Оглянулась – пристают к берегу трое рыбаков на лодке. Смеются, издали ее бельем упущенным трясут.

– Эх, ты говорят, растеряха, морскому царю твои подарки не надобны. Он матросские портки да тельняшки не носит!

Обрадовалась морячка, уж не знает как рыбаков и благодарить.

– Пойдемте, – говорит, ребятушки, я вас хоть обедом поподчую, у меня щи в печи горячие наваристые. Вы хоть маленько согреетесь да обсушитесь. Небось вы на реке до серцов иззябли, ветер то вон какой студеный…

Уж как они не отнекивались, а морячка их домой привела.

Отобедали рыбаки, обсушились. Ребятишки к ним так и льнут – по отцу то соскучились, а от этих троих мужиков как от отца морем да соленым балтийским ветром пахнет.

И рыбаки эти ребятишкам рады – шутят с ними, на колени сажают. Тоже видать, по дому соскучились, по своим детишкам.

А примечает морячка, рыбаки эти по-русски не чисто, а как то смешно, говорят, а меж собою и вовсе на другом наречии – ей непонятном.

Она возьми да и спроси:

– А разумеете ли вы таковые слова:

Абута мини, абута

Минун колмал сизуб кивине перть,…

Рыбаки отвечают:

– Да. Это наше наречие, только очень древнее. Но для нас понятное. Откуда ты эти слова знаешь?

– Откуда рассказывать долго, – говорит морячка, – а вот чтобы они означают по-русски?

– Да это, – рыбаки отвечают, – вот, что:

Помоги мне, помоги!

На моей могиле стоит каменный дом

Совсем меня задавил

Помоги мне, помоги!

Раскопай мои кости

Снеси их в дремучий лес

Закопай у высокой сосны, у большого камня

Помоги мне, помоги.

– А к чему бы эти слова? – морячка спрашивает.

– Это наверно из какой – нибудь сказки нашей старинной. Тут ведь, где нынче Питер город стоит прежде наши племена жили. Здесь и святилища были и погосты. Вот, наверно, на какой то могиле знатного шамана хоромы выстроили, может шведы, а может и русские, а ему и тяжело под фундаментом лежать. Дух его в родные леса, да болота просится… Да тебе то это на что?

– Да вот уж и не знаю… – морячка отвечает. – А выходит, что жалко мне этого шамана.

Попрощалась с рыбаками, пирогов им на дорогу дала. Они поклонились, голубыми глаза поморгали, шапки на свои русые головы натянули да и пошли на Неве веслами махать, к Ладоге двинулись…

Морячка в дом воротилась, а в прихожей в бадейке с водой рыбы хвостами плещут – рыбаки за обед отблагодарили.

Ночью морячка, на печи лежа – никак уснуть не могла. Заутро побежала к моряцкому священнику, тому что дом освещал. Рассказала ему все как есть. Так и так, говорит, а что делать не знаю. Батюшка помолился, в книге почитал, поверх очков на морячку глянул и говорит:

– Давай ко мы с тобою, доченька, над рассказом твоим поразмышляем да всё порядком исследуем. Вот хорошо бы у тебя на душе было, когда на могиле родителей твоих кресты бы порушили да строение возвели?

– Не дай Бог! – морячка крестится.

– Вот то-то и оно… А этому, кой под домом твоим покоя не находит, каково?

– Так ведь шаман он, – морячка говорит – Нехристь.

– А рассуди, когда в Неве робенок станет тонуть, ты гадать будешь – крещен он али нет? Разве только крещенного спасать кинешься?

– Как ведь то робенок…

– А сей еще хуже – покойник. Он и вовсе за себя никак постоять не может. Он ведь просит тебя – как не помочь?

– Батюшка, я боюсь…А вдруг из могилы нечисть какая выскочит, да ко мне и детям моим прилипнет, порчу наведет!

– Эх, маловерная! Да какая к тебе порча прилипнет, когда тебя сам Господь незримо повсегда бережет. А уж коли ты такая робкая – пойдем вместе. Я уж старый – копать не могу, а рядом с тобой молитву творить буду.

Вот взяли они ящик, какой покрепче, половицы подняли, стала морячка камни вынимать да землю раскапывать, а батюшка рядом стоит молитвы читает, да кадилом кадит, и детишки тут же стоят – свечки зажженные держат, молитвам подпевают.

И все как есть под половицами натурально оказалось: и косточки и череп и амулеты какие-то волшебные. Все морячка в чистую холстину завернула, в ящик положила и крышку заколотила.

