– Георгий Маниак – храбрый отважный рыцарь, он давно заслужил, чтобы его назначили на должность доместика! Он отвоевал у сарацин Сицилию, показал доблесть и умение в боях на Крите! Зоя, поговори с Иоанном! В конце концов, есть справедливость или нет её у нас во дворце?! Помни: наш дядя Василий и наш отец, базилевс Константин, ценили преданных и храбрых людей!

Феодора стрекотала без умолку, как сорока. Императрица молчала, надменно, с заметным пренебрежением вздёргивая голову.

Любара и Болли порфирородные не замечали – может, думали, что они не разумеют по-гречески, а может, просто привыкли считать этериотов чем-то вроде бессловесного скота – собаки или кошки.

– Я не желаю выслушивать твою глупость! – холодно отмолвила наконец Зоя, прервав излияния сестры.

Круто повернувшись, она быстрым шагом прошла мимо Любара, с шумом захлопнув за собой тяжёлую дверь.

– Ты пожалеешь об этом! – прошипела сквозь зубы Феодора.

Лицо её исказила злоба. Хрипя и изрыгая ругательства, она проскользнула обратно в долгий переход. На стене от колебания воздуха колыхнулись свечи.

– Ну и ведьма ж, – пробормотал Любар.

– Молчи, неосторожный! – цыкнул на него Болли. – Помни: во дворце любое случайно брошенное слово может причинить великий вред! Стой себе и не суй нос в их дела!

Любар вздохнул и потряс головой. С новой силой вспыхнуло в душе его желание воротиться домой, на Русь. Что, в самом деле, забыл он здесь, в Константинополе? Польстился на сто литр злата в год! Конечно, деньги немалые, но разве в Киеве в княжеской дружине он имел бы намного меньше? Зато служил бы, зная, для чего и зачем. А тут? Не суйся, молчи, стой столбом у опостылевшей двери! Да плевать на литры! Каждый день глядеть на эти постные рожи – нет уж, насмотрелся, хватит!

Невесть на что решился бы Любар, но вдруг появился перед ним, словно из стены выплыл, толстый евнух Иоанн. Подошёл тихо, крадучись, опасливо озираясь по сторонам, и спросил шёпотом:

– Эй, этериот! Ты скиф? Впрочем, неважно. Да, да. Вижу крепость твоих мышц. Ты понимаешь меня, говоришь по-гречески?

Любар кивнул.

– Не совсем ещё твёрдо, светлый патриций, – отмолвил он. – Но уразумел всё, что ты сказал.

– Меня радуют твои слова, – Иоанн натянуто, через силу улыбнулся. – Сегодня вечером мне будут нужны твои услуги. Проводишь меня в дом к одному важному сановнику. Да, да. Но держи рот на замке. Иначе можешь лишиться языка. Да, да.

С приглушённым смешком евнух юркнул в темноту галереи.

В ушах Любара ещё долго стояли его последние слова, молодец хмурился, смутно осознавая, что волей-неволей впутывается в скользкое неприятное дело.

С волнением и даже нетерпением ожидал Любар, когда над городом сгустятся сумерки. Гаральд произвёл смену стражи, и он отправился отдыхать в отведённые этериотам покои дворца. Здесь за широким столом варяги, нурманы и русы играли в зернь, из-за настежь раскрытого окна доносился шум – там этериоты мерились силой и соревновались в стрельбе и умении обходиться с лошадьми.

– Болли, слышал ты, что говорил проэдр Иоанн? – спросил Любар, едва они, стянув с плеч кольчуги, расположились рядом с товарищами.

– Не слышал и слышать не хочу! – недовольно сопя, отрезал нурман.

Любар искоса взглянул на его рыжую бороду, широкие усы, перерезанный глубоким шрамом лоб и ещё раз подумал, сколь же чужие и равнодушные к его судьбе люди обитают здесь, в этом Константинополе. Вот Болли… Он не хочет ввязываться ни в какие дела. Вокруг будут твориться преступления, литься потоки безвинной крови, а он так же спокойно будет стоять у дверей императорских покоев с бесстрастными стеклянно-серыми глазами и секирой, готовой опуститься на голову всякого, на кого укажут проэдр Иоанн или сам базилевс.

Душа молодца протестовала против такой жизни, хотелось ему воли, свободы, простора.

