— Надеюсь. Мы выявили схему организации, остается только поставить имена.

Стрейндж подумал, что его собственная проблема немногим отличается от трудностей Мэттьюза.

— А это легко? — поинтересовался он.

— Легко никогда не бывает. Обычные бунтарские затеи экстремистских ячеек. У каждого — своя кличка. Никто не знает, кто кому подчинен. Мы надеемся выловить кого-нибудь из вожаков и устроить сеанс чтения чужих мыслей. Я положил глаз на один подозрительный дом в Фулэме.

— Вы связаны с управлением?

— Обычное сотрудничество. Каждый старается перебежать другому дорогу. — Мэттьюз рассмеялся и отодвинул бульонную чашку. — Ты омлет любишь?

— С удовольствием отведаю.

— Сейчас будет готов. Знаешь, единственный раз, когда я себя чувствовал в министерстве незаменимым, это когда мы вместе, в шестьдесят восьмом, провернули ту незабываемую операцию.

— Да, успех нам сопутствовал, — улыбнулся Стрейндж при этой похвале.

— Весело было тогда работать, — вспоминал Мэттьюз. — Но с тех пор чудо не повторялось.

— А с кем ты имеешь дело теперь?

— С твоим уходом в управлении воцарилась неразбериха. От Хейтера ничего не добьешься. Твой преемник — как его?

— Гай Прис.

— Чересчур деловит. Думаю, единственный, с кем дело идет, это Дейнджерфилд. А он для меня — загадка.

Стрейндж решил, что пора несколько изменить тему беседы, и отважился на вопрос:

— А как с Листером?

— Так он тебе рассказал, да?

На секунду, неправильно поняв вопрос, Стрейндж испугался.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он быстро.

— Я получил от Дейнджерфилда указания, что это в высшей степени секретно. Даже Хейтер не в курсе.

Стрейндж был ошарашен. Он бессмысленно уставился на Мэттьюза. Значит, Дейнджерфилд занимался делом Листера, возможно, продолжает им заниматься… Понятно, что никто не знает про это. Он глубоко вздохнул. Нужно расслабиться, иначе сразу выложишь все свои козыри. Придется еще разок рискнуть, но с умом.

— В том-то и дело, Барнаби, что мне он не сказал. Поэтому я здесь.

Мэттьюз, суетившийся над плитой, повернулся к Стрейнджу.

— Ты созрел для омлета? — спросил он.

— Пожалуй, да.

Мэттьюз поставил тарелку на стол и с преувеличенной вежливостью предложил перец и соль.

— Что происходит, Фрэнк? — спросил он без обиняков, глядя в лицо Стрейнджу.

«Сколько же придется выложить, чтобы развязать ему язык?» — подумал Стрейндж. Поиски информации странным образом не вязались с дружбой.

— Ты удивишься, если я скажу, что меня не вовремя отправили в отставку? — задал он встречный вопрос. Мэттьюз посмотрел на него озадаченно.

— Фрэнк, я скажу то, что все думают. Никто не понимает, почему ты вдруг решил уйти в отставку.

— Барнаби, ты меня не понял. Я не собирался уходить, меня вынудили к этому.

— Тебя уволили! — воскликнул Мэттьюз. — Вот тебе раз! Из министерства никого не увольняли бог знает с каких пор!

— И тем не менее. Ну, положим, я — исключение. Я ушел — в сущности, это не было увольнением — из-за Листера. А точнее, я вышел в отставку, потому что Дейнджерфилд дал мне понять, что моя репутация как начальника управления подмочена из-за дела Листера. Отставка — единственный почетный выход.

— Неудивительно, почему Листер возражал против слежки.

— Ты понимаешь теперь, почему я так заинтересован в открытиях и разоблачениях Листера?

— Почему ты не доверишь министерству действовать в твоих интересах?

В первый раз за вечер Стрейндж рассмеялся прежним раскатистым смехом. В пустой кухне гулко откликнулось эхо.

— Да ведь министерство печется о своих собственных интересах и зовет их национальными.

— Это, Фрэнк, для меня слишком цинично. Так далеко я с тобой не пойду. Иногда мне приходит в голову, что министерство управляется какими-то ошалевшими безумцами, но они работают как раз ради того, что зовется национальным благом. Такой уж им выпал жребий.

— Да, Барнаби, но в то же время я узнал, что во имя этих идеалов совершаются предательства.

— Фрэнк, ты говоришь загадками. А от нас в разведке требуют разгадок.

