– Так бросила ж тебя…

– Она меня в прошлой жизни бросила, колдуньям так положено, – заступилась Валя за Соню.

– В этой из-за молдавана бросила, за то слёзочками и умылась. Теперь из-за богатой жизни тебя бросила… Коли понадобишься, найдёт!

Это было правдой, и потому особенно обидно звучало из уст бабушки.

– Просто меня к ней ревнуешь.

– Ещё чего придумала, – усмехнулась бабушка. – Ты б, Валюшка, за девчонкой своей лучше смотрела!

Валя обернулась и увидела, что Вика мечется возле шведского стола, а за ней бегут старички, что подбивали клинья в музыкальном салоне. Вика уворачивается от их рук и опрокидывает на них очередную порцию фуршетной еды.

По одежде, лицам и волосам старичков уже прошлись разноцветные мазки крема от пирожных, жирные кляксы паштетов, бляшки мяса, брызги подливок и кусочки салатов. В шкиперской бородке морщинистого застряли зелёные кудри петрушки, а спортивный костюм мордатого весь в томатных пятнах.

Валя бежит на помощь Вике, но в зал врываются полицейские красотки на лошадях, которых показывала на улице Эльза Сегель. Лошадь соломенной блондинки эффектно перемахивает через стол, полицейская умело хватает Вику за волосы, а та истошно вопит.

Красавица-азиатка ловко спешивается возле Вали и защёлкивает на её запястьях наручники. А лошадь в это время вытягивает морду к столу и слизывает большим розовым языком с подноса пласты селёдки.

Валя оглядывается в угол зала, где сидела бабушка, но той и след простыл. А полицейская кричит на чистом русском:

– У вас нет визы, следуйте в тюрьму!

Валя проснулась в холодном поту. Сердце готово было выскочить из груди. Паром нежно покачивало, а Вика мирно сопела на верхней полке каюты.

Встали, когда паром пришвартовался в Хельсинки. Позавтракали бутербродами, стыренными в гостинице, и пока добирались до выхода, видели, что уйма народу вовсе не собирается на берег, а сидит за игровыми автоматами и дьюти-фришным алкоголем.

На вопрос о ближайшем обменнике сотрудник парома неопределённо махнул рукой. Побрели по направлению взмаха его руки мимо неприветливых тёмно-красных кирпичных зданий, тянущихся на фоне серого неба.

В одном из них был обменник, но он открывался позже. Дорога от причала шла в гору, дождь не утихал, зонт надувался парусом, а ветер выламывал ему спицы. Попрятались и замолкли даже наглые прибрежные чайки.

– Заграница, блин! Паром тормозит в десять, а обменник с двенадцати! На шведские кроны даже билет в автобус не продадут! – бурчала Вика.

– Помнишь Сонину улицу?

– Дом узнаю, а их названия хрен запомнишь.

Наконец на горизонте появилась знакомая православная церковь, за ней белокаменный собор.

– Сенатская площадь! – закричала Вика. – Чешем по трамвайной линии, куда-нибудь придём.

Нашли открытый обменник, перед которым стояла урна, набитая зонтами с выломанными спицами, но Соня по-прежнему не брала трубку. Валино настроение портилось с каждой минутой, предпростудно заныла голова. Дошли до железнодорожного вокзала, с которого начался их первый визит в Хельсинки.

– Экскурсию по любимым местам? – подмигнула Вика.

– Лучше чаю горячего!

У вокзала обнаружили забегаловку с чаем и толстыми финскими блинами «паннукакку», потому что к ним полагалось блюдце мёда.

– Рванем по Маннергейму? – предложила Вика.

– Кажется, мы обе заболеваем, и у меня ни трав, ни сил. А завтрашняя встреча в поездке главная.

Без Сони и Юкки Хельсинки был им совсем не рад, лупил дождём, выталкивал холодным ветром. Да и сам выглядел тускло, как говорила Вика, «угашенно». И без того суровые, заторможенные финны шли мимо окна кофейни, ссутулившись.

– Спалили двести баксов, чтоб зырить на пьяных шведов и жрать паннукакку? Она, по сравнению с бабкиными блинами, как асфальт, – насупилась Вика.

– А море? А шхеры? И, кстати, это была твоя идея.

– Хотела Соньку с Юккой приколоть. Мы к вам заехали на час, привет, бонжур, хелоу! А ну скорей любите нас, вам дико повезло! – проорала Вика, и проходящая мимо официантка кинула осуждающий взгляд.

