– И что, всех перебили? – переспросил Николай.

– Стрельбы не было, так должно всех, – Уверенности в голосе Антохи не чувствовалось. – Знаю тока, что потом фрицы опять в свои траншеи вернулись – сам видал.

– Ты-то как уцелел? – спросил заинтригованный Тишкевич.

В правдивости рассказа Антохи он почти уже не сомневался, оставалось понять, как тому удалось избежать общей участи и каким образом ночная резня в Дукшасе обернулась для него штрафной ротой. Тот объяснил.

– Так мы-то с Сашкой Пономарёвым тверёзые были – в тылу в охранении стояли. Раньше у немцев казарма была в пакгаузе. Наши тож там же разместились. Пока гульба шла, нам даж издадя слышно было. За полночь вроде угомонились. Я уж подрёмывать начал, когда Сашка растолкал. Гля-ка, грит, чё деется! До станции с полверсты, а там фонарики ручные светятся да много. Крики. Стоны. Слышно, немцы чего-то лопочут по-своему…

Барабохин замолчал. Чувствовалось, что воспоминать о той ночи ему было неприятно, тем не менее он досказал:

– Дураку понятно, что к чему. После драки кулаками махать – чего уж… Сховались мы в старой скирде. Двое суток просидели, всё ждали, мож, выбьют немчуру. А когда с голодухи совсем брюхо подвело, решили, неча высиживать, надо назад к своим подаваться. Дождались ночи, и ходу: где ползком, где на карачках. Уж порядочно отошли, бац – ракета! Бело, как днём. Заметили нас, и давай из пулемёта садить. Не до ползанья стало, кинулись взапуски. Сашку убило. Мне свезло. Однако ж три пули по спине чирканули. Как до наших окопов добежал, не помню… Поперву меня в медсанбат. Перевязали наскоро, и, значит, прямиком в особый отдел. Был там такой капитан Свиридов. Сказывай, грит, что да как? Ну, я рассказал насчёт спирта и пьянки всё как было. А он: а командиры куда смотрели? Я с дуру возьми да и ляпни, дескать, они, как полагается, в первых рядах! Пошутил, навроде. А он мне по зубам. Врёшь, сволочь! – орёт. Клеветнические сплетни распространяешь! Порочишь честь своих геройски павших в бою товарищей! Не могли бойцы и офицеры Красной арами – упиться до бесчувствия и о воинском долге позабыть! И снова меня по сопатке. Досада меня взяла. Я ить, чистую правду сказал. Обидно, когда вот так – ни за что… Ну и съездил тому капитану в грызло. Вот мне три месяца и присудили.

Эх ты – простота лапотная! – посочувствовал парню Тишкевич. Подумал бы прежде, кому нужна твоя правда. За такую правду, дойди она до комдива, многим бы головы поснимали. И этому Свиридову первому досталось бы на орехи. А как же – не углядел. В общем, ясно: начальство решило сор из избы не выносить и представить всё так, будто две роты геройски полегли в бою за Дукшас. Так всем спокойнее. А ты, тем, что в драку с особистом полез, в этом деле только им пособил – дал повод упечь себя в штрафроту. С глаз долой, как говорится, чтоб лишнего где ни попадя не болтал.

– И давно ты здесь? – спросил Николай.

– Уж, почитай, два месяца.

– Да ты везунчик! – вполне искренне удивился Тишкевич.

И было чему. За две недели, что сам он успел отвоевать, потери роты убитыми и раненными составили едва не четверть личного состава. Хотя, со стороны это было незаметно и на общей численности подразделения никак не сказалось: пополнение новыми проштрафившимися происходило регулярно.

– Грех жаловаться, – скромно согласился насчёт везения Барабохин и в свою очередь поинтересовался: – А ты по какой такой причине в штрафники загремел?

Долг платежом красен. Пришлось отвечать.

– Да ни по какой, – шёпотом отозвался Николай.

– Как так? – не понял Антоха.

– Так, я на фронт добровольно пошёл прямо из лагеря, – пояснил Тишкевич.

– Рази оттуда берут? – Удивился Барабохин. – Раньше-то, грят, не брали.

– Теперь, как видишь, берут! Пушечное мясо лишним не бывает! – Ухмыльнулся Николай. – Для начала должен отбыть я три месяца в штрафроте. Если не убьют или кровью искуплю, продолжу службу в обычной нештрафной части. Ну а нет, значит, не судьба.

– За что сидел-то? – с детской непосредственностью полюбопытствовал Барабохин.

– За чужие прегрешения, – ответил Николай, вспомнив, как Барабохин, сказал, что сам в штрафной роте очутился из-за чужой дури. – Был, видишь ли, в Речи Посполитой графский род Тышкевичей. А я – Тишкевич. К аристократии никаким боком. Отец из разночинцев. Всю жизнь учительствовал. Только плевать советской власти, что у меня с Тышкевичами всего-то фамилия созвучна, да и то чутка отличается – взяли и причислили к потомственным эксплуататорам трудового крестьянства… – с горькой иронией констатировал он.

– Выходит, за фамилию пострадал? – никак не желал оставить его в покое Барабохин.

Совершенно понятно было, что он не уймётся, и проще ответить разом на все возможные вопросы. Глядишь, тогда говорливый парень наконец и отстанет.

– Вроде того. Осудили меня в тридцать восьмом по статье 58-7… – принялся было объяснять Тишкевич.

– Эт чёй-то? – встрял Антоха.

– Вредительство, – пояснил Николай. – Я – специалист по механической обработке древесины. После института работал в Мордовии. Пьяный рабочий руку в пилораму сунул, её и отхватило. На первый взгляд рядовое нарушение техники безопасности, но когда местные органы моим происхождением заинтересовались, как раз накладочка-то и случилась. Да ты у нас – из графьёв! Пробовал я им растолковать, что к чему, да никто и слушать не стал. Им, ведь, что Тышкевич, что Тишкевич – всё едино. Скрытого врага нащупали! С превеликим удовольствием слепили дело о вредительстве, отвесили мне червончик и отправили в Воркуту, добывать стране уголёк. Как война началась, я стал проситься на фронт, так сперва ни в какую, а теперь, видать, послабление вышло – сюда вот отправили.

– И на кой тебе оно нужно? – с искренним недоумением в голосе промолвил Антоха – он даже не спрашивал, а как бы рассуждал сам с собой: – В лагере, поди, не сахар – эт понятно. Но тебе ж меньше полсрока оставалось Досидел бы уж… Верняк живым бы остался, а тута бабушка надвое…

Он с сомнением покачал головой.

– Положим, в лагере загнутся тоже много от чего можно, – возразил Николай, но в объяснения пускаться не стал.

Помолчали.

– Ты семейный или как? – попытался, было, вновь оживить беседу Барабохин.

На войне всякий солдатский разговор, с чего бы он не начинался, рано или поздно неизбежно сводился к воспоминаниям о довоенной жизни, о доме, о семье, что более чем естественно, когда военный человек оторван от родных и близких и может в любой момент распрощаться с жизнью. Однако этот невинный в общем-то вопрос резанул Николая по самому сердцу и заставил закаменеть, поугрюмев лицом. Понятно, что в ночи собеседник видеть этого не мог, а потому, обождав немного, но так и не дождавшись ответа, решил, что его попросту не расслышали, и спросил повторно:

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.