– Ты уж на них не сердись, Лешенька, – сказал штурман.

– Знаете, товарищи, – Быков опустился в кресло, – самое скверное в рейсе – это пассажиры. А самые скверные пассажиры – это старые друзья. Дай-ка мне, пожалуй, спорамину, Миша.

Михаил Антонович торопливо вытащил из кармана коробочку. Быков следил за ним сонными глазами.

– Дай сразу две таблетки, – попросил он.

– Он меня выгнал вон, – сказал Дауге, вернувшись в каюту Юрковского.

Юрковский стоял на стуле посередине каюты и ощупывал ладонями мягкий матовый потолок. По полу было рассыпано раздавленное сахарное печенье.

– Значит, она там, – сказал Юрковский.

Он спрыгнул со стула, отряхнул с колен белые крошки и позвал жалобно:

– Варечка, жизнь моя, где ты?

– А ты пробовал неожиданно садиться в кресла? – спросил Дауге.

Он подошел к дивану и столбом повалился на него, вытянув руки по швам.

– Ты убьешь ее! – закричал Юрковский.

– Ее здесь нет, – сообщил Дауге и устроился поудобнее, задрав ноги на спинку дивана. – Такую вот операцию следует произвести над всеми диванами и креслами. Варечка любит устраиваться на мягком.

Юрковский перетащил стул ближе к стене.

– Нет, – сказал он. – В рейсах она любит забираться на стены и потолки. Надо пройти по кораблю и прощупать потолки.

– Господи! – Дауге вздохнул. – И что только не приходит в голову планетологу, одуревшему от безделья! – Он сел, покосился на Юрковского и прошептал зловеще: – Я уверен, это Алексей. Он всегда ненавидел ее.

Юрковский пристально поглядел на Дауге.

– Да, – продолжал Дауге. – Всегда. Ты это знаешь. А за что? Она была такая тихая… такая милая…

– Дурак ты, Григорий, – сказал Юрковский. – Ты паясничаешь, а мне действительно будет очень жалко, если она пропадет.

Он уселся на стул, уперся локтями в колени и положил подбородок на сжатые кулаки. Высокий залысый лоб его собрался в морщины, черные брови трагически надломились.

– Ну-ну, – сказал Дауге. – Куда она пропадет с корабля? Она еще найдется.

– Найдется, – сказал Юрковский. – Ей сейчас есть пора. А сама она никогда не попросит, так и умрет с голоду.

– Так уж и умрет! – усомнился Дауге.

– Она уже двенадцать дней ничего не ела. С самого старта. А ей это страшно вредно.

– Лопать захочет – придет, – уверенно сказал Дауге. – Это свойственно всем формам жизни.

Юрковский покачал головой:

– Нет. Не придет она, Гриша.

Он залез на стул и снова стал сантиметр за сантиметром ощупывать потолок. В дверь постучали. Затем дверь мягко отъехала в сторону, и на пороге остановился маленький черноволосый Шарль Моллар, радиооптик.

– Войдите? – спросил Моллар.

– Вот именно, – сказал Дауге.

Моллар всплеснул руками.

– Mais non! – воскликнул он, радостно улыбаясь. Он всегда радостно улыбался. – Non «войдите». Я хотел познать: войтить?

– Конечно, – сказал Юрковский со стула. – Конечно, войтить, Шарль. Чего уж тут.

Моллар вошел, задвинул дверь и с любопытством задрал голову.

– Вольдемар, – сказал он, великолепно картавя. – Ви учится ходить по потолку?

– Уи, мадам, – сказал Дауге с ужасным акцентом. – В смысле месье, конечно. Собственно, иль шерш ля Варечка.

– Нет-нет! – вскричал Моллар. Он даже замахал руками. – Только не так. Только по-русску. Я же говорю только по-русску!

Юрковский слез со стула и спросил:

– Шарль, вы не видели мою Варечку?

Моллар погрозил ему пальцем.

– Ви мне все шут<и>те, – сказал он, делая произвольные ударения. – Ви мне двенадцать дней шут<и>те. – Он сел на диван рядом с Дауге. – Что есть Варечка? Я много раз слыш<а>лль «Варечка», сегодня ви ее ищете, но я ее не вид<е>лль ни один раз. А? – Он поглядел на Дауге. – Это птичька? Или это кошька? Или… э…

– Бегемот? – сказал Дауге.

– Что есть бегемот? – осведомился Моллар.

