Я хотел спросить, а чем же занимаются партийные и советские власти, милиция, КГБ, армия, наконец, в городе, который внезапно и непонятно оказался отрезан от мира, но Вайсфельд, предупреждая этот естественный вопрос, начал рассказывать все подряд, с самого начала, вполне четко, как полагается профессиональному историку.

Получалось так, что здесь уже произошла глобальная, или локальная, что для присутствующих, включая меня, не имело практического значения, деформация времени. Та самая, о теоретической возможности которой мы неоднократно рассуждали с Антоном и друзьями. Которую в конечном счете и собирались предотвратить. А сейчас, как уже не раз бывало, внутренний настрой определил способ и место контакта с Сетью.

И либо сейчас передо мной крутят своего рода «научно-популярный фильм» в назидание, либо меня действительно занесло в область уже случившегося разлома. Что именно происходит, я узнаю только когда (и если) выберусь. Изнутри процесса догадаться о степени его подлинности практически невозможно.

Ростокин, вон, в тринадцатом веке оказавшись, без малейшего удивления отнесся к наличию на вооружении Ливонского ордена танковых соединений, да и сам в должности князя разъезжал на пушечном бронеавтомобиле древнерусского производства.

Хорошо, что у меня самого сейчас несколько большая степень здравомыслия сохраняется. Значит, будем смотреть и слушать, в любом случае пригодится. Если отпустят – для доклада друзьям и размышлений, если нет – для облегчения адаптации.

И еще я подумал, что взрослые мы вроде бы мужики, тертые жизнью, а ведем себя как дети неразумные. Сколько раз уже с такими гиперпереходами сталкивались, а как-то не усвоили, что надо в них снаряжаться, как для парашютной высадки в тыл врага. Обойдется чисто эфирным переносом матрицы, ну и ладно, амуниция не помешает, а попадешь вот так, телесно, хоть на первое время будет комплект выживания.

…А Вайсфельд продолжал рассказывать.

Привычная жизнь в городе мгновенно перестала существовать. Случилось нечто худшее, чем даже ташкентское землетрясение. Там хоть сохранилась управляемость, базовая инфраструктура и связь со страной. Здесь же…

Буквально мгновенно несколько хронопластов, как при тектоническом сдвиге, наехали друг на друга, и в городе перемешались годы, десятилетия, люди и архитектура.

Если в отдельных «изолятах» стабильность вроде бы сохранилась, то буквально через квартал-другой можно было вдруг оказаться в пределах довоенного города, как его помнил Вайсфельд, причем с теми самыми, прежними жителями. И можно представить, что началось, когда в первые часы катаклизма «современные» горожане, бывшие кто на работе, кто просто на других улицах, в кино и магазинах, кинулись по домам и обнаружили, что с виду почти те же самые строения населены совсем другими людьми, тоже ничего не понимающими, но на порогах «своих» квартир стоящими насмерть.

Многие, построенные в период массовой застройки кварталы пяти-девятиэтажек просто исчезли, вместе со всеми, кто в них на тот момент находился. И тут же, буквально за углом, не менее новые корпуса возвышались, как ни в чем не бывало.

Стоявшее на центральной площади в сотне метров от музея громадное здание Дома Советов, выстроенное в начале шестидесятых и вместившее в себя практически все краевые и городские власти, растворилось бесследно. На его месте раскинулась необъятная, покрытая выходами дикого камня и поросшая бурьяном площадь с остатками разрушенной в тридцатые годы церкви.

То есть здесь оказался локальный участок примерно пятьдесят пятого – пятьдесят седьмого годов, потому что позже уже начали рыть котлован под фундамент «желтого дома», как его сразу же окрестили за цвет стен, сложенных из местного песчаника. По иной причине – тоже.

Доходили слухи, что дальше к окраинам можно провалиться и в дореволюционность, и чуть ли не во времена Дикого поля. Половцы не половцы, но мародеры весьма неприглядного вида по улицам уже бродят, в одиночку и толпами.

