Работая в провинциальной газете, надо, разумеется, прежде всего не упускать из виду местных событий. Вот однажды зашел ко мне полицейский комиссар и говорит:
- Сегодня ночью какая-то бестия обчистила магазин Вашаты, знаете, "Торговля разными товарами". И как вам понравится, господин редактор, - этот негодяй сочинил там стихи и оставил их на прилавке! Наглость, а?
- Покажите стихи, - сказал я быстро. - Это подойдет для "Курьера". Вот увидите, наша газета поможет вам обнаружить преступника. Но и сам по себе этот случай - сенсация для города и всего края!
Словом, после долгих уговоров я получил стихи и напечатал их в "Восточном курьере".
Я прочту вам из них, что помню. Начинались они как-то так:
Вот час двенадцатый пробил,
Громила, час твой наступил.
Все хорошенько взвесь и смерь,
Когда ты взламываешь дверь.
Чу! Слышны на дворе шаги.
Я здесь один, мне все - враги.
Но я не трушу. Тишина.
Лишь сердце дрогнет, как струна.
Шаги затихли. Пронесло!
Эх, воровское ремесло!
Дверь заскрипела, подалась,
Теперь не трусь и в лавку влазь.
Сиротка я. Судьба мне - камень.
Вот слез бы было бедной маме....
Пропала жизнь. Мне не везет.
Вот слышу, где-то мышь грызет.
Она да я - мы оба воры,
Нам жить в ладу, не зная ссоры.
Я поделиться с ней решил,
Ей малость хлебца накрошил.
Нейдет. Отважится не скоро.
Видать, и вор боится вора...
Потом там было еще что-то, а кончалось так:
Писал бы, - муза не смолкает,
Да жалко, свечка догорает.
Я опубликовал эти стихи, подвергнув их обстоятельному психологическому и литературному анализу.
Я выявил в них элементы баллады, благожелательно указав на тонкие струны в душе преступника. Все это произвело своего рода сенсацию. Газеты других партий в разных провинциальных городах утверждали, что это грубая и нелепая фальсификация, иные недоброжелатели Восточной Чехии заявляли, что это плагиат, скверный перевод с английского и так далее. Я как раз был в разгаре полемики с оппонентами, защищая нашего местного взломщика-поэта, когда ко мне снова заглянул полицейский комиссар и сказал:
- Господин редактор, не пора ли покончить с этим проклятым жуликом? Посудите сами: за одну неделю он обокрал две квартиры и еще лавку и всюду оставил длинные стихи.
- Хорошо, - сказал я. - Тиснем их в газете.
- Хорошо? - проворчал комиссар. - Да ведь это значит потакать вору! К воровству его теперь побуждает главным образом литературное тщеславие. Нет, вы должны дать ему по рукам. Напишите в газете, что стихи дрянь, что в них нет никакой формы или мало настроения, - словом, придумайте что-нибудь. Тогда, мне кажется, ворюга перестанет красть - Гм, говорю я, - этого написать нельзя, поскольку мы только что его расхвалили. Но знаете, что? Не будем печатать его стихов, и баста!
Прекрасно. В ближайшие две недели было зарегистрировано пять краж со взломом и стихами, но "Восточный курьер" молчал о них, словно воды в рот набрал. Я, правда, опасался, как бы наш вор, побуждаемый уязвленным авторским самолюбием, не перебрался куда-нибудь в Турновский или Таборский край и не стал там сенсацией для местных щелкоперов. Представляете себе, как бы они обрадовались?
Взломщик был так сбит с толку нашим молчанием, что недели три о нем не было ни слуху ни духу, а потом кражи начались снова, с той разницей, что стихи он теперь посылал по почте прямо в редакцию "Восточного курьера". Но "Курьер" был неумолим. Во-первых, я не хотел вызывать недовольства местных властей, а во-вторых, стихи с каждым разом становились все хуже. Автор начал повторяться, изобретал какие-то романтические выкрутасы, словом, стал вести себя как настоящий писатель.
Однажды ночью прихожу я, посвистывая, как скворец, к себе домой и чиркаю спичку, чтобы зажечь лампу. Вдруг у меня за спиной кто-то дунул и погасил спичку.
- Не зажигать света! - сказал глухой голос. - Это я.
- Ага! - отозвался я. - А что вы хотите?
- Пришел спросить, как там с моими стихами, - ответил глухой голос.
- Приятель, - говорю я, не сообразив сразу, о каких стихах идет речь. - Сейчас неприемные часы. Приходите завтра в редакцию в одиннадцать.
- Чтобы меня там сцапали? - мрачно спросил голос. - Нет, это не пойдет. Почему вы не печатаете больше моих стихов?
Тут я только догадался, что это наш вор.
- Это долго объяснять, - сказал я ему. - Садитесь, молодой человек. Хотите знать, почему я не печатаю ваших стихов? Пожалуйста. Потому что они никуда не годятся. Вот.
- А я думал... - печально сказал голос, - что... что они не хуже тех первых.
- Да, первые были неплохи, - сказал я строго. - В них была непосредственность, понимаете? Своеобразие, свежесть, острота восприятия, настроение, - словом, все. А остальные стихи, милый человек, ни к черту не годятся.
- Да я будто... - жалобно произнес голос, - будто я писал их так же, как и те первые.
- Вот именно, - сказал я неумолимо. - Вы лишь повторялись. Опять в них были шаги на улице...
- Так я же их слышал, - защищался голос. - Господин редактор, когда воруешь, надо держать ушки на макушке, слушать, кто там под окном шлепает.
- И опять в них была мышь... - продолжал я.
- Мышь! - нерешительно возразил голос. - Так в лавках завсегда бывают мыши. Я об них писал только в трех...
- Короче говоря, - перебил я, - ваши стихи превратились в пустой литературный шаблон. Без оригинальности, без вдохновения, без новых образов и эмоций. Это не годится, друг мой. Поэт не смеет повторяться.
Мой гость с минуту помолчал.
- Господин редактор, - сказал он, - да ведь оно завсегда одно и то же. Попробуйте воровать, - что одна кража, что другая... Нелегкое это дело.
- Да, - сказал я. - Надо бы вам взяться за другое ремесло.
- Обчистить церковь, что ли? - предложил голос. - Или часовню на кладбище?
Я сделал энергичный отрицательный жест.
- Нет, - говорю, - это не поможет. Дело не в материале, молодой человек, дело в его творческой интерпретации. В ваших стихах нет никакого конфликта, в них каждый раз дается только внешнее описание заурядной кражи. Вам надо найти какую-нибудь свою внутреннюю тему. Например, раскаяние.
