– О чем задумался? – спрашивает Виола.
– На удивление, о важном, – и признаю я это больше самому себе.
– Никак, поди, о той пионерке, с которой вчера за ручки держался? – хищно хмыкает медсестра. – Интересный выбор. Впрочем, от тебя я, честно говоря, другого и не ждала.
– В каком плане? – тут у меня немного бровь даже дернулась. И эта туда же. Ну неужели мы с Двачевской и впрямь так подходим под разряд этой самой так называемой идеальной пары?
– Ну что ж я, Максим, породу твою не раскусила? – как-то даже мечтательно вздохнула медсестра. – Быть первым всегда и во всем, отчаянно, до зубовного скрипа и стона. Сметать к черту все преграды на пути и покорять те вершины, о которых кто-то послабее даже и заикаться не думает. Даже не знаю, почему ты при таких знаменателях решил покорить сердце знаменитой Двачевской? Я, конечно, с Алисой, к сожалению, и парой слов не перемолвилась за эту смену, да и за прошлую тоже, но слухи, знаешь ли, особенно в таком месте, как пионерлагерь, быстро расползаются.
– Нормальная такая характеристика, – хмыкаю.
– Не вижу причин жаловаться, – ответила Виола. – Но и перебарщивать с этим делом тоже не советую. Иначе это рискует перерасти в самый что ни на есть натуральный сволочизм. А из-за этого, знаешь ли, можно потерять очень многое. Уж я-то знаю.
– А Вы… – начал было я.
– Не я, – она мягко останавливает мой слегка поспешный вопрос. – Был в моей жизни молодой человек. Как же я была в него влюблена! Такой легкий и веселый парень, умевший читать стихи и гулять по ночным крышам. Умевший выбирать именно те цветы, которые мне именно в тот самый вечер хотелось увидеть в своей вазе. Он мог говорить обо всем целую ночь напролет, начиная с районных сплетен и заканчивая четверостишиями Омара Хайяма. С ним можно было пойти куда угодно, хоть в театр, хоть на концерт классической музыки, хоть в пивную, хоть на дискотеку, да даже на тот же самый футбол, не к темноте он будь помянут. И везде с ним было весело и хорошо. Но больше всего на свете он жаждал этой чертовой власти. А я просто хотела помогать людям. Слишком уж разными были наши жизненные цели.
Я молчу. До безумия хочется закурить, но сдерживаюсь. Потому что очень хорошо вижу в этом человеке себя. И мысленно благодарю судьбу за то, что позволила мне сделать хоть какие-то шаги к изменениям в лучшую сторону.
Доходим до сцены, а там, в дальнем углу, на самом ее краешке, влюбленные целуются. И нас даже не замечают. Идиллия, чтоб ее…
Виола одобрительно ухмыляется и ладошкой манит меня в противоположный конец сцены. Подходим, останавливаемся, она облокачивается на облицовку, достает сигареты и аккуратно прикуривает, разгоняя свободной рукой ленивый сиреневый дымок. При этом замечаю, что то и дело продолжает поглядывать в сторону парочки.
– Знаешь, – говорит. – Максим, что-то мысль в голову пришла, не могу не высказать.
– Ну, если не можете не высказать, тогда говорите, – жму плечами я, без остановки вертя в кармане электронку. Зараза, как же курить-то не вовремя захотелось…
– Ну, вот посмотри на этих пионеров, – она без зазрения совести кивает в их сторону. Хотя они так на наше появление и не отреагировали. – Вот я тебе рассказывала о своей бурной молодости. Крыши, ночные свидания, вся эта романтическая суета… И сейчас вроде, казалось бы, что мешает? А вот так вот сесть с мужчиной на краешек сцены и целоваться до онемения губ – уже как-то и не с руки. Почему, интересно? Неужто эта самая молодость и в самом деле закончилась? Так почему тогда я этого не чувствую?
Ох, не знаю я, Виолетта Церновна, не знаю. Не от возраста, думаю, это все же зависит. Я хоть сейчас, если так подумать, готов творить хрень и безо всякого стеснения лобызаться на людях. Пусть мне и не за тридцать, а пока что всего лишь под.
– Не думаю, что Вы сейчас правы, Виола, – говорю. – Отец рассказывал, как за мамой по молодости ухаживал. Цветами заваливал. Из университета встречал ежедневно. По всяким местам интересным водил. Романтика-романтика, короче говоря. А вот так вот на природе, грубо говоря, в каком-нибудь условном парке на скамейке – никогда не целовались. Первый раз ее поцеловал, когда домой провожал, около подъезда. Хотел в щечку чмокнуть, а получилось, что в губы уткнулся.
