Центральный персонаж повести, давший ей свое имя, одновременно историчен и нет.

Князь Никита Романович Серебряный – существо необычное. С одной стороны, у него нет соответствия с какими-либо историческими личностями из грозненской эпохи. С другой стороны, его судьба ассоциируется с судьбой целого аристократического рода, вернее, сразу трех его представителей, составивших два последних поколения.

Это семейство князей Серебряных, вернее, Серебряных-Оболенских: Рюриковичей, принадлежащих, скажем, к числу знати второго сорта. Оболенские расплодились в Московском государстве до чрезвычайности, поэтому занимали должности в широком диапазоне от ключевых до малозаметных. Серебряные – не старшая ветвь в сложном кругосплетении различных «побегов» на генеалогическом древе этого рода.

Но судьба у Оболенских в целом красивая. Это род воинов, точнее, военачальников. Они бывали в Думе неоднократно, бывали и в боярах – высшем думном чине Московского царства. Но показывали себя людьми незаурядными большей частью не в административной работе и не в придворных интригах, а на поле брани, то есть стезе воеводской.

Серебряные – не исключение.

Москва. Красное крыльцо и Грановитая палата.

Рисунок М. И. Махаева, гравюра И. С. Стрижева. 1764

Князья Петр и Василий Семеновичи Серебряные-Оболенские, родные братья – видные полководцы царствования Ивана IV.

Первый из них нередко выходил в поле как полковой воевода, участвовал во взятии Казани 1552 года, бился с крымцами, дрался на Ливонском фронте, строил крепости на недавно отвоеванной земле, заслужил боярский чин и – вот сходство с историей романного князя Серебряного – пострадал от опричнины. Правда, ему опричнина принесла больше страданий, нежели герою книги А. К. Толстого, и она же в конечном счете погубила блестящего военачальника. Он погиб в разгар опричных казней 1570 года, посреди Москвы, казнен публично – обезглавлен. Здесь и различие с центральным персонажем: тот принял смерть не от опричного палача.

Князь Василий Семенович Серебряный-Оболенский отражал крымцев на Оке в 1541 году, когда сам крымский хан попробовал на зуб прочность русской обороны. Бывал не только в полковых воеводах, но и целые армии порой возглавлял. Так же, как и брат, брал Казань – на должности одного из полковых воевод. Воеводствовал в крепости Свияжске, игравшей роль русского форпоста на пути к Казани, а затем в Полоцке, взятом армией Ивана Грозного в 1563 году. И здесь есть некоторое сходство с жизнью романного Никиты Романовича: Василий Семенович мог вернуться с Литовского-ливонского фронта после учреждения опричнины, и тут уж многое было бы ему в новинку…

Кстати, двое братьев в 1564 году возглавляли легкую русскую рать, наступавшую на земли Великого княжества Литовского и счастливо избегшую разгрома от основных сил вражеской армии. Вторая легкая рать, возглавленная знаменитым полководцем князем Петром Ивановичем Шуйским, тогда попала под удар и была разбита. А Серебряные оказались в этом смысле счастливчиками.

Петр Семенович Серебряный-Оболенский в Казанском походе.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. 1568

Более того, братья в какой-то мере сумели расквитаться с противником за поражение Шуйского: они взяли сильную литовскую крепость Озерище. Василий Семенович возглавлял тогда войска осаждающих, и это именно его тактическому таланту Россия обязана успехом.

Оба – и Василий, и Петр Семеновичи – входили в число наиболее востребованных полководцев грозненского царствования.

Иван IV Грозный посылает Василия Семеновича Серебряного

и Семена Васильевича Шереметьева в Муром.

Миниатюра из Лицевого летописного свода. 1568

Но по возрасту более всего близок к главному герою князь Борис Васильевич Серебряный-Оболенский, сын Василия Семеновича. Князь родился приблизительно в 1540-х годах. Он храбро сражался как воевода на степных окраинах России, обороняя страну от татарских набегов и черемисских мятежей. Возглавлял полки в полевых соединениях, бился в Ливонии, одно время сидел наместником в Брянске, затем воеводой в Туле. Ушел из жизни рано, притом бездетным. По возрасту, по годам и обстоятельствам жизни он более или менее подходит на роль персоны, с которой был слеплен Никита Романович Серебряный, и даже смерть принял в сражении со степняками… Источники не сообщают, как именно. По ним можно проследить последние воеводские назначения Бориса Васильевича, его стычки с татарами… и полное исчезновение со службы, которое можно объяснить (гипотетически) смертью князя в боях за отечество. Это исчезновение произошло не ранее 1574 года, то есть опричнину Борис Васильевич видел, знал. Но и с ним полного сходства нет: у действительного князя, в отличие от литературного, брак вполне состоялся.

Можно предположить: из трех жизней больших русских военачальников вырос цветок обаятельного романного героя…

Итак, князь Серебряный из книги «Князь Серебряный» – собирательный персонаж, притом с сильной добавкою черт, вышедших из авторского воображения. Но из-под пера Алексея Константиновича Толстого вышел столь цельный, столь прекрасный русский человек, что стал Никита Романович своего рода нравственным образцом, олицетворением совершенной вечности, стоящей по колено в грязи очередной безобразной современности. Он получился у А. К. Толстого живее настоящих исторических личностей. И ныне эти великие когда-то персоны полузабыты, а Серебряный продолжает ярко светить в памяти образованных людей России.

Столь хорош князь, что по сию пору любим, а потому и жив.

Д.М. Володихин,

доктор исторических наук,

член Союза писателей России,

профессор исторического факультета

МГУ имени М.В. Ломоносова,

заведующий кафедрой культурного наследия

Московского государственного института культуры

Представляемый здесь рассказ имеет целию не столько описание каких-либо событий, сколько изображение общего характера целой эпохи и воспроизведение понятий, верований, нравов и степени образованности русского общества во вторую половину XVI столетия.

Оставаясь верным истории в общих ее чертах, автор позволил себе некоторые отступления в подробностях, не имеющих исторической важности. Так, между прочим, казнь Вяземского и обоих Басмановых, случившаяся на деле в 1570 году, помещена, для сжатости рассказа, в 1565 год. Этот умышленный анахронизм едва ли навлечет на себя строгое порицание, если принять в соображение, что бесчисленные казни, последовавшие за низвержением Сильвестра и Адашева, хотя много служат к личной характеристике Иоанна, но не имеют влияния на общий ход событий.

В отношении к ужасам того времени автор оставался постоянно ниже истории. Из уважения к искусству и к нравственному чувству читателя он набросил на них тень и показал их, по возможности, в отдалении. Тем не менее он сознается, что при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук и он бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования. Это тяжелое чувство постоянно мешало необходимой в эпическом сочинении объективности и было отчасти причиной, что роман, начатый более десяти лет тому назад, окончен только в настоящем году. Последнее обстоятельство послужит, быть может, некоторым извинением для тех неровностей слога, которые, вероятно, не ускользнут от читателя.