— Листер умер в день моей отставки, — сказал он. — Неважно, чего добивался Дейнджерфилд. Я полагаю и, как оказалось, правильно, что в управлении ничего делать не станут. Со вздохом облегчения Хейтер закроет досье по делу Листера и отправит его в центральный архив для будущих историков.

— Гм…

— Вот как Хейтер действует в национальных интересах. — Стрейнджу хотелось вытравить из своего голоса всякую горечь.

— Извини, Фрэнк, — посерьезнел Мэттьюз. — Не могу с тобой согласиться.

— Не будем обсуждать, нравятся тебе мои суждения или не нравятся, — промолвил несколько заносчиво Стрейндж, — а ты как бы поступил на моем месте?

— Я, — ответил Мэттьюз с ударением, — набрал бы полдюжины мартовских червей и отправился бы на рыбалку. — Он улыбнулся и продолжал, — но ты, при твоем занудстве, твердишь себе: «Хочу знать, чего добивался Листер». — Мэттьюз по-дружески похлопал его по плечу. — Пойми меня правильно, Фрэнк. Я хочу сказать, что ты на голову выше нас всех.

— Ты гораздо лучше научился читать чужие мысли, — ответил Стрейндж. — По моим данным, Листер действительно добивался того, что весьма смутило бы управление…

— Я бы подумал… — начал было Мэттьюз.

— Потому что, несмотря на мои предубеждения, обнаружилось, что Листер был прав.

Мэттьюз затряс головой.

— Извини, Фрэнк. Не знаю, откуда ты берешь свои данные, но я рад, что ты пришел ко мне. Уверяю тебя, Листер ничего хорошего не добивался.

— А чего он добивался? — В голосе Стрейнджа прозвучало раздражение.

— Мы следили за ним всего несколько недель — только в дневные часы, но и этого оказалось достаточно. Все то время он вел себя весьма странно. Веришь ли, он менял свою внешность в мужском туалете на Паддингтонском вокзале и навещал очень странных личностей.

— Кого же?

— Ну, этого типа с телевидения. Парня, замешанного в скандале. Понимаешь, о ком я. Такой высокий, гибкий и стройный, настоящий красавец.

— У меня нет телевизора. Чем он занимался?

— Журналистикой, брал у всех интервью, чертовски знаменитый, ты наверняка его знаешь.

— Роланд Селзер, что ли?

— Точно. Пресловутые интервью Селзера. Человека, которого все ненавидели.

— Листер встречался с Селзером?

— Подозрительно, не правда ли?

Стрейндж промолчал.

— Кого еще навещал Листер?

Мэттьюз задумался.

— Ах, да. Известного тебе Фентона, члена парламента, левого лейбориста, разделяющего политическую линию газеты «Трибюн». Он имел с ним долгий разговор.

— Вы прослушивали?

— Нет. Я же говорил, что операция была организована на низком уровне.

— Все это мне вовсе не кажется особенно подозрительным.

— Эх, Фрэнк! Фентон давно уже отправлен на свалку.

Стрейндж отметил, что Мэттьюз, как и любой другой, верит в то, что тут не обошлось без «руки Москвы».

Это почему-то вызвало в нем раздражение, но он подавил его и спокойно спросил:

— Что еще натворил Листер?

— Имен не помню, но он посетил профсоюзных деятелей левого толка, дельцов с сомнительной репутацией из «Импорт-экспорта», торговца оружием в Бирмингеме, пару проштрафившихся консультантов по компьютерам. Боже мой! Он даже сунулся в советскую постоянную торговую миссию. А когда не якшался с леваками, на каждого из которых в управлении заведено досье, то ублажал дома жену.

— Счастливый брак?

— Вряд ли. Был еще третий, кто помогал ему в постели.

— А что произошло ночью перед его смертью?

Набив табаком трубку, Мэттьюз поднес к ней огонь и повертел в руках спички. Он говорил, не разжимая зубов.

— Действия Листера сбивают с толку. Ночью он вернулся в Челтнем. Мы были убеждены, что зацепим его утром. Тогда и узнали, что он покончил с собой в Уайтхолле.

— Думаешь, самоубийство?

— Уверен, Фрэнк. — Мэттьюз глубоко затянулся. — Вообще-то мне на все наплевать. Не думаю, что здесь были какие-то скрытые пружины. Для самоубийства у него имелось множество причин, хотя с другой стороны, он водился с людьми, которые, будь им на руку, избавились бы от него. Может, обнаружилось, что он запутался.