Вскоре у Джен родилась дочка, которую родители назвали Салли. Это был смешной темно-шоколадный шарик с круглым носом и торчащими во все стороны курчавыми волосами. Джен очень боялась за свою маленькую Салли и тщательно прятала ее от хозяина. Паркер заставил Джен, кроме работы на кухне, еще шить на рабочих. Правда, это было несложное дело, потому что весь костюм невольников состоял из холщовой рубахи и бумажных брюк. На ногах негры носили грубые деревянные сандалии, от которых у детей распухали ноги. Джен и Джим мечтали скопить немного денег, чтобы купить своей Салли, когда та подрастет, кожаные туфельки.

Прошло несколько лет. Салли быстро росла, и становилось трудно скрывать ее от хозяина. Она уже не хотела тихо сидеть за печкой в кухне и всюду совала свой шоколадный носик. И вот однажды Салли попалась-таки на глаза хозяину.

Как-то под вечер Джен рвала на огороде салат к ужину, Салли подставляла корзинку, а Джим Бэнбоу, сидя на крыльце, покуривал трубку. Неожиданно появился Паркер. Салли подбежала к нему.

– Откуда эта новость? – буркнул Паркер. – Всюду эти цветные лезут под ноги!

– Это моя девочка, сэр, – залепетала Джен, – она маленькая, сэр.

– Нечего даром есть мой хлеб! Пускай девчонка тоже работает, – приказал хозяин. – Негры и мулы должны работать наравне, – прибавил он свою любимую поговорку.

Пока он разглядывал Салли, Прист, мурлыкая, терся о ноги девочки. Паркер с удивлением поглядел на кота.

– Прист, поди ко мне, – позвал он. Но Прист продолжал ласкаться к Салли.

– Что за пропасть, кот никогда не любил черномазых! – изумился Паркер. – Прист, тебе нравится эта девчонка? Хочешь ее в служанки?

Прист замурлыкал еще громче. Паркер обратился к Джиму:

– Твоя девчонка будет ходить за Пристом. Каждое утро она должна его причесывать, выбивать его матрац, мыть его тарелку, готовить ему еду…

Джим бросил трубку; щеки его посерели.

– Нет, хозяин, – сказал он хрипло, – моя девочка не станет прислуживать кошкам. Девчонка годится на что-нибудь получше.

Паркер вытаращил глаза. Ему впервые осмеливались противоречить.

– Что такое?! – заревел он. – Бунтовать! Ты смеешь!

Он занес над Джимом хлыст.

Раздался громкий плач. Это заплакала Джен. Паркер с минуту глядел на Джима, на его напряженные скулы и закушенную губу.

– У, да ты бешеный, негр! – пробормотал он с проклятием.

Лицо Паркера стало совсем лиловым. Он бросил хлыст и вбежал в дом, хлопнув дверью так, что посыпались стекла.

Негры попрятались по хижинам.

Джен убежала в свою каморку возле кухни и всю ночь проплакала, прижимая к себе дочку.

– Что теперь с нами будет? Хозяин не простит, я его знаю, – причитала она.

– Брось плакать! Скоро все переменится, скоро мы с тобой будем свободными, – утешал ее Джим. – Мой отец сражался за свободу негров. Теперь снова настало подходящее время. О, уж мы покажем себя почище, чем в Канзасе!…

Джен испуганно зажала ему рот:

– Молчи! Молчи об этом!…

– Пускай слышат, мне все равно. Старый Грэгори говорил мне, будто бы аболиционисты [2] опять поднялись. Будто мальчишки-пастухи видели в Мэрилендских горах отряд белых и негров, и отрядом этим командовал сам Джон Браун.

– Тише, ради неба, тише, ты нас погубишь! – шептала Джен. – Скажи, какой это Браун? Он белый?

– Да, он белый, но он обращается с неграми, как с равными, и хочет добиться для них свободы. Это тот капитан Джон Браун, которого называют Осоатомским. Эх, славно он пустил красного петуха канзасским богатеям! Старый Грэгори говорит, что было светло, как днем, и негры плясали с головешками в руках…

Не скоро еще заснули Джим и Джен. Дочка их давно спала, а они продолжали шептаться в каморке, и обоим им грезилась будущая свобода.

Наутро Джим Бэнбоу поцеловал жену и дочку, захватил мотыгу и отправился на работу.

