– Это хорошая отмазка, кстати, – Аленка одобрительно улыбается, смотря, как трогательно мы с рыжей держимся за ручки. – Из серии – да, я тот еще кобелина, но я ведь не признаюсь никому в любви.

– Ты вообще на чьей стороне? – тут уже я возмутился.

– Ты знаешь ответ, – подмигивает девушка.

– Давай, Макс, парируй, – смотрит Алиса на меня с интересом.

– А чего тут парировать? – жму плечами. – Я считаю вообще излишней пошлостью копаться в прошлой жизни своего партнера. Прошлое оно на то и прошлое. Отпусти и забудь.

К моей радости, тут уже ни от кого возражений не последовало. И тишина. Никто пока не спешит дальше продолжать наши, в сущности, бесполезные разговоры. Только колеса стучат. Вообще не понимаю, как теперь могут таким образом все эти поезда проектировать, чтоб колеса не стучали? Тыдым-тыдым. Тыды-тыдым. Это же извращение самое натуральное.

– Но странный стук зовет в дорогу, – напел я.

– Может, сердца, а может, стук в дверь, – тут же подхватила Алиса.

– И когда я обернусь на пороге, – тихонько пропел Аленка.

– Я скажу одно лишь слово: «Верь», – закончили мы уже хором.

Все же этот чертов Питер можно любить хотя бы из-за Цоя. А так… Не испытываю симпатии к этому городу. Ничего личного. Просто есть своя история. Не очень приятная, и вспоминать ее без особой надобности ну совершенно не хочется. Так что возвращаемся из города на Неве к полувагону.

– Гитару бы сейчас, – грустно вздохнула рыжая. – И шашлык пожарить. Папа в свое время такие шашлыки делал, эх… как сейчас помню – сидим на природе, я, папа и собака, Буян мой. И гитара. Я так и норовлю собаке кусочек дать, а папа ругается. Чего, говорит, собаку балуешь…

– Знаете, – неожиданно быстро перескакивает с темы Алена, не дав мне нормально осмыслить сказанное Алисой. Да и сама рыжая тем временем как-то лицом побледнела, будто чего лишнего сейчас ляпнула. И так всегда, когда речь о семье заходит. Странно это все как-то. И наводит на определенного рода мысли. И я искренне надеюсь, что это просто мои додумки, и что с ее родителями все в порядке, а причина на самом деле в другом. Пожалуйста… – Смотрю я вот на небо и думаю, как это древние умудрялись нормальную психику сохранять, когда думали, что небо из синего хрусталя состоит. Ведь это все равно – пещера. Большая, светлая, но – пещера. Ужас…

– Ужас, – соглашаюсь после небольшой паузы. Уверен, нет смысла возвращаться к сказанному ранее Алисой. – А понимать, что там, за синевой, только черная и бессмысленная пустота – не ужас?

– Я бы сказала, что это вызов, – мелодично отметила Алиса. – Ты правда думаешь, что там пусто?

– Я ничего не думаю, – я принимаю положение полулежа, закидывая руки за голову. – Потому что не знаю. Но какая-то часть меня говорит, что довольно высокомерно для homo думать, будто они единственная разумная жизнь в необъятной Вселенной. Хотя бы по той простой причине, что если это является пиком разума, придуманного мирозданием за четыре с половиной миллиарда лет, если не больше, то я как-то не очень хочу принимать условия этого мироздания. Войны, насилие, разве это действительно является такой необходимостью? Выживание, скажете вы? Чушь. Человечеству дан интеллект, способный осилить космос, а они дубинами меряются. Ы-хы, мы своей дубиной можем поиметь другой материк… Дебилы.

– Мой дед, фронтовик, говорил, что мир это короткий промежуток между двумя войнами… Действительно грустно осознавать, что он прав, он уж это понимал наверняка – прямиком с Финской кампании под Ленинград угодить, – вздохнула Алиса.

– Вот и я о чем… И это даже не грустно. Это, блин, страшно.

– Давайте притормозим, пока не поздно? – покачала головой Аленка. – Вон, небо какое, чистое, а самое главное – мирное. На этом предлагаю и сосредоточиться.

Блин, да, стоило бы. А то так реально можно договориться, что остается только одна дорога – бытие экспонатом какого-нибудь музея при институте судебной психиатрии имени Сербского. Да и звук кита прямиком из моего живота тоже немного момент испортил. Отсутствие даже намека на пищу за сегодняшний день начало давать о себе знать.

