Впрочем, до «признания революционных заслуг» никто из евреев-первопроходцев, по разным причинам, не дожил.
Но вернемся в интересующую нас эпоху, которая была лишь одной из многих истребительных для племени иудейского эпох. В этот период ненависть к большевикам, политическим соперникам и военным противникам в борьбе за власть в Украине, возбуждалась и всячески подогревалась бесконечными и раздирающими слух воплями о том, что большевики — это жиды, которых всенепременно надо бить. Вспомним, что Петлюра не раз вступал в переговоры с большевиками (миссия Платтена, друга Ленина, летом 1919 г. — пример наиболее наглядный), что его социально-политическая программа во многом походила на программу большевиков, ведь был он, как и многие его соратники, социалистом, по с национальным уклоном. Возбудить страсти своего воинства политическими лозунгами он никак не мог: это большевики отобрали у помещиков землю и отдали крестьянам, они же заявили «Грабь награбленное!» Иначе говоря, основные лозунги были общими, а потому не могли «вдохновить бойцов на битву». Верхушка деникинской армии исповедовала другую политическую веру, по ведь и она кормила свои «низы» не столько идеей монархизма и неделимости, сколько тем же безотказным «Бей жидов!» При равенстве (или близости) политических программ, петлюровцы должны были в борьбе за власть особенно нажимать на самую чувствительную, самую действенную национальную педаль — на привычную, доставшуюся от предков ненависть к евреям.
17 июля 1919 г. представители еврейских рабочих в Каменец-Подольском говорили С. Петлюре, что, действительно, есть много евреев-коммунистов: «Но ведь по правде есть даже больше коммунистов-украинцев, которые воюют против независимости своего собственного народа. Тем не менее, пленных красноармейцев-евреев расстреливают, но не украинцев, им даже доверяют высокие посты». Когда петлюровцы заняли Сквиру (в конце июня 1919 г.), только коммунисты-евреи и вообще евреи были убиты; даже видные коммунисты не пострадали, если они не были евреями, — таковы свидетельства Гольдельмана и Чериковера. Хорошо известно, что для миллионов крестьян различия между эсдеками и эсерами, меньшевиками и большевиками были, как говорится, филькиной грамотой. Полная неразбериха в этом вопросе иногда приводила к трагикомическим эпизодам. Так, И. Чериковер сообщает, что за несколько дней до того, как С. Петлюра приказал оставить город Елизаветград, весь украинский гарнизон перешел на сторону большевиков. Совершив это, вчерашние петлюровцы потребовали, чтобы евреи были изгнаны из местных Советов. Когда большевики отвергли их требование, они стали грабить еврейские дома, заявляя, что «евреи помешали им стать коммунистами». Местные еврейские и нееврейские отряды самообороны, понеся немалые потери, вынудили «оборотней» покинуть город. Такая «диффузия» происходила в Украине достаточно часто.
Безусловно, противоречия между большевиками и петлюровцами выходили за рамки «еврейского вопроса». Огромную роль играла «великодержавность» большевиков и сепаратизм их противников; неодинаково относились они к частной собственности и ее владельцам. «Диктатура пролетариата» городского большевизма никак не устраивала деревенское в своей основе петлюровское движение. На эти различия мало внимания обращают как Андрей Дикий, так и Зоеа Шайковский. Но в чем сходятся буквально все добросовестные исследователи: зверское избиение и истребление евреев никак не укладывалось в рамки политического противоборства.
Трудно не разглядеть лицемерный, провокационный характер заявлений петлюровского руководства, что погромы прекратятся, как только украинские евреи станут воевать против большевиков. Иначе говоря, если в рядах пропитанной антисемитизмом армии евреи будут бороться против тех, кто немало сделал для их же освобождения, они заслужат «прощение» антисемитов. Понимал ли сам Петлюра провокационный смысл таких требований? — Понял бы, если бы хотел и осмелился понять: ума у него хватало.