В тот же день с батюшкой да с детишками на подводе далеко за город в лес уехали. Там у большой сосны под валуном древним, как шаман просил, ящик то и закопали. Затемно домой вернулись. Печь затопили, свечки зажгли сели ужинать, а самая младшая девчонка кричит:

– Смотрите, смотрите!

Глянули, а на подоконнике бальзамин иссохший ожил – весь в цветах стоит!

А по весне отец из кругосветного плавания вернулся. Надумал в кухне подпол для припасов откопать – там где шаман захоронен был, да и вырыл корчагу древнюю, полную золотых монет. Как раз морячке с мужем на безбедную старость, девчонкам на хорошее приданое вышло. А сыновья, когда выросли да новигацкую школу закончили, на свою долю шаманского клада крепкий двухмачтовый парусный кораблик построили. Стали по Неве, по Ладоге плавать в Балтийское море выходить – рыбу ловить да товары возить. А назвали кораблик – ШАМАН.

Черная дама

Давным-давно, лет, наверно, двести пятьдесят тому назад жила была в Санкт – Петербурге городе на Казанской улице девочка сирота. Родители у нее умерли и ютилась она в людях у хозяев в услужении. Они то всем соседям говорили, что содержат сироту из милости. А из какой милости, когда она с утра до ночи на хозяев без отдыха всякую тяжелую работу ломила: квартиру убирала, полы мыла, воду носила, дрова колола, печки топила, еду готовила, белье на речку Мойку ходила стирать да полоскать, хоть в реке с мостков, хоть в проруби, летом двор мела, зимой лед скалывала – хозяева дворника да водовоза не держали – скаредничали, деньги копили – наживались на трудах приёмыша, да еще и ругали ее да попрекали – мол, живешь у нас тут из милости. Не дозволяли ей ни подружек заводить, ни во дворе играть. Да какие игры?! Работала по все дни, от рассвета до полночи…

Хоть бы раз поблагодарили, да ласковое слово сказали – нет того! Все криком да тычком, да попрёком… Мы, мол, тебя кормим-поим, одеваем, жилье даём… А какое "кормим -поим" ?! Сунут краюху хлеба, что сами не доели. На – посоли слезой, да запей студеной водой – вот тебе и все питание. Ходила девочка в обносках, спала в кухне на каменном полу. Так и проживала она – хоть и в людях, а все одна одинёхонька.

      А человек так – жить не может. Каждому нужно тепло душевное, да ласка, да в судьбе участие. А коли нет того в окружающих людях, заводит одинокий человек тогда какую нибудь животину – птичку там, либо собачку домашнюю.

Наша то девочка была добрая – на чужую беду отзывчивая. Сильно жалела она котят, коих на улицу злые люди выбрасывали. Отыщет котят, домой принесет, обогреет – сама не доест, не долпьет, а котят выростит. Они потом разбегались по городу кто куда, но которые и при ней жительствовать оставались. Не в доме, конечно, – хозяева того не допускали, а во дворе или на чердаке, а не то и под крыльцом.

Посматривали кошки да коты на сиротское девочкино житье, всё понимали да ее жалели. Вот помочь да накормить старались, раномерно тому как их девочка, жалела да прикармливала. Зимними ночами, когда на каменном полу спать – студено, все равно как на льдине, собирались стаей вокруг девочки – обогревали ее своими телами, баюкали – мурлыкали. Но только так, чтобы хозяева не видели, не слышали.

Подкормить ее старались, ясное дело, по своему кошачьему разумению, зато от всей души. Наловят мышей, на крыльцо принесут да разложат.

– Угощайся девочка, вот мы тебе самых лучших мышей наловили.

Хозяева от этих кошкиных угощений прямо в ярость приходили, всё грозились девочку из дома выгнать.

– Живи, мол, где хочешь со своими кошками!

Тут как раз в Новогоднюю ночь хозяева пили-гуляли, всяким явством угощались, а сироту то нет, чтобы за богатый стол усадить со всеми вместе, а и кусочка рождественского пирога ей не вынесли. Ну, хоть бы ради праздничка!…Кошки, видя такое неподобство, сильно озаботились – как же так все горожане празднуют, а благодетельница их голодная горюет! Вот уж они расстарались – понатащили добычи чуть не со всего города да на крыльце разложили ковриком – ступить некуда! Хозяин то с хозяйкой собрались – нарядились не то в гости наладились, не то по городу променад сделать перед соседями, перед всей улицей покрасоваться – да на этом коврике осклизнулись, да так с крыльца и грянулись. А на тело то они люди тучные – может и поломали себе чего – руки ноги. И еще с земли не поднявшись, в крик на девочку: