Я достаю телефон и звоню бабушке Пегги, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. В некотором роде она мой лучший друг. Единственный человек в моей новой жизни, который знает, кто я. После убийств я переехала жить к дяде и тете и жила у них с пяти до семнадцати лет, но теперь мы редко общаемся.

Бабушка быстро отвечает.

– О, Ева, спасибо, что позвонила мне. У меня тревожные новости, – заявляет она.

Значит, случилось что-то плохое. Бабушка Пегги не склонна к панике, и только что-то на самом деле серьезное может заставить ее беспокоиться.

Я замедляю шаг и прижимаю телефон к уху, чтобы было лучше слышно. Шум на дороге мешает.

– Что случилось? С тобой все в порядке?

– Мы можем с тобой увидеться?

– Конечно. Где встретимся?

– Ты можешь приехать сюда?

Я сглатываю.

– В Красный дом?

Она делает паузу, понимая, о чем она просит, потом говорит:

– Да. Прости.

– Бабушка, я… не могу.

Я в последний раз была там в семнадцать, восемь лет назад. Я оставила все это в прошлом. Мы встречаемся в других местах. В галереях, музеях, кафе, где громко работают кофемашины, и нам приходится кричать. В местах, где легко избежать разговоров на сложные темы.

– Всего один раз. Прости меня. Мне нужно с тобой поговорить. И… кое-что тебе показать. Я не очень хорошо себя чувствую.

Мгновение я жду, не могу говорить. Она тоже молчит, но я слышу ее дыхание. Я знаю, она не стала бы просить меня приехать, если бы это не было действительно важно.

И пусть внутри у меня все леденеет, в конце концов я отвечаю:

– Хорошо, я приеду к тебе в Красный дом.

А еду по трассе А515 из Эшборна, направляюсь на север к Бейквеллу, потом к Баслоу. Недавно прошел дождь, и дороги теперь блестят от воды. Сквозь облака пробивается тусклый свет зимней луны, который, падая на поля, придает им какой-то потусторонний вид.

Живот крутит от беспокойства. Бабушка Пегги не стала бы просить меня приехать в Красный дом, если бы не случилось что-то на самом деле плохое. Я веду машину в полубессознательном состоянии, бормочу себе под нос, что она, возможно, упала и растянула лодыжку, не может выйти из дома, но в целом с ней все в порядке. Мои слова звучат как мантра, но я в нее не верю. Произошло что-то очень серьезное.

Примерно через полчаса я приближаюсь к Лиш-Фену, болотистой местности, где растет много вереска, дрока и травы. Туда мало кто отваживается заходить, зато дикая природа чувствует себя просто отлично. Ходили слухи о затопленной деревне – во время дренажных работ нашли осколки глиняных изделий и деревянные вещицы, вырезанные из дуба, но это не подтверждено.

Я говорю себе, что слишком остро реагирую. Я всегда была паникершей. Если кто-то опаздывает на встречу со мной, я представляю себе автомобильную аварию, взорвавшиеся подушки безопасности, торчащие из конечностей кости и судорожно работающих парамедиков, которые делают искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Этому едва ли стоит удивляться, учитывая мое прошлое, но обычно с людьми все в порядке. С бабушкой Пегги все должно быть в порядке, потому что она слишком много значит для меня. Я не видела тетю и дядю восемь лет, и Пегги – единственная родственница, с которой я общаюсь. Я представляю себя без нее дрейфующей в бескрайнем море льда.

Я доезжаю до насыпной дороги, пересекающей болото, и еду по ней к дому, который стоит на неком подобии острова. В прошлом территорию вокруг него осушали, там паслись овцы, но бабушка Пегги решила этого не делать, поэтому болото постепенно отвоевывает себе назад эту территорию с ее молчаливого согласия. Осталось только одно хорошее поле. Это означает, что Красный дом с каждым годом становится еще более изолированным, окруженным болотом, от которого идет странное красное свечение. Я знаю, что болото красное из-за водорослей или еще каких-то растений, но ходят слухи, что это кровь животных, которых убивали в старом сарае в те времена, когда ферма принадлежала моему двоюродному дедушке. И конечно, там пролилась кровь членов моей семьи, хотя разумом я понимаю, что она не стекала в болото и оно стало красным не из-за нее.

