Тьма оставалась непроглядной. В ней не ощущалось ничего – ни одного дуновения, ни единого запаха или звука, ни малейшего источника света. Настоящую ночь, хотя бы даже и беззвездную, наводняли плески неутомимых рыб, мерцание зорких совиных глаз, затаенное дыхание хлопотливых мышей, вздохи ветра и шелест травы. И настоящая ночь равнодушна, для нее человек – всего лишь еще один из ее призраков, не более того. Эта же тьма рядилась в одежды земной ночи, как скоморох мажет лицо сажей, но скрыться под иллюзией не могла. Она вся была неведомым единым организмом, а не мозаикой, и зоркость ее была хищной, пристальной, хладнокровной и чуждой.

Ему стало зябко. Еще очень захотелось побежать, и он не сразу сообразил, что уже несколько минут как ускорил шаг, а заметив, заставил себя замедлиться, даже остановиться и подождать, пока успокоится забившееся сердце. Чем бы ни была тьма, забавлять ее своим смятением он не станет.

Но Приказ, чертов Приказ!

Пусть мчаться очертя голову Ксандер и не собирался, все же пошел быстрее вперед – надеясь, что это было именно вперед – в податливую тьму. Пещерный пол – должно быть, пещерный, какому же тут быть еще – тут же сыграл с ним злую шутку: он попал ногой куда-то между камней, чуть не упал, еле вылез, чертыхаясь такими словами, какие можно услышать только на пристани. Вскочил снова и, уже не очень понимая, верно ли идет и есть ли здесь вообще верное направление, зашагал дальше.

Минуты текли как густейший мед.

Анна, его кузина Ани. Она тоже была здесь, она прошла, она как-то сумела – значит, все не так плохо, значит, шанс все-таки есть. Про Лабиринт Ани не рассказывала, только сказала как-то очень коротко, что пришлось трудно, но ничего – а она бы наверняка предупредила, если бы что-то было серьезно не так. Но торопиться все же стоило, только…

На следующем шаге его нога вдруг попала в воду. Причем не просто в воду, не в лужу и даже не в некое подземное озеро – нет, его ноздрей коснулся родной, безошибочно знакомый запах, запах горьковатой соли и свежести. Ботинок моментально промочила набежавшая легкая волна, и сразу стало слышно тихий неумолчный говор ее товарок.

Море? Здесь? Откуда?

Впрочем, это было не так уж важно, решил он, спешно снимая и промокший ботинок, и его пару, и носки. Задумался, стоит ли закатать штаны или просто обойти возникшее препятствие по кромке воды, понадеявшись, что где-то оно заканчивается. Но как только прохладная соленая волна нежно коснулась босых ног, он понял, что никакой силы воли ему не хватит, чтобы отступить назад.

Тем более, что где-то в немыслимой вышине разошлись тучи, повинуясь налетевшему ветру, и открывшиеся по-северному бледные звезды, а вскоре и почти полная луна осветили только узкую полоску берега, где стоял он, и море. Больше мало что было видно: за спиной угадывался силуэт дюны и мерцал огонек маяка, но впереди виднелась только вода.

И эта вода ластилась к нему, как соскучившаяся по хозяину кошка, шепча и переливаясь в неверном ночном свете. Казалось, протяни руку, и волна выгнется упругой дугой, радуясь вниманию, восторженно покоряясь одной лишь его мысли, малейшему жесту. Он сам не понял, как уже оказался среди радостно плещущей воды сначала по колено, а потом по пояс. Стоило ему на долю секунды испугаться этого неведения, как волны робко отпрянули назад. Он улыбнулся, досадуя на слабость, и позвал.

Торжествуя, море ответило внезапным приливом, взвыл в вышине ветер, заволакивая луну новыми облаками, но Ксандеру это было все равно: отбросив последние сомнения, он рванулся навстречу порыву родной стихии, нырнул, чувствуя, как его будто подхватывает невидимая, могучая и во всем ему покорная рука. И море пело неразборчивым гулом, и в ответ ему пели те, кто жили в его глубинах.

Их Ксандер знал с детства.

Когда из воды змеями вдруг метнулись бледные руки с перепонками между пальцев и острыми когтями впились в ноги Морица, который стоял на сходнях, тот закричал. Ксандер никогда не слышал, чтобы старший брат кричал так, и на минуту оцепенел от ужаса, но когда Мориц сорвался в воду, из последних сил цепляясь уже ободранными, кровоточащими пальцами за грубое дерево… Он не знал, что делать, но знал одно – zeemeermin[4] захотели его брата.