Милиция исчезла с улиц в первый же день, потому что руководить ею оказалось некому, а те сотрудники, что не исчезли и не разбежались, по большей части закрепились в уцелевших помещениях служб, ожидая дальнейшего развития событий и распоряжений, если таковые откуда-нибудь вдруг последуют.

Многие горожане, имевшие родственников в окрестных селах, устремились туда, на всех видах еще действующего городского транспорта, собственных и захваченных с боем чужих машинах, а также пешком.

Хуже всего было то, что деформации пространственно-временного континуума продолжались, спорадически и бессистемно, отчего приспособиться к ним было совершенно невозможно. Так, к примеру, посланные с биноклями на крышу наблюдатели сообщали, что несколько раз то появлялись в положенном месте и совершенно исправном виде вокзал и пути Туапсинской железной дороги, разрушенной во время Гражданской войны, да так с тех пор и не восстановленной, то снова исчезали. Один раз якобы по ней, удаляясь от города, прошел пассажирский поезд из десятка зеленых и синих вагонов.[6]

Точно так же, словно миражи в пустыне, в разных точках города обозначились купола и колокольни давно взорванных церквей. Но выяснить, действительно ли храмы возродились «по-настоящему», или это только обман зрения, возможности пока не было.

Вайсфельд не рисковал посылать своих ребят в дальнюю, явно рискованную разведку. Они и свою-то территорию обороняли с большим трудом. На второй и третий день катаклизма предпринимались неизвестными людьми явно целенаправленные и скоординированные попытки взять здание штурмом, но неожиданно мощное огневое противодействие их образумило. Больше мародеры не возвращались, но гарнизон не терял бдительности. В чем Андрей убедился на собственном опыте.

Герману Артуровичу и большинству его сотрудников вообще повезло. Во-первых, когда исчезло здание Дома Советов, а заодно и находившееся поблизости общежитие педагогического института, тоже послевоенной постройки, в музее был санитарный день, посетителей не пускали, а персонал весь был на работе.

Шок, разумеется, имел место, но общей паники удалось избежать.

Само же полуторастолетнее здание, в целом (как я правильно сообразил) трехэтажное, но сзади имевшее еще три дополнительных цокольных этажа, выстроенное разомкнутым с восточной стороны квадратом, вполне годилось в качестве крепости. Занимавшее целый квартал, с двухметровыми стенами, забранными прочными решетками окнами, подвалами в несколько ярусов (строилось как Торговые ряды богатым местным купечеством по образцу ГУМа, но чуть поскромнее), внутренним двором, трехметровой, тоже каменной, оградой и весьма солидными воротами. Танк проломит, конечно, а с налету не возьмешь. Здесь, в сравнительной безопасности, можно разобраться в происходящем и пересидеть смутное время.

Гарнизон составили около полусотни научных сотрудников, смотрителей, шоферов, слесарей, электриков и плотников, да еще было несколько студентов исторического факультета, помогавших монтировать очередную выставку. Они же первые выбрались на разведку, покрутились по центру, привели с собой еще человек двадцать друзей и подруг, кого встретили поблизости.

Оружия для самообороны в фондах музея было сколько угодно, а вот насчет патронов – плохо. Точнее – почти никак. И тут молодежь нашла выход. По ту сторону ныне опустевшей площади располагались корпуса военного училища. Ребята сбегали, разыскали приятелей-курсантов, и те, пользуясь общим разбродом и беспорядком, нагрузили полный кузов бортового «уазика» ящиками с патронами. Да сами и привезли. Самых нужных, трехлинейных, образца восьмого года. Заодно договорились об огневой поддержке, если потребуется, и вообще о дружбе и взаимопомощи.

Училище представляло собой столь же старинное и прочное, как и музей, каре корпусов, более чем по сотне метров длиной каждый, с многочисленными подсобными и складскими строениями внутри, собственным стадионом, каштановым парком с эстрадой и танцплощадкой, куда так любили ходить студентки в поисках женихов. И все, почти без исключений, находили.