Договор подписали от кубанцев Л. Быч, Б. Савицкий, А. Калабухов, от горцев — Т. Чермоев, Г. Бамматов, X. Хадзагаров и Гайдаров.
Это возмутило даже линейцев, которых черноморцы предварительно не поставили в известность, а добровольцы объявили федералистов изменниками. Возвратившийся тогда из Парижа Калабухов попытался сбить накал обострившихся страстей, заявив через «Вольную Кубань», что заключен вовсе не договор, а лишь его проект, и что он полностью соответствует постановлению Рады от И ноября 1918 г. об образовании Кубанского государства и ему подобных на территории России. Правда, он тут же добавил, что горы Кавказа теперь обагряются кровью из-за неправильной политики А. Деникина, и потому делегации решили добиться прекращения бессмысленной резни признанием взаимного суверенитета. 30 октября Калабухов, выступая на заседании Рады, подбавил жару: «Кубань не должна допустить, чтобы по ней проехала победная колесница генерал-губернатора. Под влиянием монархических идей… население не верит в земельный закон, так как монархические авантюристы заявляют им: «Пашите, пашите, а собирать-то не будете!»
Рада клокотала. Делегаты метали стрелы в адрес Добровольческой армии и собственного правительства, неспособного создать независимую Кубанскую армию. И. Макаренко, избранный ее председателем вместо Рябовола, воскликнул: «Счастливый Дон! Там много достойного генералитета. А бедная Кубань не могла породить даже двух-трех порядочных генералов». Особое совещание, обличал его председатель Рады, — это «тот коршун, который ждет лишь того времени, когда можно выклевать глаза Кубанскому краю и отнять у него землю и волю». Депутат Омельченко призвал казаков оставить ряды Добровольческой армии — виновницы гражданской войны, ибо, не преследуй она «целей насаждения монархизма, давно можно было бы окончить войну и примириться с большевиками, устроив в России народную республику». В довершение ко всему кубанские правители заключили экономические договоры с меньшевистской Грузией и петлюровской Украиной, их делегаты, выезжавшие на Дон и Терек, выявляли единомышленников по борьбе с главнокомандующим Вооруженных сил Юга России. Петлюра прислал в Екатеринодар тайную делегацию. На границах Кубани выросли пограничные посты с целью пресечения вывоза продовольствия за ее пределы. Стороннику Деникина генералу Науменко Рада выразила недоверие как походному атаману. Пошатнулись позиции Филимонова. Атаман решил созвать чрезвычайную Краевую раду, чтобы обратиться к «голосу казачества».
Отношения с казаками у Деникина не сложились. Но еще хуже обстояли дела на Украине. Вторгшись туда, Деникин допустил непоправимый стратегический просчет. Его приветствовали «землеробы» — крупные землевладельцы и помещики, уставшие от разгула петлюровцев — мелкой буржуазии, части городской и большинства деревенской интеллигенции. Рабочие стояли за Советскую власть, а безбрежная крестьянская масса предпочитала придерживаться нейтралитета. Приход добровольцев вызвал радикальную перегруппировку сил. Возвращение помещиков и введение «третьего снопа» как ветром сдуло нейтралитет с крестьян. Приказ Май-Маевского, запретивший преподавание в школе на украинском языке, породил мощную волну национализма. На арене появился мало кем до этого признававшийся Нестор Махно, мгновенно превратившийся теперь в кумира страждущих и жаждущих защиты от произвола. Левобережье Днепра покрылось посаженными на тачанки отрядами. Они грабили города и крупные населенные пункты, делясь крохами награбленного с жителями деревень. Смелый атаман прослыл предводителем голытьбы, о нем сочинялись легенды. На городских заборах вывешивалось и такое: «Кто вчера на базаре кавуны покупал, тот и батько Махно видал». Провозглашенный Махно лозунг «Смерть деникинцам!» сделал его чуть ли не народным героем. Деревня превратилась в надежное убежище, где махновца не могли сыскать никакие сыщики.
