За два столетия после Карамзина поле истории российской исхожено вдоль и поперек тысячами ученых, великих и не очень. Десятками или сотнями тысяч их сочинений и исследований заполнены библиотеки. История как наука ушла далеко вперед от благословенных времен, когда русскую древность только открывали, как Америку, и Карамзин, по слову Пушкина, стал ее Колумбом. Для современного любителя истории, а тем более того, кто выбрал ее своим профессиональным поприщем, Карамзин может служить лишь отправной точкой увлекательного путешествия в глубь веков. По любой эпохе, любому событию, любой исторической персоне найдутся более точные, подробные и глубокие научные работы.

Но Карамзина следует чтить как первопроходца. Не столько как академического исследователя, сколько как знаменосца русской истории, поднявшего высоко державные хоругви отечества. Он создал великую книгу о нашем былом. Собрал воедино наше минувшее, разбросанное по ветхим документам, и показал его как драматическое действо, непрерывное на протяжении веков. Честь ему за это и хвала! Чтение Карамзина увлекает доныне и взыскательного, и неискушенного читателя. Он сам в предисловии к своему труду объяснил причину этого: «Любовь к отечеству дает его кисти жар, силу, прелесть».

В «Истории государства Российского» Карамзин выработал эпический стиль, в котором следование истине факта сочетается с художественной насыщенностью. С драматизмом сюжетов, предоставленных самой историей и разбавленных прямою речью исторических персон, сочностью словесной мозаики, занимательным психологизмом. Карамзин-ученый педантичен и скрупулезен в передаче картин прошлого, но эмоционален и ярок как писатель, щедр на нравственные оценки поступков своих героев, портретные наброски. Афористичен как мыслитель: «в делах государственных несчастие бывает преступлением», «богатство не заменяет доблести», «с варварами не должно быть варваром».

Одной емкой, яркой фразой он изобразил великого князя Московского Ивана III, представив его гением русской истории, звездой первой величины на небосклоне отечества: «Государствование Иоанна III есть редкое богатство для истории: по крайней мере, не знаю монарха, достойнейшего жить и сиять в ее святилище». Иван Васильевич, отец Василия III, создатель Русской державы, запустивший процесс превращения ее в царство и в империю, в полной мере заслуживает эту похвалу. Его сын многие таланты родителя не перенял. И все же оказался достойным преемником. Не уронил отцовой чести, не промотал его наследство, не вверг страну в беды и несчастия. Берег ее, как умел, и собственному сыну, Ивану IV, оставил наследство еще большее. «Государствование Василия казалось только продолжением Иоаннова, – пишет Карамзин. – Будучи, подобно отцу, ревнителем самодержавия, твердым, непреклонным, хотя и менее строгим, он следовал тем же правилам в политике внешней и внутренней… не унизил России, даже возвеличил оную».

А. Флоров. Николай Михайлович Карамзин.

С оригинала В. А. Тропинина. 1815

Вот портрет великого князя Московского Василия III в регалиях монарха кисти Карамзина. Находясь в анналах истории между двумя великими, двумя Иванами, дедом и внуком и «уступая им в редких природных дарованиях – первому в обширном, плодотворном уме государственном, второму – в силе душевной, в особенной живости разума и воображения, опасной без твердых правил добродетели, – он шел путем, указанным ему мудростию отца, не устранился, двигался вперед шагами, размеренными благоразумием, без порывов страсти, и приближился к цели, к величию России, не оставив преемникам ни обязанности, ни славы исправлять его ошибки; был не гением, но добрым правителем; любил государство более собственного великого имени и в сем отношении достоин истинной, вечной хвалы, которую не многие венценосцы заслуживают. Иоанны III творят, Иоанны IV прославляют и нередко губят; Василии сохраняют, утверждают державы и даются тем народам, коих долговременное бытие и целость угодны Провидению».