– Сэ такая лирондэй, – ответил Дауге. – Ласточка.

– О, l'hirondelle! – воскликнул Моллар. – Бегемот?

– Йес, – сказал Дауге. – Натюрлихь.

– Non, non! Только по-русску! – Он повернулся к Юрковскому. – Грегуар говорит верно?

– Ерунду порет Грегуар, – сердито проговорил Юрковский. – Чепуху.

Моллар внимательно посмотрел на него.

– Ви расстроены, Володья, – сказал он. – Я могу помочь?

– Да нет, наверное, Шарль. Надо просто искать. Ощупывать все руками, как я…

– Зачем щупать? – удивился Моллар. – Ви скажите, вид у нее какой есть. Я стану искать.

– Ха, – сказал Юрковский, – хотел бы я знать, какой у нее сейчас вид.

Моллар откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза ладонью.

– Je ne comprendre pas, – жалобно сказал он. – Я не понимаю. У нее нет вид? Или я не понимаю по-русску?

– Нет, все правильно, Шарль, – сказал Юрковский. – Вид у нее, конечно, есть. Только разный, понимаете? Когда она на потолке, она как потолок. Когда на диване – как диван…

– А когда на Грегуар, она как Грегуар, – сказал Моллар. – Ви все шут<и>те.

– Он говорит правду, – вступился Дауге. – Варечка все время меняет окраску. Мимикрия. Она замечательно маскируется, понимаете? Мимикрия.

– Мимикрия у ласточка? – горько спросил Моллар.

В дверь опять постучали.

– Войтить! – радостно закричал Моллар.

– Войдите, – перевел Юрковский.

Вошел Жилин, громадный, румяный и немного застенчивый.

– Извините, Владимир Сергеевич, – сказал он, несколько наклоняясь вперед. – Меня…

– О! – вскричал Моллар, сверкая улыбкой. Он очень благоволил к бортинженеру. – Le petit ingenieur!<Маленький инженер! (фр.)> Как жизьнь, хорошё-о?

– Хорошо, – сказал Жилин.

– Как дев<у>шки, хорошё-о?

– Хорошо, – сказал Жилин. Он уже привык. – Бон.

– Прекрасный прононс, – сказал Дауге с завистью. – Кстати, Шарль, почему вы всегда спрашиваете Ваню, как дев<у>шки?

– Я очень люблю дев<у>шки, – серьезно сказал Моллар. – И всегда интересуюсь как.

– Бон, – сказал Дауге. – Же ву компран.

Жилин повернулся к Юрковскому:

– Владимир Сергеевич, меня послал капитан. Через сорок минут мы пройдем через перииовий, почти в экзосфере.

Юрковский вскочил.

– Наконец-то!

– Если вы будете наблюдать, я в вашем распоряжении.

– Спасибо, Ваня, – сказал Юрковский. Он повернулся к Дауге. – Ну, Иоганыч, вперед!

– Держись, бурый Джуп, – сказал Дауге.

– Les hirondelles, les hirondelles, – запел Моллар. – А я пойду готовить обед. Сегодня я дежурный, и на обед будет суп. Ви люб<и>те суп, Ванья?

Жилин не успел ответить, потому что планетолет сильно качнуло и он вывалился в дверь, едва успев ухватиться за косяк. Юрковский споткнулся о вытянутые ноги Моллара, развалившегося на диване, и упал на Дауге. Дауге охнул.

– Ого, – сказал Юрковский. – Это метеорит.

– Встань с меня, – сказал Дауге.

Тесный обсерваторный отсек был до отказа забит аппаратурой планетологов. Дауге сидел на корточках перед большим блестящим аппаратом, похожим на телевизионную камеру. Аппарат назывался экзосферным спектрографом. Планетологи возлагали на него большие надежды. Он был совсем новый – прямо с завода – и работал синхронно с бомбосбрасывателем. Матово-черный казенник бомбосбрасывателя занимал половину отсека. Возле него, в легких металлических стеллажах, тускло светились воронеными боками плоские обоймы бомбозондов. Каждая обойма содержала двадцать бомбозондов и весила сорок килограммов. По идее обоймы должны были подаваться в бомбосбрасыватель автоматически. Но фотонный грузовик «Тахмасиб» был неважно приспособлен для развернутых научных исследований, и для автоподатчика не хватило места. Бомбосбрасыватель обслуживал Жилин. Юрковский скомандовал:

– Заряжай.