От деревни Маршпул до дома всего около мили, их разделяет перелесок и, конечно, болото, но по ощущениям это совсем другой мир. Некоторые участки очень опасны. Это так называемое «покровное болото»[1] – оно вроде бы кажется твердым участком земли, а на самом деле это на поверхности воды плавает слой травы и других растений. Когда я росла, мне рассказывали много историй о детях, которые отправились на болото и не вернулись. Реальный случай я знала только один – четырехлетний мальчик отошел от родителей во время семейного пикника и потерялся. Его тело нашли через два дня наполовину погруженным в воду.

В поле зрения появляется дом, освещаемый фонарем в викторианском стиле, который бабушка Пегги установила у двери. Кирпичный фермерский дом кажется темнее и краснее, чем должен быть. Изнутри дом был почти полностью уничтожен огнем, но фасад не пострадал, хотя при дневном свете все еще можно увидеть почерневшие участки, опаленные огнем. Я трясу головой и собираюсь с силами. Вины дома в случившемся нет.

Я заезжаю во двор и чувствую приступ тошноты. Но я должна это сделать. Я нужна бабушке Пегги, а она меня никогда не подводила.

Я выхожу из машины и иду к входной двери. Я чувствую покалывание на кончиках пальцев, крошечные волоски на шее сзади встают дыбом.

Дверь не заперта, и я захожу в темный коридор, быстро прохожу мимо гостиной и направляюсь в кухню. Мне кажется, что чуть-чуть пахнет дымом после пожара, но, конечно, это не так. Прошло двадцать лет. Я делаю глубокий вдох, и запах исчезает.

Меня захлестывают воспоминания. Я – маленькая девочка, рыдаю на плече у бабушки Пегги, потому что считаю, что тетя и дядя меня ненавидят. Запах талька с ароматом сандалового дерева, которым она пользовалась после ванны. Влажный банановый кекс, который она испекла, чтобы меня порадовать.

Пегги сидит за столом, склонившись над чашкой чая. На ней джинсы и свитшот – она никогда не выглядит как классическая «пожилая дама». На столе стоит тарелка с домашним печеньем и заварочный чайник, она пьет чай из фарфоровой чашки с блюдцем. То, что она потрудилась все это приготовить и выставить на стол, меня успокаивает. Может, на самом деле с ней все в порядке. Когда я была маленькой, она обычно выливала немного чая в блюдце, чтобы он побыстрее остыл, и поила меня им с блюдца. Может, она таким образом приучала меня к нему. Может, не хотела рисковать – вдруг мне бы не понравился чай? Когда в семье случилось столько трагедий, как в нашей, тебе часто предлагают чай, много чая.

Пегги поднимает голову и улыбается.

– Спасибо, что приехала.

Я вижу ее серое лицо и понимаю, что она выглядит намного хуже, чем в предыдущую нашу встречу. Я снова чувствую тяжесть в животе, словно там сворачивается клубок змей.

Я усаживаюсь за стол, наливаю себе чай, беру печенье. В кухне сводчатое окно, разделенное вертикальной перегородкой, свет из него освещает часть территории, и я вижу, как частично оторвавшийся гофрированный металлический лист колотится на ветру на крыше одной из старых овчарен. Раньше я иногда оставалась здесь на ночь, но, когда начинался ветер, спать было невозможно. В такие моменты я представляла, что это мои умершие родители пытаются попасть в дом, и, с одной стороны, это пугало меня до жути, а с другой – я хотела их увидеть.

Я отгоняю воспоминания и смотрю сквозь окно на болото. Оно блестит в лунном свете, кажется жутким и красивым одновременно.

– Как ты? – спрашивает Пегги. – Как там книжный магазин? И животные?

– Отлично, – отвечаю я, решая ничего не рассказывать о нашем с Мумин сегодняшнем супергеройском поступке. Мне нужно, чтобы бабушка объяснила мне, что происходит. – Я еще должна вернуться сегодня в приют, чтобы покормить осликов, – добавляю я.