— Пенелопа. Ты ростом всего 152 см и, вероятно, не сможешь нанести удар, чтобы спасти свою жизнь. Садись в мою машину, пока я не перекинул тебя через плечо и не отшлепал по заднице за то, что ты причинила мне неудобство, заставив меня промокнуть, — натянутая, насмешливая улыбка мелькает сквозь пелену дождя. — Пожалуйста.

Он отпускает меня сердитым толчком, затем отходит в сторону, чтобы дать мне пройти.

Ну что ж.

Кровь стучит в ушах, и слегка ошеломленная, я направляюсь к машине. Моя задница едва касается кожи, когда дверь за мной захлопывается. Когда Рафаэль движется размытой тенью по лобовому стеклу, тяжесть неверного решения давит мне на плечи.

Я могу сразу определить его источник. Теплый, мужской аромат, который витает в четырех стенах Гелендвагена. После того как в прошлый понедельник совершила ошибку, распылив его на себя, я провела час в душе, смывая его, и я действительно не хочу снова им опьянеть. Он пахнет опасностью, и мне не нравится жар, который он распространяет в определенных частях меня.

Мое беспокойство только усиливается, когда Рафаэль садится на водительское сиденье. Он молча смотрит прямо перед собой, но гнев, исходящий от его покрытой чернилами кожи, все ещё бушует. Я прижимаюсь к холодному окну в попытке отстраниться от него.

— Пристегнись.

Это все, что он говорит, прежде чем переключить передачу и рвануть с места сквозь дождь.

Знаете, возможно, мне следовало рискнуть и сбежать. Теперь, когда я сижу здесь и чувствую пульсацию его руки на своей шее, мне кажется, что это был бы более безопасный вариант.

Вместо этого я вцепляюсь в книгу, лежащую у меня на коленях, и сосредотачиваюсь на работе дворников.

По радио едва слышно звучит рождественская песня. С моих волос стекают капли на подлокотник ритмичными хлопками. Боковым зрением я вижу, как раздраженный взгляд Рафаэля падает на небольшую лужицу, которую я создала.

— Эти сиденья из кожи Наппа.

— А мой свитер из хлопка.

— Что?

Я дергаю плечом и смотрю на отблеск фар через лобовое стекло.

— Я думала, мы называем ткани, на которые всем наплевать.

Проходит мгновение, затем он мрачно усмехается и качает головой. Проходит еще несколько ударов моего сердца, прежде чем его голос снова касается моей кожи. На этот раз он звучит спокойнее.

— Серьезно, Пенелопа. Не ходи ночью одна по улицам. Хорошеньких девушек не всегда удается увидеть живыми на следующий день.

Я моргаю, полностью игнорируя его предостережение в пользу легкого трепета, пробирающегося у меня под кожей: — Ты только что назвал меня хорошенькой?

Его челюсть подергивается.

— Ты знаешь, что ты хорошенькая.

— Знаю?

Теперь он полностью завладел моим вниманием. Я смотрю на костяшки его пальцев, крепко сжимающие руль, и от того, как от его хватки изгибается Король Бубен на его предплечье, у меня сжимаются легкие.

— Конечно, знаешь. Если бы это было не так, ты бы не щеголяла вокруг в своих трусиках, пытаясь дразнить меня, — с горечью бормочет он.

Несмотря на неудачные обстоятельства, в которых я оказалась, я не могу остановить горячий триумф, лижущий стенки моего сердца.

Я обхватываю пальцами пластиковый край книги и притворяюсь безразличной.

— Ты едва взглянул.

— Потому что я джентльмен, Пенелопа.

Мой взгляд падает на его грудь: рубашка промокла насквозь, и я почти вижу темные тени под дорогой тканью. В его броне, сделанной на заказ, появилась щель, и у меня перехватывает дыхание при одной только мысли о том, что находится под ней.

Машина замедляется. Сбитая с толку, я поднимаю глаза и оказываюсь в ловушке напряженного взгляда Рафаэля.

— А ты бы хотела, чтобы я посмотрел?

— Я… что?

Он облизывает губы, и в его выражении появляется новая волна темноты.

— Ты сказала, что я едва взглянул, — тихо произносит он. — А ты бы хотела, чтобы я посмотрел?