Виола в ответ на мою историю как-то расстроенно даже скривилась.
– Ну вот, видишь, а ты говоришь, мол, не кокетничайте, Виола. А ведь я все-таки постарела. Хоть это и незаметно пока для окружающих. Растеряла то, что раньше было. Я вот, ты даже представить себе не можешь, как этим ребятам сейчас завидую.
А эти там наконец-то оторвались друг от друга. Нас заметили, синхронно ойкнули, на что Виола им с лукавством подмигнула. Смотрю – пионеры о чем-то зашушукались, да и к нам идут, краснея с каждым шагом все больше и больше.
– Извините, Виолетта Церновна, – наконец доносится до нас робкий голос парнишки. – А у Вас…
И замолчал. Побаивается чего-то.
– У меня, да, – согласно кивает Виола, начав в своей привычной манере растягивать слова. – В шкафу наверняка найдется. Вас же изделие №2 интересует… пионеры?
Эти самые пионеры аж глаза вытаращили от испуга. Стоят, рты раскрыли, забыли вообще изначальную цель визита.
– Да я это… – собирается, наконец, кое-как парнишка. – У Вас… закурить не найдется?
Ого. Вот уж действительно, наглость – второе счастье. Я бы в его возрасте, скорее всего, так и не рискнул бы, окажись в такой ситуации.
А Виола безразлично, даже как-то разочарованно, жмет плечами, да и протягивает парнишке пачку. Тот аж поглядывать на окружающий мир по-другому начал, с высоты своего нового, пипец какого высокого положения. Взял слегка подрагивающей рукой никотиновую палочку, да и задымил вовсю. И даже без намека на кашель, хочу заметить. Виола и спутнице его как бы невзначай предложила, но та скромно отказалась.
– А мы тут, кстати, с моим юным помощником как раз о вас разговаривали, пионеры, – неожиданно улыбается медсестра своей, кажется, самой обаятельной из всего арсенала улыбок. – Вы уж извините. Завидую я вам по-доброму. Хорошо вам сейчас. Лето, приятный теплый вечер, любите друг друга…
– Ну, – опять смущается парнишка. – То, что любим друг друга, это, конечно, да. А вот этот теплый вечер, он нам, извините, нафиг не сдался. У Маринки соседка – помощница вожатого, у меня сосед тоже тот еще фрукт. Да и вожатый наш – Никита, чтоб его, Валерьевич. Вот и приходится ныкаться по углам.
Вздыхает горестно, добивает сигарету, тушит об землю, небрежно прячет бычок в карман, берет девушку свою под ручку и гордо уходит в закат. А мы оба так и стоим, глазами хлопаем. Виола, правда, как только они окончательно удалились, рассмеялась. Бархатисто так.
– Чего ж Вы смеетесь-то? – спрашиваю удивленно.
– Ой, знаешь, Максим, – говорит сквозь слезы. – Над своей романтической придурью. Все же поторопилась я, прав ты, не сильно-то я и старею, раз в таком ключе периодически продолжаю мыслить. Святая наивность.
Тут уже и я расхохотался. Дошло, что называется. Ох уж эта многогранная романтика.
А еще я как-то понял, что заводить сейчас разговор об алкоголе будет ну максимально не к месту. Совсем. Черт. Вот тебе и непринужденная обстановка. Проклянут меня, чувствую, товарищи до седьмого колена.
Минуточку… кстати говоря о товарищах. Кибернетики, вашу мать! И правда ведь – зачем сейчас корячиться перед Виолой, если ранее мне был послан очень жирный намек, что спиртное можно добыть у них в клубе? Водка ведь всяко там, раз она им «сугубо для протирки контактов». Не попрут же они ее к себе в домик. Хотя, с этих-то болванов станется.
Да уж, случалось мне совершать множество вещей, которые многие представители homo сочли бы неправильными, но красть еще не доводилось. Соседская земляника и булочки в столовой не в счет. Да и за кражу пары бутылок «Столичной» вряд ли предусмотрено уголовное наказание. А эта парочка своего робота уж найдет чем протереть. Не пропадут. Обидеться, правда, могут, если узнают. Ну да ладно. На обиженных, как известно, – хрен кладут и воду возят. А у меня тут пока что своих проблем невпроворот, чтобы я еще с их гипотетическим ущемленным самолюбием разбирался. Поймут, в конце концов, не маленькие. А не поймут, – ну что ж, значит, и не надо.