К слову сказать, продолжением той же линии в еврейском вопросе являлись требования, которые совпартийное руководство десятилетиями предъявляло партийным и беспартийным евреям: они должны были публично клясть «космополитов» (т. е. тех же евреев), «агентов Джойнта» и «врачей-убийц» (опять-таки евреев), клеймить сионизм и «предателей», решивших покинуть «страну победившего социализма». Эта всесоюзная кампания, чуть меняя вывески, не затухала сорок лет, но с особым азартом и рвением она проводилась в Украине, хотя инспирировалась и направлялась Москвой. Во главе этих кампаний стояли доблестные коммунисты, чьи предшественники, условно говоря, одолели Симона Петлюру и вытеснили за кордон остатки его войска.
И вновь с горестным недоумением мы задаем себе «анекдотический» вопрос:
— Так кто же все-таки победил в этой «заварушке»?
В ложное положение ставят себя историки, которые, обличая антисемитизм, всячески открещиваются и от коммунистов, не желая видеть страшных перемен, постигших партию после и в результате ее «окончательной и бесповоротной победы».
А теперь вновь обратимся к Симону Петлюре, чтобы выяснить, какие метаморфозы произошли с ним в ту «лихую годину».
Звездный час
Уже в течение ряда месяцев С. Петлюра был единственным человеком в Директории, державшим связь с войсками и решавшим военные проблемы. По неспособности, неумению или нежеланию остальные интеллигенты, включая Вл. Винниченко, старались быть подальше от разгоряченной, плохо организованной, своевольной и непредсказуемой массы, часть которой за военные годы отвыкла от иного труда и иной жизни. Другая часть бросила свои хаты в надежде «прибарахлиться»; кое-кого, особенно из сельских интеллигентов, увлекала идея национального возрождения. И живописная одежда, и новые воинские звания (куренной и кошевой атаман и пр.), и лихо распеваемые казацкие песни — про Байду, Сагайдачного, Богдана и Гонту, — все волновало хмельную душу и звало к действию. Моментом высшего духовного подъема был конец 1918 года, когда собравшиеся в Белой Церкви повстанческие отряды объединились вокруг Директории и двинулись на Киев выгонять гетмана П. Скоропадского, лишившегося поддержки потерявших почву под ногами немцев: ведь в ноябре и в Германии произошла революция. Легкая победа опьянила, а невысокая ладная фигура быстрого в движениях, динамичного, открытого простому народу Верховного атамана, научившегося произносить зажигательные речи на красивом, мелодичном, хотя и несколько цветистом украинском языке, крепко запомнилась многим повстанцам. Симон Петлюра стал символом национального подъема и национальных надежд. Он оказался на пьедестале, откуда не хотелось, да и не было возможности спуститься — можно было только упасть.
Однако от речей пора было переходить к делу. По словам канадского историка украинского происхождения Ореста Субтельного, «Украина стала краем, которым легко было завладеть, но невозможно управлять». Все было сдвинуто с места, как перед капитальным ремонтом! Начаты, по не завершены земельные преобразования; не урегулированы отношения между предпринимателями и рабочими; временный, неустоявшийся характер имела вся административная система; партии «тянули одеяло на себя», то входя в Директорию, то ее покидая. Они желали власти и боялись ее. Как грибы после дождя, возникали банды и отряды со своими живописными «батьками» и атаманами. Бой шел повсюду, Киев за год пять раз переходил из рук в руки, и разобраться в этом хаосе Симону Петлюре было не под силу. «В новейшей истории ни одна страна не пережила такой всеобъемлющей анархии, такой ожесточенной гражданской борьбы, такого полного развала власти, как Украина в эту пору» (О. Субтельный).
Был еще один важнейший вопрос, который начали не без успеха решать в эпоху Центральной Рады и гетмана. Это вопрос национальный. Продолжать это дело в условиях наступившего хаоса — примерно то же, что разряжать противотанковую мину в несущемся по булыжной мостовой грузовике. Все эти сложности легли на С. Петлюру, и его действия часто напоминали судорожное барахтанье неважного пловца в поисках дна или берега. Порой он совершал поступки, которые в иной, более спокойной, обстановке, ни за что бы не совершил.
