– Откуда? – медленно снимаю очки, тщательно начав протирать линзы кончиком рубашки. – Откуда у Вас такая уверенность? Неужели этому тоже учат в медицинских институтах? Если так, выходит, я собираюсь получать не совсем правильное образование…

– А ты поработай с мое в городской больнице, можешь смело заочно получать диплом профессионального психотерапевта, – одними губами засмеялась Виола.

– Да даже если я действительно испытываю к ней чувства, что с того? – встаю с кушетки и, остановившись у окна, незаметно делаю тягу из электронки, выдохнув аккуратно дым через ноздри.

– В смысле «что с того»? – удивляется Виола. – Ты меня, Максим, не пугай, мне, знаешь ли, и своей дури по жизни хватает.

– Да не собирался я никого пугать, – шиплю, не оборачиваясь. – Тут дело в том, что даже если отбросить мои личные какие-то заморочки, то мы все равно не сможем быть вместе. Никак. Совсем. И никто тут не виноват – ни я, ни она. Обстоятельства так вот сложились… Это все долго объяснять. Лучше уж совсем никак. И это мое решение, которое…

Как она оказалась со мной чуть ли не лицом к лицу, я даже и не совсем понял.

– Ты, – говорит с холодным спокойствием. – Даже не идиот. А самый, оказывается, настоящий трус и дешевка. Потому что нет в мире большей подлости, чем не попытаться сделать счастливой любимую женщину. И если ты хочешь, чтобы я когда-нибудь тебя впоследствии снова зауважала, постарайся сделать так, чтобы я этот эпизод забыла, понял?

Так же резко отстраняется, подходит к столу, и, мотнув головой, делает большой глоток из фляжки.

Такое чувство, что я ей только что нанес прямо-таки личное оскорбление.

– Виола, – говорю. – А Вам не приходило в голову, что я как раз и хочу сделать так, чтобы она была счастлива?

– Нет! – рубит та. – Потому что ты сейчас не ее пытаешься счастливой сделать, а себя, несчастненького, жалеешь! Это ведь легче всего – в благородную позу встать и жалеть себя, бедного, до изнеможения. Веди себя достойно и не изображай мне тут страданий молодого Вертера. Тебя девка любит? Сам знаешь – любит! И ты ее любишь, что ты тоже прекрасно знаешь! И все, что сейчас от тебя, дурака, требуется, это придумать, как сделать так, чтобы ей было с тобой хорошо, даже если у тебя, извиняюсь, проблемы начнутся чуть ниже пояса.

– Да с этим-то как раз у меня все нормально, – стремительно краснею я. – Это тут вообще не при чем, даже на сотую долю…

– Да уж куда уж, – смотрит издевательски Виола. – Конечно не при чем. А вот ты очень даже при чем. Потому как ты не за нее, а за себя в первую очередь переживаешь… пионер. Знаешь, в жизни есть три варианта – быть счастливым, стать счастливым или сдаться. И то, что ты отвергаешь того, кого любишь – не великое самопожертвование, ты просто хочешь быть несчастным. Но то, что ты несчастен, не делает тебя лучше других, это просто делает тебя несчастным. И это будет уже не «сложившимися обстоятельствами», а твоим личным решением, твоим личным поражением и твоей личной трусостью.

Мдэ… Так… как бы это сказать-то поточнее… безжалостно, что ли, я об этом никогда не думал. Беда-бедовая.

– Неприятно… – пробормотал я, чувствуя себя маленьким нашкодившим мальчишкой, которого сейчас пару раз хлестанули ремнем по жопе и поставили в угол. Непривычно, оказывается, когда тебя мордой по столу возят. И, блин, что самое обидное – вполне по делу.

– Это хорошо, значит начал головой думать, а не задницей, – подначила Виола. – Я тебе уже, помнится, говорила, что я когда-то знала человека, который был почти что как ты. И я не хочу, чтобы ты повторил его путь. Так что эту дурь я из тебя буду выбивать любыми способами.

– Зачем Вам это? – недоуменно смотрю я на медсестру. – Я же ведь… Виола, Вы каждую смену знакомитесь с десятками пионеров. И я не думаю, что в каждой смене Вы находите любимчика, которого начинаете опекать. Зачем Вы со мной так возитесь, откровенничаете, думать заставляете, время свое на меня убиваете? Я же не мальчик, догадываюсь, что оно для Вас тоже чего-то, да стоит.

