Она закатывает глаза.

— И?

Я смеюсь.

— Сто баксов.

Еще один грохот, а она даже не замечает этого.

— Четыре.

— Ты уверена, что не хочешь подумать?

— Мне не нужно думать, я знаю.

Меня вдруг озаряет, что же делает эту девушку такой привлекательной. Если не брать в расчет физические данные, соответствующие словарному определению моего типажа, то именно ее уверенность проникает мне под кожу. Она на грани дерзости, что само по себе является вызовом. Похоже, я жажду удовлетворения от того, что выбью это из нее любыми возможными способами.

Я разжимаю пальцы.

Наши взгляды встречаются: ее — с ликованием, мой — с недоверием.

Ты, должно быть, издеваешься надо мной. С лукавой ухмылкой, которую я хочу стереть, может быть, собственным ртом, она протягивает руку между нами.

Я вкладываю купюру ей в ладонь с большей силой, чем необходимо. К счастью, она убирает ее в карман, а не в лифчик.

Воздух насыщен ее предвкушением. Она прислоняется спиной к стеклу, обнажая мягкий изгиб шеи, затем поднимает на меня взгляд из-под густых ресниц.

— Два из трёх?

Я смеюсь.

— Ты перегибаешь палку, девочка.

— О, да ладно тебе. Ты можешь позволить себе потерять еще несколько купюр. Ты же миллиардер с двумя яхтами и целым островом в Карибском море, — она дергает головой в сторону улицы. — У тебя, наверное, только на центральной консоли машины лежит тысяча мелочью.

Я прищуриваюсь.

— Ты меня гуглила или что-то в этом роде?

Воздух колышется от звука ее хриплого смеха. Мне не нравится его вкус и то, как он ощущается в моих брюках.

— Что-то в этом роде, — шепчет она.

Блять.

Она задерживает на мне взгляд дольше, чем следовало бы. Лукавая улыбка медленно сползает с ее губ, пока на ее милом личике не остается и следа юмора.

Она наводила справки обо мне? Почему это вызывает во мне темную волну удовольствия? Наверное, потому что это означает, что она думала обо мне.

Хотя вряд ли она думала обо мне так же, как я думал о ней.

Полуобнаженной, покрытой кремом.

Этот образ мелькает у меня перед глазами уже в миллионный раз за сегодняшний день. Прежде чем я успеваю остановить себя, я сокращаю расстояние между нами, упираясь ладонью в стену над ее головой.

Она напрягается, когда я подхожу ближе. Затем, когда очередной раскат грома сотрясает кабинку, она выпускает горячий, дрожащий вздох в основание моего горла. Я ощущаю его как свинцовую тяжесть в яйцах и еще сильнее вдавливаю руку в стену.

Уставившись на потрепанные визитные карточки таксистов и дешевых проституток, я задаю ей вопрос, который, как я знаю, не должен был задавать.

— Ты когда-нибудь была влюблена, Пенелопа?

Я не знаю, почему я спрашиваю об этом. Наверное, это был один из последних вопросов, которые задала мне моя спутница, и легкое любопытство. Иногда, когда девушка возвращается в свой маленький родной город, это происходит потому, что ей разбили сердце — во всяком случае, согласно большинству дерьмовых фильмов Hallmark³⁵, которые моя мама смотрела примерно в это время года.

Взгляд Пенелопы скользит по моим глазам, изучая их с настороженным выражением.

— Это что, еще одна игра?

Я качаю головой.

— Тогда нет.

Маленькая искорка облегчения танцует, как огонек свечи, в темноте моей груди. Это нелепо. Мне должно быть абсолютно наплевать, была ли эта девушка влюблена или нет.

— Почему нет?

Кажется, я знаю ответ. Двадцать один год — не возраст для влюбленности. Но, к моему удивлению, она вздергивает подбородок, смотрит мне прямо в глаза и говорит то, чего я никак не ожидаю.

— Женщины не влюбляются, они попадают в ловушки.

Выдохнув, я отталкиваюсь от стены в попытке убежать от опьяняющего аромата ее клубничного шампуня. Подальше от влажного тепла ее шубы, касающегося моей груди. Но даже когда я прислоняюсь к холодному стеклу двери, от нее невозможно оторваться. Может, в ней и полтора метра, но она заполняет каждый дюйм этого пространства, делая воздух таким густым и сладким, что он может просто лопнуть по швам.