– Может, уехали отдохнуть? Но Соня про это заранее рассказывает.

– Чё ты кошки-мышки устраиваешь? В крезухе она! Опять забуксовала, только тебе стрёмно это озвучить…

Валя снова достала сотовый, снова набрала два хельсинских сотовых и один домашний, и ей снова не ответили ни Соня, ни Юкка.

Зато позвонила мать:

– Что хорошего, доча, купили?

– Ма, не звони так часто. Батарейка в сотовом сядет, а тут их не заряжают, – соврала Валя, было неудобно, что Горяеву придёт огромный счёт. – Звони, если что случилось.

– Сколько я твоей батарейки-то извела? Самую малость! – обиделась мать и бросила трубку.

– Видишь, Вик, город, где тебя не ждут, становится совсем другим, чем тот же город, где тебя ждут, – философски заметила Валя.

– Давай хоть до голых кузнецов дотащимся. От вокзала два шага.

Памятник «Три кузнеца» стоял неподалёку, но голые красавцы с молотами ещё больше подчеркнули никомуненужность Вали и Вики в Хельсинки. В прошлый приезд брутальные чугунные тела сияли на солнце, а Валя с Викой и Соней, сев на ступеньки постамента, ждали, когда Юкка припаркует машину и принесёт мороженое.

Юкка купил свои любимые рожки с ванилью и шоколадом, а Соня назвала их старомодными, добавив, что финны теперь едят мороженое с лакрицей, чесноком и дёгтем.

Рассказала, что чугунные кузнецы из легенды о местной колдунье, обещавшей выдать дочь за того, кто выкует для неё счастье. Три кузнеца, соревнуясь, стали его выковывать, но до сих пор не преуспели.

– Мы имеем шутку, – дополнил Юкка, – если мимо «Три кузнеца» идёт красивая девушка – их молоты пойдут вниз…

– …а члены – вверх, – закончила фразу Соня.

Вале тогда подумалось, что колдунья из легенды больше заботилась о своей дочери, чем Соня о Вале, когда они были колдуньями-карелками. Хотя, с другой стороны, если выдавала дочь замуж, значит, не передала ей своё ремесло. Желала ей простой счастливой жизни.

Ливень разошёлся так, что прохожие уже не шли, а бежали к ближайшей крыше. Валя с Викой тоже побежали под измочаленным зонтом в сторону причала. Дорога была хоть и под горку, но не близкая. Трамвайные рельсы вели их между помрачневшими от сырости домами, а в спину впивались стеклянные стрелы дождя.

– Финские марки сольём в дьюти-фри, – крикнула на бегу Вика. – Железное бабло банки в обратку не меняют!

«Какое бабло, какой дью-фри? – думала Валя. – Дай бог завтра встать без температуры! Да ещё номер в гостинице только с двенадцати! Зачем послушалась Вику, поплыв в Хельсинки? Хотя, конечно, шхеры того стоят…»

– Ни слова по-русски, когда буду показывать обратные билеты, – крикнула она на бегу Вике. – Только вау, окей и прочий мусор!

Но вид у них был настолько мокрый и жалкий, что проверяющий билеты затолкал их с трапа под крышу без всяких «вау». Одежду в каюте пришлось выжимать, сухой была только смена белья в рюкзаке.

Переодевшись в неё, долго сушили промокшее феном. С футболками кое-как справились, но джинсы, свитера и кроссовки категорически не сохли. Надели влажное, запаковали ноги во вчерашний «компресс» и отправились в дьюти-фри.

Штормило всё сильней, и с магазинных полок сыпались на пол кассеты с фильмами и коробки с конфетами. Купили на металлические финские марки и пенни батон колбасы, пачку сока, бутылку водки и горсть шоколадок.

– Видела салат-бар за пять баксов? Прикинь, гребу за них полную миску жрачки и хлеба, а тебе – чистую тарелку. Один подход к столу, по-любому ничё не нарушили! – оживилась Вика.

– У нас достаточно денег.

– Нефиг поддерживать чужую экономику. Ещё и хлеба надо для бутеров на завтрак. Сделаем бутеры с колбасой, сразу заценишь стыренную на шведском столе горчицу.

– Колбасу будем от батона кусать?

– Ножик – ваще не вопрос.

В салат-баре разметали Викину добычу на две тарелки, тем более за соседним столиком ровно так же вела себя шведская семья. Родители навалили на свои тарелки горы еды и деловито отсыпали её в тарелки детей. Вика после этого демонстративно набрала в пакет хлеба.