Ветер набрал силу, гнал волну и бросал брызги в лицо. Волны били о днище и подбрасывали лодку. Хотя свитер намок, было не очень зябко и стоило бы грести дальше, но лодку сносило ветром. Максим вывел ее на отмель, привязал к полузатопленной коряге и натянул над собой тент. Теперь ненастье осталось снаружи, он сбросил одежду и решил переждать. Ветер сотрясал туго натянутый тент, но не задувал в щели. Максим лежал на спине и думал о всяком. Редкие горошины падали на брезент, превращались в светлые пятна и с наветренного края слились уже в сплошные желтые полосы.

Под куполом трудился в заботах крошеный паучок, и не было ему дела до непогоды. Он суетливо перебирал тонкими лапками и больше походил на заводную игрушку. Когда брезент сотрясало порывами ветра, он распластывался на паутине, как матрос на снастях, но иногда срывался, повисал в пустоте и снова взбирался под купол.

Да, братишка, думал Максим, не такой уж ты примитивный. Но стоит ли тебе трудиться? Окончится дождь, встану, скину тент и пропала твоя работа. Максим вдруг заметил, что тот не один. Рядом возилась большая темно-серая паучиха. Она подскочила к супругу и стала быстро жестикулировать. Узнать бы о чем, да как узнаешь? Коллективные твари, вместе гнездо строят, жаль, что весь труд пойдет насмарку.

А ветер не унимался. Сбивал всякий раз одного, другого и, пока тот болтался над бездной, второй беспокойно сновал по брезенту. Самец так увлекся работой, что оказался как раз над головой у Максима. Эге, братец, подумал тот, если ты снова сорвешься, как раз в лицо угодишь. Он решительно провел подошвой по тенту и с сожалением вздохнул. Самка замерла на мгновение и торопливо засеменила по краю, к дождю и ветру.

– Куда ты, глупышка, – громко сказал Максим, – не паникуй. Не трону.

Но разве поймет паук человека?

Ей было тесно и скучно. Ей было темно. И думалось о своем, потустороннем.

Казалось, так было всегда и было жутко, что так всегда и будет. Она устала от однообразия, которое истомило ей душу. И ей надоело ждать. Её манила капля неба, глядевшая на нее из длинного черного коридора. Она не была еще там никогда, но знала, что судьба её там. И когда бурлящая сила толкнула её, она встрепенулась и вылетела высоко к солнцу.

О, как засвистел ветер! Сколько света и голубизны, простора и свободы!

Нежные струи ласкали бока, а неведомые прежде запахи поведали о тайнах мира. Только бы попасть к людям, думала она. И её желание исполнилось. Но только никто этому не был рад.

Клумба около нашего подъезда скорее напоминает полянку, цветов там почти нет, зато трава всегда свежа, об этом заботятся. Возвращаясь как-то домой, я издали заметил, что полянка заполнена кошками. Кошек у нас привечают, но такого количества я не припомню. Видимо, набежали со всех окрестностей. Странным было и то, что они были чересчур смирно настроены: не бегали, ничего не искали, не играли и почти не шевелились. Я невольно замедлил ход и посторонился, пропуская соседку, Валентину Иннокентьевну. Кошачья сходка её ничуть не заинтересовала, она лишь равнодушно скользнула взглядом по необычному сборищу.

Подойдя поближе, я увидел, что и расположены они странно, почти по кругу размером четыре-пять метров. Морды направлены к центру, хвосты чуть подрагивают. Я осторожно приблизился и увидел, что посередине лежит их мертвая подруга. Они с ней прощались, нервно переживая.

Это было так выразительно, что я замер и невольно присоединился к этой траурной церемонии. Так продолжалось несколько минут, потом они зашевелились и в полном молчании, неспеша, разошлись в разные стороны. Погибшая осталась в одиночестве.

Никогда раньше не приходилось мне наблюдать ничего похожего. То ли процедура слишком коротка, то ли смерть редко застает беднягу на поляне, у всех на виду. А может быть, это погибла особенно уважаемая кошка.

Васютка гулял с бабушкой и нашел на тротуаре 10-рублёвую монету. Он вытер её о штаны и отнес в ближайшую урну. Любил Васютка порядок.

Что же ты деньги в мусор бросаешь? – спросила бабушка.