– Можно сосредоточиться на том, что я нихрена сегодня не ел, – посетовал я.

– Ути, бедненький, – ответила Алиса с легкой издевкой. – Что думаешь, Ален, чем нашего спутника кормить будем?

– В данный момент если только каких-нибудь случайных жуков наловить, – жмет плечиком. – А если бы тут ползали муравьи, то можно их было бы наловить, посушить, растолочь, добавить воды и пожарить как котлеты. Сама не пробовала, но говорят, что на вкус, как рыба с лимоном.

Мать моя муравьиная матка…

Не, после такой информации, моей бедовой головушке точно надо проветриться. Примеряюсь к лесенке, и взбираюсь вверх, на край полувагона. Ощущение, конечно, весьма занятное – теплый ветерок проходит сквозь волосы, вокруг никаких признаков цивилизации, лишь уходящая в никуда однопутная колея железнодорожного пути, которая непрерывной линией следует за поездом, окруженная коричневой, почти лишенной растительностью почвой в бурых трещинах. Красота. Интересно, сколько мы уже так едем? А хрен пойми. Телефон как-то сейчас из кармана доставать не решаюсь – выроню еще, чего доброго, вот попадалово будет. Ни музыки, ни связи с XXI веком, вообще ничего… Ирония. Даже в восьмидесятых у человека будущего зависимость от телефона.

– Как виды? – доносится снизу голос Алисы.

– Деревья, деревья и еще раз деревья, – откликаюсь. – И… Ой, олени!

Действительно, поезд стремительно промчался мимо небольшой группы из пяти-шести особей, которые еще некоторое время с интересом провожали наш товар-вагонный состав.

– Олени? – всполошилась Аленка. – Блин! Все, Макс, слезай, тоже поглазеть охота!

– Не-а, – хмыкаю.

– Слезай, говорят!

Ладно, ладно, слезаю. Все равно там снова пошли одни деревья безо всяких изысков. А этого добра я уже сполна насмотрелся. Пусть ребенок радуется.

– А ты не хочешь посидеть на краюшке вагона? – спрашиваю уже у все еще сидящей Алисы, когда вновь ощутил почву под ногами и уступил свой наблюдательный пост Аленке.

– Да, – машет рукой. – Чего я там не видела. Тоска зеленая. Причем в прямом смысле этого слова.

Я сажусь рядом, причем намеренно делаю это как можно ближе к ней. Мы едва касались плечами, но даже так я чувствовал ее тепло и ровное сердцебиение. Хотя, может это мое собственное? Как я вообще в таком гаме могу что-то различить?

– У тебя эти твои затычки с собой? – тихо спрашивает девушка.

Я киваю и, не глядя, достаю из кармана коробочку из-под наушников и протягиваю ей белую капельку. Алиса бережно забирает ее у меня из рук и, помедлив, разбирается, как правильно устроить наушник в ухе. Даже без моей подсказки. Не то, чтобы я удивился, скорее, был рад, что не пришлось объяснять очевидные вещи и заставлять Алису чувствовать себя дурой.

«Wise man said just walk this way to the dawn of the light. Wind will blow into your face as the years pass you by…» – заиграли случайные Скорпы. Хотя песня в контексте ситуации случайной не выглядела. Пошлешь ли ты мне Ангела, Жизнь? Или ты уже… А я тут сижу такой идиот и выкобениваюсь. А ведь я просто хочу сделать как лучше…

Ей?

Или просто себе, а то, что ты делаешь лучше ей, ты просто себе внушил, использовав просьбу Панамки не делать Алисе больно, как удачный предлог? И ведь получается, что тогда я действительно такой эгоист, которым меня привыкли считать. Как-то теперь это стало признаваться с большим сожалением.

– Стремно было, на самом-то деле, – говорит Алиса.

– А? – я и правда не до конца был уверен, что правильно ее расслышал.

– Стремно было, говорю, – повторяет она. – Рискованная затея была. А то видала я этих, катающихся снаружи поездов. Совесть сейчас успокаивает только то, что я ради нее старалась, – девушка кивает в стороны довольно улыбающейся Аленки, которая все еще восседала на вершине.

У Двачевской совесть есть? Вот уж действительно открытие, так открытие.