе с князем Торосом — и что же дало такое владычество? Вчера я обратился к армянским оружейникам с просьбой запустить изготовление соленариев — мощных ромейских самострелов, у франков именуемых арбалетами. И что же я услышал, принеся собственный соленарий к кузнецу? Что ни он, ни кто-либо еще из мастеровых Эдессы не приступит к изготовлению достаточного числа самострелов, не получив на это разрешения ишханов… Я обратился к совету — и что же вы думаете? Совет обещал «рассмотреть» мое предложение — то есть ишханы решили тянуть время, вместо того, чтобы как можно скорее запустить производство столь надежного, ценного и убойного оружия, как арбалет! К тому же гораздо более легкого в освоение и изготовлении, чем составной степняцкий лук… Вы, христиане Эдессы, должны понимать — мы сумеем выстоять, лишь бросив все силы на укрепления града и создание сильного войска, на первых порах способного оборонить его жителей на стенах… А позже и размокнуть сарацинскую пасть, словно стиснутую на Эдессе, освободив от сельджуков Самосату и Харран!
И вновь среди присутствующих в соборе прихожан раздались приветственные крики — и тогда Роман, дождавшись ожидаемого им эффекта, громогласно возвестил:
— Но если нам так важно единство — то и власть в городе должна быть одна, власть человека, живот свой готового отдать за Эдессу и ее жителей! Таким человеком мы, крестоносцы, воины Христовы, видим лишь князя Тороса! А потому наш вождь, наш аколуф Танкред принесет князю вассальную присягу…
На этих словах Отвиль, в свое время отказавшийся давать присягу самому Алексею Комнину, спокойно встал с трона — и, сделав два шага в сторону от него, припал на колено, коснувшись острием обнаженного клинка напольной мозаики. В это же время прекрасно осведомленный о своей роли Торос, стоящий до того позади в окружение варангов, величаво двинулся вперед в сопровождение отборных северных воинов… Встав перед троном, он поднял на руках золотой крест, коий обычно целуют прихожане по окончанию службы:
— Барон Танкред Отвиль, даешь ли ты слово почитать меня как отца своего и слушаться, как отца перед лицом Бога? Если да, если не помыслишь ты против меня какого предательства и коварства, если готов подчиняться мне, покуда остаешься аколуфом паладинов Эдессы — целуй Крест!
Танкред послушно коснулся губами креста, после чего выпрямился — и, убрав клинок в ножны, отступил в сторону. Торос же, возвысив голос, торжественно произнес:
— Я, князь Эдессы, принимаю крестное целование Танкреда Отвиля — и взамен целую Крест на том, что и барон франков для меня становится сыном, коего я буду почитать, уважать и беречь, как собственного сына!
Торос торжественно поцеловал крест — и тут же Самсон возвысил голос:
— Отныне князь Торос — ЕДИНСТВЕННЫЙ правитель Эдессы, и горе тем, кто посмеет восстать против него или оспорить его власть! Ибо его защищает приемный сын Танкред Отвиль! Совет ишханов упраздняется — и все те из них, кто не мыслит какого-либо злодеяния, смуты или неправды, пусть подойдет, и поцелует Крест! А ежели кто не желает принести присяги князю Торосу…