– На эту монету всё равно ничего купить нельзя, – уверенно пояснил он с видом опытного и понимающего жизнь человечка.

Васютка еще не догадывается, что деньги можно копить. Нашел бы он такую же монету еще пару раз, и можно было бы приобрести, скажем, воздушный шарик.

– Папочка, ну пожалуйста, ну ты, хотя бы, дверь не совсем закрывай, щелочку оставь, хотя бы малюсенькую. – Анечка приподняла голову над подушкой и просительно улыбнулась. – А я завтра утром сама твою чашку вымою. И ложку.

Аня боится темноты, не верит, что спать при лампе – вредно. Каждый вечер её уговаривают уснуть без света, но тщетно. Она, то выпрашивает не выключать ночник, то шторку на окне открыть, или, хотя бы, музыку включить. Папа уж пробовал приучать её постепенно: сначала лежать в темноте пять минут, потом десять, пятнадцать. Но ничего не вышло, она покорно и почти без страха лежала в темноте, не засыпала и ждала, когда включат свет. Когда она выдержала так целый час, он свой эксперимент прекратил, но понемногу уговаривал.

– Хватит, Анечка, каждый вечер одно и то же.

– Тогда позови сначала мамочку, я с ней забыла попрощаться. Как я засну, если не пожелаю ей спокойной ночи?

Это она, конечно, хитрит. С мамой было легче настаивать на своем и капризничать.

– Сколько можно? Ты через два года уже в школу пойдешь.

– А в школе – темнота? – прошептала Аня.

– Да как тебе сказать…, не то, что ты думаешь. Сама потом всё узнаешь. Короче, когда у тебя прекратятся эти глупые страхи?

– Никогда не прекратятся. Мне каждый раз страшно заснуть, когда кругом тьма. Я же тогда не увижу, кто здесь прячется. И всегда так было.

– Ничего подобного, когда ты было крошкой, ты темноты не боялась, засыпала без света, как миленькая.

– А вот и неправда, еще как боялась. Просто я тогда говорить не умела и не могла пожаловаться. Я даже боялась, когда у мамы в животике сидела, закрою глаза и умираю от страха.

– Ну, это ты уж чересчур. Чего ты там-то могла бояться? Тепло, уютно и мама со всех сторон загораживает…

– Да, папа? А вдруг дядька-бандит залезет?

Черт, подумал папа. Неужели в мире вообще нет надежного закутка?

А-а-пчхи!

– Будь здоров.

Стандартный диалог. Чихнул? Получи напутствие быть здоровым и дальше, не заболеть. Несколько раз чихнул, снова здоровья пожелают. Другое дело – кашель. Тут уж не услышишь благословений. Поздно, человек уже занемог. Вот если чихнул, то пока еще здоров. Но может расхвораться. Самое время посулить ему и дальше оставаться в норме.

Возникает вопрос: почему здоровый человек иногда чихает? Это он имитирует простуду – организм тебя предупреждает: поберегись, ты в опасности, можешь и слечь. Стоит промочить ноги, ощутить сквозняк, внезапно оказаться на холоде – тело тебе напоминит: будь осторожен, простынешь. Так уже с тобой было когда-то раньше – озяб и захворал. Ты сам тогда не сопоставил, но тело помнит. Условный рефлекс?

Больше того, чихание заразительно. Кто-то чихнул, и ты можешь чихнуть в ответ: вблизи потянуло холодом, а ты пока опасности не чувствуешь. Организм, как бы, предостерегает, что можно и заразиться. Тот уже почти что слег, но и ты ведь не железный.

Однако сквозняк может заставить чихнуть и младенца! А ведь он-то никогда еще ничем не болел, и тело его приобрести такой хитрый навык никак не могло. Память ему досталась от предков, это врожденный, безусловный рефлекс, инстинкт.

С годами отношение к неизбежности собственной кончины меняется. Многое уже повидал, испытал, создал то, что смог. Силы уже не те, друзья, почти все, ушли, подруги не привлекают. Страх смерти, может быть, не исчезает совсем, но отступает. И вот, ты равнодушно бредешь по улице, задумался, переходя дорогу, о чем-то несущественном и вдруг слышишь резкий сигнал автомобильной сирены. Ты вздрагиваешь и замираешь. Тебе было, как бы, почти всё равно, но тело боится.