Дрожь пробегает по мне, замедляя мой следующий вдох. Мурашки, поднимающиеся по спине, не имеют ничего общего с тем, что я попала под дождь, а полностью связаны с горячим, тяжелым ожиданием, бурлящим в четырех стенах автомобиля. Оно впитывается в кожу, проникает в легкие, и мне становится все труднее изображать безразличие.

Я решаю сменить тему. Так кажется безопаснее.

— Как ты узнал, где меня найти?

Проходит несколько секунд, прежде чем взгляд Рафаэля перестает обжигать мою щеку, а двигатель автомобиля снова урчит под моей задницей.

— Мой брат сказал мне, что одна из моих девочек разгуливает по ночи.

Моих девочек.

Два слова, которые одновременно радуют и раздражают меня. Не знаю, как бы я себя чувствовала, если бы это было в единственном числе.

Не в силах избавиться от тревожного ощущения приближающейся опасности, я скольжу взглядом между сиденьями, словно ожидая, что из багажника появится его шестерка, одетая в костюм.

— Ты сегодня без приспешников?

Рафаэль ухмыляется и смотрит в зеркало заднего вида.

— Думаешь, я не смогу постоять за себя, Пенелопа? — он смотрит на меня сбоку, глаза опускаются на грудь и снова поднимаются. — Ты думаешь, я не смогу справиться с тобой?

В его вопросах есть какая-то невыразительная грань. Это растекается по моей крови, как масло по воде, скользя вокруг и заставляя меня ерзать. Это неразборчиво, непредсказуемо, и на этот раз я бы хотела, чтобы он просто вежливо поболтал со мной, как он это делает со всеми остальными.

— Ну, пистолет-то у тебя фальшивый, верно?

Он грубо смеется и опускает голову на подголовник.

— Ах, да. Так и есть.

Он поворачивает руль тыльной стороной ладони, и я понимаю, что мы выезжаем на главную улицу. Разочарование покалывает мою грудь. Иронично, если учесть, что несколько минут назад я вообще не хотела садиться в его машину.

Внезапно ремень безопасности врезается мне в ключицу, и меня бросает вперед. Я ахаю, протягиваю руку к приборной панели и резко поворачиваюсь к Рафаэлю.

— Если это была попытка убить меня, то она была жалкой.

Но он слишком занят, пялясь в мое окно, чтобы ответить. Его выражение опасное, в резких чертах не осталось ни грамма джентльменства.

— Почему входная дверь в твое здание открыта.

Это не вопрос, и он не ждет ответа. Прошипев что-то безбожное себе под нос, он вытаскивает из-за пояса свой фальшивый пистолет и бросается к двери своей машины.

Я хватаю его за предплечье, и он замирает. Мы оба опускаем взгляд на мои пальцы, выражение его лица становится раздраженным, и я чувствую, как смущение проникает в мое.

Я ерзаю на коже Наппа.

— Расслабься, она всегда открыта.

Его взгляд скользит от моих пальцев к часам на запястье. Я не знаю, почему я все еще ношу их, но я бы солгала, если бы сказала, что это потому, что я забыла их снять. Они теплые, увесистые, и их невозможно не заметить.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что она всегда открыта?

— Она открыта, потому что сломана, — он смотрит на меня так, будто я только что назвала его мать шлюхой. — Но все в порядке, дверь моей квартиры закрывается на замок.

— Дверь твоей квартиры закрывается на замок, — насмешливо повторяет он. — Господи... — он берет с центральной консоли свой телефон, и экран освещает ярость, написанную на его лице. Мои пальцы скользят по сухожилиям, сгибающимся и сокращающимся на его предплечье, пока он набирает текст, и внезапно, чувствуя опьянение от осознания того, что этого там быть не должно, я убираю руку.

Он не замечает и вместо этого он бросает свой сотовый в подстаканник и продолжает ехать мимо моей квартиры.

— Ее починят.

Я моргаю.

— Что, прямо сейчас?

Он кивает, едва слушая меня.

— Точно, что я говорю. Ни один слесарь не придет посреди ночи.

От язвительной улыбки ямочки на его щеках становятся глубже. То, как он прикусывает нижнюю губу, похоже на хриплый шепот у моего клитора.