Об этом уже давно шептались, их уже пару месяцев не пускали одних к воде, а старая кормилица Лотта рассказывала им на ночь особенно жуткие сказки о морском народе и их ненависти к строителям дамб. Слуги в доме испуганно шептались о том, что одна русалка погибла, запутавшись в сетях, и морской народ поклялся отомстить. Четырехлетний Ксандер после этих рассказов долго не мог уснуть ночами, и Мориц крепко обнимал его и обещал, что ничего не случится, потому что он старший и сумеет уберечь меньшого братишку. И Ксандер верил, потому что Мориц, конечно, был слабее, чем отец или дядя Герт, но все равно очень сильный и ловкий и никогда не давал его в обиду.

И он нырнул, потому что больше ничего придумать не мог, а стоять и ждать помощи не мог тоже – брата надо было спасать, и спасать сейчас.

А еще – море тоже никогда не давало его в обиду.

Сейчас они тоже оказались рядом – прекрасные, гибкие, они бросились радостно его обнимать. И пели о дальних берегах, куда не ходят корабли, о глубинах океана и редкостных рыбах, о тайфунах и бурях, неудержимых и яростных, и гигантских волнах, смывающих города. В такт их песням бесновалось и бушевало море, и он знал – стоит ему лишь захотеть, и корабли, и бури, и волны будут в его власти.

В его груди нарастал смех, стремясь наружу, горели изголодавшиеся легкие, а русалки пели, и он слышал в песне другую правду: пожелай только, и ты станешь одним из нас, выше нас, сильнее нас, море будет твоим королевством, свободным от клятв и приказов, и ты будешь волен и могуч, как мы!

Стихия жаждала прикосновения его Дара – знака, выражения его воли, согласия стать ее неотъемлемой частью и забыть навсегда… Но что?

Он глянул вверх, сквозь толщу воды, и увидел – за прихотливым муаром неутомимых волн в неверном свете луны – ясный, как звезда, свет маяка. Где-то там, среди спящих садов, ветряных мельниц, сложивших паруса кораблей, его ждали, за него молились, на него надеялись.

Нежные руки морских красавиц стали настойчивей, песня громче. Он почувствовал, как неодолимая сила моря медленно, но верно понесла волны прочь, назад от берега. Час выбора настал. Он мог уйти с отливом, мог повелевать отливом, стать отливом – и спящая в нем мощь поглотит его навсегда, а свет маяка и молитвы больше не будут иметь над ним власти…

Он рванулся наверх, вырываясь из тесных объятий, а когда когтистые руки впились в его тело – властно позвал вновь. Стихия бесновалась, не желая подчиняться, но он собрал всего себя, всю свою волю в кулак, не давая морю ускользнуть из узды. Наконец хватка воды ослабла, будто разжались невидимые пальцы, и могучая ладонь покорно и печально вынесла его на песчаный берег, где он упал, задыхаясь и хватая ртом благословенный воздух.

Тут вдали победно и гордо ударил колокол, пробуждая землю – его отвоеванную у моря землю и ее упрямых трудолюбивых людей. И сердце его билось в такт этому звону радостью и торжеством.

…Он сидел на камне, а рядом валялись совершенно сухие ботинки. И кроме них и аккуратно воткнутых в них носков он больше не видел ничего. Моря не было тоже. Но он кожей чувствовал его присутствие, правда, не снаружи, а изнутри, будто его и стихию связало единой цепью. Только ее грозная мощь больше не грозила захлестнуть его, но отзывалась, пожалуй, послушнее.

Что делать с этим послушанием, он не знал.

Ничего, время разобраться будет…

Время! В памяти снова всплыли слова ректора д’Эстаона, а ведь он понятия не имел, сколько прошло этого времени, и успевает ли он еще выполнить Приказ. Ксандер торопливо натянул носки и обувь, огляделся и пошел наугад.

А ведь если он ослушается здесь, то даже не успеет позвать на помощь. Он слышал рассказы об этом месте. Далеко не все получали доступ в Академию, но и не все выходили живыми по ту или эту сторону. Может быть, Трамонтана и не хотела лишних жертв, но вовремя найти удавалось не каждого.