– А для чего, – ухмыляется. – Ты думаешь, волки волчат натаскивают? Для того, что ли, чтоб они им в старости жратву в логово таскали? Так не смеши, это противно самой волчьей природе. Это просто инстинкт, пионер.

– Ну, вообще, в волчьей стае у касты переярков есть обязанности приносить еду пожилым особям, которые не могут выходить на охоту, так что…

– Максим, не умничай, – фыркает медсестра, но все же по лицу заскользила тень улыбки. – Тебе говорили, что ты зануда?

– Сбился со счету сколько раз, – в очередной раз признался я.

В образовавшейся тишине Виола неожиданно подмигивает мне так, что я не выдерживаю, и мы оба хохочем. Настолько, насколько позволяют легкие. Я чувствую небывалую легкость. Все правильно. Все так, как и должно быть. И теперь мне все кристально ясно. Я идиот, что так поступил. Что готов был сдаться. Я все исправлю. Сейчас.

– Ну так что? – спрашивает, отсмеявшись, Виола. – Каков твой дальнейший план действий?

– Я пойду к Алисе, – улыбаюсь я, как безумный. – И скажу ей, что чувствую на самом деле. Буду вымаливать прощения любыми доступными способами. И больше никогда не допущу того, чтобы из-за меня она пролила хотя бы слезинку.

– Вот это правильно, – одобрила мою затею медсестра. Хмыкнув, кивает в сторону фляги. – Что, бахнешь для храбрости?

– Мне уже не нужно, – мотнул головой я. – Спасибо Вам большое. За все.

– Ой, да перестань, – махнула рукой Виола. – Я просто тебе сказала то, что должна была. Тем более… – ее прервал заигравший к ужину горн. – Тем более пора в столовую. Так что давай, подкрепляй силы и чтоб вечером уже с Двачевской обжимался где-нибудь в районе пристани!

– Будет сделано! – отсалютовал я и, счастливый, выскочил из медпункта, на ходу натягивая дождевик.

На улице меня встретил все тот же промозглый ветер с дождем, неистово пытающийся прорваться сквозь полиэтилен на тонкую пионерскую рубашку. Хорошо, что хоть столовая относительно недалеко, не придется через весь лагерь тащиться. Придерживая капюшон, как можно быстрее рванул к святая-святых пионерской братии.

Пять лет. Пять долгих лет я не жил, существовал, изо дня в день повторяя программу. Слышать тысячу раз тысячи одинаковых фраз, которые не навевали ничего, окромя скуки. Думать, что в этой жизни уже понял все. А теперь… Теперь я парил, оторвавшись от земли, все вперед и выше, туда, в неведомое, в грядущее, где должно было ждать непременное счастье рыжего цвета. Счастье, казавшееся вечным, как молодость, как это лето. Очень славное ощущение. Так чувствуешь себя, когда долго был несчастен, а потом все внезапно налаживается, и ты вдруг понимаешь, насколько тебе было плохо прежде.

Увы, знакомого надменного личика с озорными хвостиками в столовой я так и не увидел. Значит, серьезный разговор пока откладывается.

Хотя, какой, нафиг, серьезный разговор в столовой? Он бы в любом случае пока не состоялся. Но то, что Алисы не было – обидно. И странно, учитывая, что ее протеже как раз-таки присутствовало, чем-то на пару с Мику заметно напрягая братьев-кибернетиков. Ладно, может рыжая просто, по своему обыкновению, опаздывает.

Схватив ужин, падаю за свободный стул к Дэнчику со Славей. Там еще, конечно, Женя была, но сейчас вот реально как-то совсем не до нее. Перетопчусь, как говорится, сейчас даже она настроение мне не испортит.

– Приятного, – бросил всем я, принявшись стремительно поглощать ужин. Голод-то, оказывается, вес же действительно не тетка. И отсутствие в желудке обеда это сейчас очень даже подтверждало.

– И тебе, – кивнула Славя, подозрительно на меня покосившись. – Максим, все в порядке? Ты какой-то даже для себя чересчур суетной.

– И правда, – поддакнул Дэнчик, задумчиво подперев подбородок кулаком. – Да еще и с рожей такой триумфаторской. Колись, кого разбил под Аустерлицем?

– Знаешь, брат, кажется, что самого себя, – победоносно отвечаю я. – Случилась история, леденящая кровь, – убийца со скальпелем обнажил мой нерв. Грядут перемены, друзья мои. Прошлое на ноль, все.