Интересно, кто причинил ей боль? Без сомнения, какой-нибудь прыщавый парнишка ее возраста, живущий в своем подвале. На мгновение, по глупости, я задаюсь вопросом, не следует ли мне также причинить ему боль.

— Это очень пресыщенный взгляд на любовь, Пенелопа.

— А ты? — мой взгляд опускается с залитой дождем крыши при звуке голоса Пенелопы. — Ты когда-нибудь был влюблен?

Я смеюсь. Я не могу сказать ей правду. Я вообще никому не могу сказать правду, даже своим братьям. Потому что если бы я это сделал, мне пришлось бы признать что-то еще, что-то большее.

Я выбрал Короля Бубен, а не Червей.

Проще придерживаться того же ответа, который я дал Келли. Или это была Кора?

— Боюсь, что нет, Пенелопа.

Она издает низкий и медленный выдох, который проникает мне под ребра и заполняет там пустоту. Выражение ее лица безразличное, нечитаемое, но в глазах искрится что-то горячее.

Когда они встречаются с моими, мое сердце колотится о ребра.

Дождь падает с ее волос на мои мокасины громкими, плотными шлепками. Снаружи машины скользят по мокрой брусчатке главной улицы, их шины издают шипение без трения, свет фар скользит по мокрому от дождя стеклу. Они отбрасывают обрывочное желтое свечение на черты лица Пенелопы.

Мой взгляд скользит вниз к ее пухлым приоткрытым губам, затем на изгиб ее шеи, когда она вздрагивает.

— Буря прекратилась, — шепчет она.

— Ещё пять минут назад.

Она делает шаг ко мне, засовывая книгу под мышку.

— Мне пора идти.

Моя челюсть сжимается, когда ее грудь задевает мою. И когда она понимает, что я не сдвинулся с места, она напрягается и настороженно смотрит на меня.

Знакомое чувство разливается по моим венам. Оно темное и опасное, и ему не место в моей крови случайным вечером в четверг. Садистских мыслей, выползающих из теней в моей голове, тоже не должно было быть там.

Я наклоняю голову в сторону, засовываю руки в карманы и сжимаю их в кулаки.

— А что, если я тебя не отпущу?

Это вопрос, а не угроза.

Возможно.

Что бы это ни было, оно не должно было слетать с моих губ.

Ее хмурый взгляд почти не скрывает страха, который волной пробегает в ее беззащитных глазах. Она вздергивает подбородок и говорит: — Я буду с тобой бороться.

Большой палец, скользящий по губам, скрывает мое мрачное веселье. Откуда у этой цыпочки такая уверенность? Ради всего святого, ее макушка едва достает до третьей пуговицы моей рубашки. Если бы я захотел... сделать это с ней, она ничего не смогла бы предпринять, чтобы помешать этому.

Волнение и тревога одновременно гудят у меня под кожей.

— И как бы ты это сделала?

Какого хуя ты делаешь, Раф? Кажется, что каждое мое общение с этой девушкой превращается в игру. Это похоже на месть. За то, что она пользовалась моим лосьоном после бритья. За то, что покачала головой, когда я спросил ее, хочет ли она, чтобы я был джентльменом. Я хочу доставить ей столько же неудобств, сколько она мне. Только эта игра кажется мне более рискованной, чем бросок костей или легкомысленное пари.

И я не могу с уверенностью сказать, что буду тем, кто победит.

К черту все это.

В любом случае, я не занимаюсь тем, что пугаю женщин ради собственного развлечения. Не так, как сейчас. Я просто устал и возбужден и, вероятно, начинаю бредить от недостатка кислорода здесь. Я уже собираюсь отойти в сторону с легким смешком, когда глаза Пенелопы скользят ниже моего пояса.

Моя кровь кипит. Глупая девчонка. Первое правило любой игры — никогда не позволять противнику увидеть твой следующий ход. Надо отдать ей должное — она быстра. Но я быстрее. Когда ее колено поднимается навстречу моему паху, мое колено тоже поднимается. Я просовываю его между ее ног и прижимаю ее к задней стене.