В этот день ему предстояло расчистить хлопковое поле. Солнце только что поднялось, но было уже нестерпимо жарко. Джим шел мимо грядковых полей табака. Осенью табак этот соберут и будут настаивать на меду и прогревать на солнце, а потом хозяин отправит его в Нью-Орлеан на продажу.

Из всех хижин шли на плантации черные люди. Джим не заметил, что за ним по пятам следуют два надсмотрщика ирландца. Один из них был Кеннон, вечно пьяный и сонный лентяй. У него были всклокоченные волосы, бессмысленные глаза и бледное лицо. Негры его не боялись и презирали за пьяную болтовню. Зато второй ирландец – О'Дейн – всем внушал страх. Он был изысканно вежлив с невольниками; обращаясь к ним, звал их «сэрами», постоянно улыбался, показывая белоснежные зубы, – и при всяком удобном случае бил негров тонким стальным хлыстом.

Мулат быстро шагал по дороге, красный шарф болтался у него на шее, широкие брюки были запачканы землей. Вот уже его участок, на самой опушке леса.

Дурная слава шла про этот лес. Говорили, что в чаще есть болото, в котором погибает всякий осмелившийся проникнуть в лесную глубь.

Под темной тенью деревьев прятались мускусные крысы, вечером над лесом пролетали желтоголовые ночные цапли. На опушке росли дикий имбирь, остролист и брусника. Фантазия негров населила лес злыми духами, домовыми, лешими. А тетка Харри уверяла, что в лесу живет сам Визигира, царь летучих мышей. Негры боязливо обходили лес и передали свой страх белым. И никто не отваживался нарушать лесной покой.

Джим готовился свернуть на хлопковую межу, когда прямо перед ним появились оба ирландца.

– Ну-ка, парень, дай лапки, я тебе надену украшеньице, – сказал, заступая ему дорогу, Кеннон. – Да ты не ерепенься. Спокойней, спокойней, паренек…

Бабушка Салли заговорила басом, изображая грубый голос надсмотрщика. Ребята слушали затаив дыхание.

Вдруг в вечерней тишине раздался не то стон, не то плач.

– Вы слышали? Что это такое? – насторожилась бабушка. – Как будто кто-то стонет…

Она поднялась со стула и заковыляла на угол, к бензиновой колонке, откуда доносились стоны.

Было совсем темно и прохладно. По дороге, отбрасывая беглый свет, проносились автомобили с зажженными фарами.

– Кто здесь? Отзовись! – негромко сказала бабушка.

Ребята шли за ней по пятам. Стоны раздавались все явственней. Густая тень лежала у домов. Нил зажег спичку, но она обожгла ему пальцы и погасла. Беппо вытащил из кармана электрический фонарик, и при его слабом свете все увидели согнутую человеческую фигуру, прислонившуюся к колонке. Человек жалобно стонал. Бабушка заковыляла к нему.

– Что с вами, сэр? Вы больны? Боже праведный, да это Чарли! – вдруг закричала она. – Чарли, мальчик мой, как ты сюда попал?

– Кровь! – отскочила Мэри Роч. – Ай, смотрите, он весь в крови!…

Беппо перемахнул через забор, отделяющий бензиновую колонку от соседнего дома.

– Сейчас позову миссис Аткинс! – крикнул он из-за решетки.

Бабушка, Нил и Стан подхватили Чарли под руки и осторожно повели его к дому. Ноги у Чарли заплетались, по лицу ползла струйка крови и пачкала его праздничную рубашку.

Позади испуганной кучкой следовали остальные ребята. Никто не решался говорить. Навстречу уже бежала миссис Аткинс.

– Чарли, дорогой, что с тобой? – Она схватила мальчика на руки. – Кто тебя обидел?

– Полицейские… – пробормотал Чарли. – Полицейские нас… – У него захватило дыхание.

Учительница внесла его в дом и положила на постель. Бабушка быстро извлекла из своих карманов бинт, марлю, вату – все, что нужно для перевязки. Нил побежал греть воду. Миссис Аткинс снимала с Чарли чулки и башмаки. В это время раздался стук в дверь, и на пороге появилась взволнованная белокурая женщина. Она была закутана в черную шаль, на подбородке у нее виднелось большое родимое пятно. При виде Чарли женщина всплеснула руками: