С холстов на молодых людей смотрели богатые горожане, крестьяне с потухшими взглядами, ясноглазые молодицы и румяные парни в ярких рубахах. Мыслимо ли, возможно ли было сотворить такое волшебство обычными старческими руками?.. Между тем продавец, хитро прищурясь, поглядывал то на Ждана, то на Белослава.
– Стари-ии-ик…. – Ждан наклонился над картинами, трогая каждую кончиками пальцев, словно проверяя, настоящая ли. – Сколько хочешь за все?..
Старик промолчал, будто не слышал, обернулся к Белославу:
– Что, понравились ли картиночки, сударь?..
– Понравились, дедушка, понравились, – машинально ответил молодой человек, не сводя глаз с одной.
– Что больше-то по душе, сударь?
– Вот эта. – Белослав указал на портрет молодой цыганки, сидящей на корявом дереве, и перебирающей руками монисто на груди. – Продаете?
– Продам, сударь, отчего ж не продать-то… Я ж, чай, не ради удовольствия по городам лапти топчу, да тут сижу… Один золотой, и портрет ваш, сударь.
Не веря своей удаче, Белослав развязал кошель, вытащил золотой, и протянул его старику. Тот попробовал монету на зуб, демонстративно осмотрел ее, и, завернув в тряпицу, убрал в суму.
– От греха подальше. – Беззубо улыбнулся старик. – А вы портретик-то берите, сударь, да припрячьте. Чай, ваше теперь, никуда не денется, – добавил он совсем уж странно, но Белослав не обратил внимания. И лишь теперь, словно вспомнив, старик обернулся к Ждану.
– А вашего тут, милостивый государь, нету ничего. Не продаются остальные портретики-то. Вы уж не серчайте.
С побелевшим от гнева лицом Ждан дернулся было к старому пройдохе, но Белослав одним движением руки удержал друга, а старик, смекнув ситуацию, сей же моментом собрал свои пожитки, и был таков.
***
Тихий стук в окно разбудил молодую княгиню под утро. Накинув халат, женщина выглянула в окно, и тут же отшатнулась, словно увидев призрак. Она замахала руками, показывая ночному гостю, чтобы тот уходил, но настойчивый стук продолжался, и княгиня нехотя отворила тяжелый ставень, но тут же отшатнулась:
– Зачем пришел? Как нашел меня?
– Так старик меня послал, старик-художник, – заискивающе зашептало из утренней полутьмы. – Я и не знал, когда все случилось, что он к тебе меня отправил… Просто сказал: «Иди, Тришка, в стольный град, княгиню отыщи». Я и пошел… Делать то все равно нечего было, наших переловили многих, кто сам в города подался работу искать, кто в одиночку по большакам пошел… А я вот, сюда… Шел неделю, по кабакам да трактирам побирался, на сеновалах ночевал…
– Подожди, подожди… – Княгиня отошла от окна, взяла с туалетного резного столика туго набитый кошель, и бросила его в окно. Слышно было, что кошель ловко поймали, не дав ему шлепнуться наземь.
– Спасибо, Ра… Госпожа княгиня, благодарствую… – Вновь зашептала темнота. – А как тебя… Как получилось то, что ты… Что вы, матушка… – Окончательно запутавшись, голос смущенно замолк.
– Не части, внятно говори, – привычно-требовательно приказала княгиня, но тут же, словно устыдившись своего тона, склонилась к окну. Город дохнул на нее сыростью раннего утра, но она словно не заметила.
– Тришенька, хороший мой, да что там у вас стряслось-то? Как по большакам, как переловили?
– Так ты ж еще не знаешь ничего… Я ж чего пришел то… Мне ж сказали, дай знать обязательно, он просил… А художник сказал княгиню отыскать, будто это как то связано… Я ж ослушаться не смею, иначе стал бы неделю топать сюда… Пред княжьи очи…
– Да подожди ты! Ничего не пойму, говори толком! Кто просил? Что случилось? – Княгиня зябко запахнула халат из заморской парчи, и наполовину высунулась в окно. – Говори же!
Лица собеседника по- прежнему не было видно, перед домом князя почему-то забыли накануне засветить фонарь, либо тот потух прежде срока. В спальне княгини тоже царила тьма, слышно было, как сопит во сне и причмокивает маленький ребенок. Мимо дома прошел припозднившийся гуляка, шум башмаков еще долго раздавался в повисшей, ставшей какой-то вязкой, тишине…
Тришка молчал, княгиня тоже неожиданно перестала его выпытывать.
– Два месяца назад лихие люди в наши края пришли. Говорили, с каторги сбежали. – Тришка заговорил медленно, как нехотя. – Было несколько стычек на лесной дороге… Наши полегли… Казимир тогда в ярость пришел, сказал, неправильно это, волк волку не враг… Пошел с их вожаком разговаривать… Разговор у них нехороший вышел, в общем. Не вернулся Казимир…
Княгиня застыла в оконном проеме, и лишь по безмолвному ее кивку, умолкший было Тришка нерешительно продолжал:
– Мы его искать пошли, лиходеи к тому времени с места снялись да только их и видели… Зарезали они Казимира… – Тришка всхлипнул. – сынишка остался сиротой… Да, после того, как ты от нас сбежала он же как полоумный был, все искать тебя заставлял. А потом девку привел из деревни с животом, и жить с ней начал… А как несчастье-то приключилось, и девка сбежала от нас, своего мальчонку годовалого бросила… Мальчонка-то рыженький такой, совсем как Казимир наш был, а девка та чернявая, не в ее породу, видать, сынишка-то уродился… Так вот, а Казимир-то возьми нашему Тихону и приснись, и говорит «Раде дайте знать»… А где ж мы ее возьмем-то, Раду эту, когда ни слуху, ни духу не было столько времени… – Тришка уже рыдал во весь голос, не скрываясь. Княгиня по-прежнему стояла, не шевелясь, нимало не заботясь о том, что Тришка перебудит весь терем.
– Тут мимо проходил этот, художник, проныра старая, что тебя тогда еще рисовал… Я его признал сразу. Как узнал про наше несчастье, сказал мне, мол, Княгиню во славном стольном граде отыщи. Найди и ей вашу беду передай. Я к нему с вопросами, а он сказал, и был таков. Нет, мы, конечно, слыхали, что Князь в терем Княгиню привел, но и не думали, чтоб ты… Ты, конечно, молодец, дай-то бы Щедрейший каждому такого, мы-то и не гадали…
– Довольно. – Княгиня резко выпрямилась, и Тришка испуганно замолчал. – Никому и нигде больше ни слова, что ты меня тут видел. Даже нашим. Понял? Кто жив остался, вот это раздай – в руки Тришки полетел еще один увесистый кошель, толще первого.– Не поминайте лихом.
Ставень захлопнулся, и в утреннем сумраке слышались только благодарное бормотание Тришки, да первые утренние птахи…
***
Княжий терем горел лихо. Весело, с тресками и снопами искр, рассыпающимися на фоне ночного неба сотнями фейерверков.
Горожане помогали дворовым заливать, как могли, а бабы, стоя в сторонке, судили да рядили, как могло такое горе приключиться. Из обитателей терема никто не пострадал, кроме княжьей семьи. Князь, молодая жена, и двое детей погибли в огне: спальни их милостей загорелись самыми первыми. Толстая повариха предположила, что кто-то из светлейшего семейства изволил оставить незатушенной свечу около полога кровати. Пламя и занялось.
– Жалко детишек-то… – Причитала повариха, – вот как есть жалко. Все она, змея подколодная, кабы не княгиня, жил бы наш господин припеваючи и ныне.
– Да скряга твой господин, – сплюнул сквозь зубы сапожник, отошедший от пожарища напиться воды. – За новые сапоги второй год мне кровные отдать не может… Скряга и есть!
Мнение толпы, как водится, разделилось. Кто-то говорил, что князь, ныне уже покойный, был широкой души человек, и мог подобрать на улице бродягу и привести к себе в дом. А кто-то усмехался, что княгиня при этом лично ходила на базар, выбирать самые дешевые овощи к обеду. Скуп был старикашка, что и говорить, да и не пара ей, молоденькой. Кто-то в очередной раз вспомнил, что поженились они тайно, и появилась княгиня в городе впервые уже брюхатой, но тут же снова переключился на обсуждение более интересующей всех причины пожара.
Никто не заметил, как от толпы тенью отделилась чумазая, вся в саже, цыганка. В мешке за плечами у нее что-то возилось, и даже слышалось, казалось, тихое гусиное гоготание. Цыганка шикнула на мешок, приладила его поудобнее за плечи, и зашагала прочь.
***
Ведьма поселилась под селом недавно. Все знали, что она хороша собой, молода и дика, как рысь. При случайной встрече на большаке так зыркнет, что невольный прохожий только глаза отводит, да крестится. Но никто не знал, откуда она взялась, кто такая, надолго ли явилась, и зачем. Ходили слухи, что это бывшая жена князя из соседнего княжества, которая уморила своего мужа и его дочь от первого брака и сбежала от правосудия.