Любар подошёл к окну. Вечерело, за горами на западе потухало, разбрызгивая по городу свои жёлтые лучи, золотистое солнце, выглядывало из-за тёмно-зелёных вершин, било в глаза, отражалось в свинцовых куполах городских соборов. Любар почувствовал, как сильно стучит в груди сердце. Что-то будет сегодня? Какую хитрость задумал этот противный многоречивый евнух? В какое дело хочет он его втянуть?

– Эй, Любар! Оглох ты, что ли?! – потряс его за плечи Порей. – Во дворец тя кличут. Патриций Иоанн вестника прислал. Ступай вборзе!

Торопливо шагал Любар по мраморным и мозаичным плитам, гулко отдавались его шаги в огромных роскошных залах.

Придворный диэтарий впустил молодца в просторный покой с мраморными колоннами и фонтаном посередине. Густая лоза обвивала колонны, зелёный шатёр колючего плюща окаймлял высокий сводчатый потолок, искусно сделанный из разноцветного стекла.

Евнух Иоанн полусидел-полулежал на широкой скамье.

– А, это ты, этериот. Долго заставляешь себя ждать, – сердито буркнул он, жестом подзывая к себе вестиария-облачателя, держащего в руках тёмно-серый плащ с куколем[56].

Любар отвесил всесильному проэдру глубокий поясной поклон. Снисходительно усмехнувшись, Иоанн взмахом руки дал ему знак выпрямиться и, облачившись в плащ, строго сказал:

– Иди за мной. И смотри по сторонам, не зевай. Если по пути нападут разбойники, угости их своим мечом. Поспешим.

Через анфиладу залов они вышли к узкой крутой лестнице и спустились в тускло освещённую галерею с восьмигранными столпами. Где-то впереди заскрипела дверь. Иоанн вздрогнул, резко остановился и шепнул Любару:

– Иди вперёд. Посмотри, кто там скрипит.

Осторожно ступая, молодец подошёл к массивной, обитой железным листом полукруглой двери, взялся за ручку и медленно потянул на себя. Дверь снова заскрипела и без усилия отворилась. Свежий вечерний ветер ударил Любару в лицо. Было темно; в призрачном свете, льющемся из окон дворца, он разглядел удаляющегося через императорский сад человека в долгом одеянии.

– Ну что? – нетерпеливо спросил шёпотом подкравшийся сзади Иоанн.

– Не знаю, кто. Увидел только тень в саду.

Проэдр насторожился.

– Переждём, – сказал он, шёлковым платком вытирая со лба обильный пот. – Здесь чёрный ход из дворца. Никто не знает о нём, кроме избранных. Да, да. Я полагаюсь на твою честность и преданность. Сто литр золота в год – хорошая цена молчанию? А? Как ты думаешь?

– Не жалуюсь, – хмурясь, отозвался Любар.

– О сегодняшнем ты должен молчать. Будь нем как рыба. Никто не должен знать, куда и зачем я иду. Да, да. Но, кажется, вокруг покой и тишина. Наверное, это служитель ходил по саду. Идём вдоль стены и за ограду.

Они быстро миновали сад, пробрались вдоль высокой решетчатой ограды, обогнули фонтан у входа и достигли узкой двери, ведущей на городскую улицу. Иоанн достал тяжёлый ключ и проворно повернул замок.

– Путь открыт, – пробормотал он. – Эй, скиф! Иди снова вперёд. И оглядывайся почаще. Иди прямо, а дальше я тебе всё скажу.

Проэдр плотно закутался в плащ и набросил на голову куколь.

Сколько времени и куда они шли крадучись по улицам, сворачивая в какие-то подворотни, Любар после не смог бы сказать.

Наконец впереди засверкали огоньки факелов.

– Это Меса. Бани Зевксиппа. Торговцы шёлком жгут светильники. «Дом света», – счёл нужным пояснить Иоанн.

– Но отсюда совсем близко от дворца. Зачем мы столько петляли? – недоумённо спросил Любар.

– Молчи! Так надо! Что-то ты мне не нравишься! Задаёшь глупые вопросы! – злобно прошипел евнух. – Да, да.

Чуть не бегом они пересекли Месу и снова углубились в малознакомый Любару район города с многоэтажными домами и узкими кривыми улочками, затем свернули направо, вышли снова на Месу и повернули от Амастрианской площади к форуму Аркадия.

– Это здесь. – Иоанн указал на ворота высокого кирпичного дома.

Свет луны нежно падал на отделанную мрамором узкую дорожку у входа и обливал полукруглую крышу. За оградой возле дома виден был фонтан и небольшой водоём – пруд или озерцо, Любар различил даже лёгкую рябь на воде от порывов усилившегося ветра.