Что главное для автора «Истории…» в личности Василия III как правителя? Он «снискал общую любовь народа». Чем же? Какими свойствами души, отразившимися в его деяниях? По Карамзину, важнейшее свойство государя, дающее его стране благоденствие, пролагающее ей добрый путь к развитию, – благоразумие. Для Карамзина-христианина благоразумие же в первую очередь – это обуздание собственных страстей. Той «силы душевной, особенной живости разума… опасной без твердых правил добродетели», буйство которой оказалось так губительно для второй половины царствования Ивана Грозного. Не говоря уж о страстях явно порочных, низменных.

Карамзин сравнивает Василия III с другими правителями той же эпохи, «редким собранием венценосцев, знаменитых делами и характером». Карл V, Генрих VIII, Сулейман Великолепный, Густав Ваза… Вывод неутешительный для этих монархов и их стран: «… все имели ум и дарования отличные. Но была ли счастлива Европа? Видим, как обыкновенно, необузданность властолюбия, зависть, козни, битвы и бедствия: ибо не один ум, но и страсти действуют на феатре мира».

Это излюбленная мысль Карамзина и как историка, и как нравоучителя: «В самых благих, общеполезных деяниях государственных видим примесь страстей человеческих», доставляющих несчастья народам и их властителям. Нет идеальных государей, приносящих всем своим подданным исключительно только благо. Но правление Василия III в этом плане выигрышно на фоне его современников-монархов. Хотя и его политика не лишена была игры страстей, злой несправедливости в отношении, скажем, удельных князей или младших родственников, без вины, по политической сообразности брошенных в темницу (как то: сводный брат Василия Дмитрий и углицкие княжичи, его двоюродные братья, заточенные еще Иваном III). Однако история не дает нам кумиров, идеальных фигур без единого изъяна для преклонения перед ними, «будучи историею людей, или несовершенства», философствует Карамзин.

Василий III, не обладая гибким и глубоким умом, как его отец, не имел и столь кипучих разрушительных страстей, как его сын. Поддаваясь в своей политике обыкновенным человеческим чувствам и наклонностям, знал в том меру: «… был действительно более мягкосердечен, нежели суров, по тогдашнему времени». Потому вердикт истории вынесен в его пользу: он правил страной, «благоразумием заслуживая счастие в деяниях государственных».

Во времена великого государя Ивана III константинопольский двуглавый орел перелетел на берега Москвы-реки и начал вить гнездо на Боровицком холме. Во времена Василия III с орлиными крыльями над Москвой уже свыклись настолько, что более не считали диковинную птицу иноземной. Орел обрусел, получил свое законное место в русском политическом, религиозном, культурном пространстве. Его «прописка» на Руси была закреплена в документах концептуально-идеологического свойства и государственной важности.

Печать Ивана III Васильевича

(лицевая и оборотная стороны). 1497

Сравнительно некрупное еще в середине XV века удельное Московское княжество, глухие задворки мира, всего за полвека с небольшим превратилось в обширную Русскую державу, без пяти минут царство. На Европейском континенте родилась сверхновая звезда, пульсообразно расширяющая свои размеры и заявляющая себя как новый центр мира. По крайней мере, мира восточнохристианского, взамен угасшей и погибшей звезды православной Константинопольской империи.

Столь кардинальная перемена, радикальный поворот в истории Руси, произошла благодаря нескольким событиям, изменившим сознание русских людей и особенно русских государей. Во-первых, Русская церковь обрела автокефалию, независимость от Константинопольского патриархата, впавшего в «латинскую ересь» и заключившего договор с римским папой (Ферраро-Флорентийскую унию). Во-вторых, следствием духовного падения греков стал военный разгром и уничтожение их империи турками в 1453 году. В-третьих, великий князь Иван III женился на племяннице последнего константинопольского императора Софье Палеолог; его двор наводнили греки из свиты новой великой княгини, в придворные ритуалы стала проникать имперская пышность, а в регалии великокняжеской власти – инсигнии царьградских ромеев: для начала – тот самый двуглавый орел. В-четвертых, Русь скинула с себя остатки ордынского ига в военной кампании, известной как Стояние на Угре 1480 года, и сделалась единственной в мире независимой православной державой – остальные отныне прозябали в рабстве у иноверцев-«басурман». В-пятых, военно-дипломатический гений Ивана III в несколько раз расширил пределы Московского государства, положив начало ликвидации удельной системы в русских землях.