Огнем и мечом прошелся Махно по Екатеринославщине, разрушив коммуникации между Ростовом и Киевом. Живьем топили в Днепре и сжигали на костре без разбора офицеров, коммунистов, интеллигентов под общим лозунгом «Бей белых — пока не покраснеют, красных — пока не побелеют!» Шайки были неистребимы. Как только вдали начинала куриться пыль от «батькиных тачанок», городские притоны превращались в махновские штабы, а громилы — в бойцов. Деникин направил на борьбу с Махно целиком весь корпус генерала Слащева, но тот не справился с поставленной задачей. Требовалась кавалерия. Пришлось снимать части Шкуро с Воронежского направления. Страх охватил богатых. Шкуро со свойственной ему непосредственностью рекомендовал: «Впавшей в панику харьковской буржуазии предлагаю попросту удирать. Более крепкие первыми должны брать винтовки и идти на фронт, а не спекулировать за спинами».
Деникинщина, не имевшая под собой надежного и прочного социального фундамента, на глазах ее архитекторов превращалась в развалину.
Капитан тонущего корабля
Острое недовольство казачьих верхов, хотя и причиняло немало хлопот, все-таки напоминало лишь обычный бунт на корабле. Несмотря на бурю, ломавшую палубные надстройки, корабль продолжал идти намеченным курсом. Капитан, однако, плохо знал его, и тот наталкивался на рифы, получая одну за другой бортовые пробоины.
Такими внезапными подводными камнями для Деникина стали выступления недовольных его социальной политикой рабочих и крестьян. Своей неожиданностью и мощью они потрясли устои его режима. Оккупированная им территория покрылась сетью подпольных организаций, душой которых стали большевики. Повсюду вспыхивали забастовки, стачки, восстания. Остановилась железная дорога. Едва-едва, с надрывом и перебоями, работал Новороссийский порт. Шахтеры Донбасса перестали давать уголь. Пролетарии Харькова, Ростова, Таганрога, Екатеринослава и десятков других городов поднялись на последний и решительный бой. Крестьяне сел, станиц, хуторов и аулов отказывались поставлять продовольствие, укрываясь от мобилизации в горах и плавнях. Зеленое движение обретало красный политический оттенок. Армии народных мстителей взяли под контроль целые ущелья и районы Украины, Причерноморья и Северного Кавказа. 24 октября 1919 г. Ленин с полным основанием указывал: «Украина горит и на Кавказе восстание. Наступает момент, когда Деникину приходится бросать все на карту».
И в это время Красная Армия перешла от активной обороны в решительное контрнаступление, нанося сокрушительные удары по деникинцам. 20 октября передовые колонны Эстонской, Латышской и 9-й стрелковой дивизий 14-й армии (командующий И. П. Уборевич, член РВС Г. К. Орджоникидзе) освободили Орел. Через четыре дня корпус С. М. Буденного во взаимодействии с 8-й армией ворвался в Воронеж, разгромив кавалерию Шкуро и Мамонтова.
Такой крутой поворот событий на фронте судя по всему явился для Деникина полной неожиданностью. Он вызвал у него если не смятение, то глубокую озабоченность и повышенное нервное напряжение. Заявление Филимонова, возлагавшего надежду на здравый «голос казаков», вызвало вспышку ярости. И в этот момент под руками оказался Врангель, прибывший в Таганрог, где располагалась Ставка верховного, который приказал ему немедленно выехать в Екатеринодар и обуздать там потерявших разум бунтарей. В качестве его помощника туда был направлен и начальник отдела законов и пропаганды Особого совещания профессор Соколов. Последний сразу же предложил кубанцам внести поправки в конституцию, преследующие цель усиления власти атамана, упразднение Законодательной и созыв Краевой рады только по усмотрению атамана и не чаще одного раза в год, предотвращая создание собственной армии.
Врангель, приступив к действиям, не обнаружил в частях надлежащей стойкости в случае «разрешения внутренних вопросов оружием». Да и, кроме того, он опасался ответной «бури на Дону». На приглашение выступить на заседании Рады он сказал: «До тех пор, пока у вас заседают изменники, моя нога не переступить вашего порога». К тому же, он никак не мог забыть слова Макаренко о недоброкачественности кубанских генералов, так как был принят в кубанские казаки и с апреля 1918 г. ходил только в черкеске и папахе. В знак своего нерасположения он демонстративно покинул Екатерииодар и уехал в Пятигорск, откуда сообщил Филимонову, что Кубань включена в район действий Кавказской армии и ее командующим назначен Покровский. В письме председателю Особого совещания Лукомскому он писал: «…Обнаглевшие самостийники окончательно закусили удила… Я сделаю все, но ход событий заставляет предвидеть возможность такого порядка вещей, когда отказ от военного вмешательства будет признанием слабости, а это, по моему убеждению, равносильно гибели».
