– Я не понимаю, Константин, как так можно! – всплеснув руками, изумлённо воскликнул Катаклон. – Тебя ожидает престол, а ты жалеешь о какой-то там любовнице!

– Какой-то там… Я не буду, как сделали бы наши патриции, скрывать её от взоров гостя. Подойди к окну, выгляни в сад. Вон она гуляет по мраморной дорожке и вкушает сладкий персик. И сама она подобна персику.

Они подошли к раскрытому окну.

Молодая невысокая черноволосая женщина в долгом коловии[76] медленно шла по роскошному саду. Увидев Константина, она маленькой изящной ручкой послала ему воздушный поцелуй и заулыбалась.

Улыбка у Склирены была приятной, но её никак нельзя было назвать красавицей. Мясистый нос, толстые губы, тяжёлый подбородок, густые, сведённые в линию чёрные брови – Катаклон не нашёл в этой Мономаховой любовнице ничего особо привлекательного.

Когда Склирена, поприветствовав его, скрылась из виду, он тихо сказал Константину:

– По-моему, Зоя намного красивей.

Пожав плечами, Мономах коротко ответил:

– У нас с тобой разные вкусы.

– Пойми, Константин, – с жаром стал убеждать его Кевкамен. – Тебя никто не заставляет отказываться от Склирены. И тем более от дочери. Как, кстати, её нарекли?

– Мария.

– Мария. В честь Богоматери. Хорошее имя. Ласковое, как журчание ручейка. Так вот. Я здесь затем, чтобы получить точный ответ: согласен ли ты на брак с базилиссой? И знай: женитьба твоя на Зое – только повод склонить на твою сторону чернь. Зоя популярна в народе. А сядешь на трон, можешь поступать, как хочешь, и спать, с кем тебе заблагорассудится. Хоть гарем заведи, как сарацинский халиф.

Мономах задумался, по привычке сплёвывая сквозь зубы.

– Ответишь Лихуду «да», – промолвил он после недолгого размышления. – И довольно о политике. Давай выпьем и забудем на время волнения и тревоги. Ничто так не отвлекает от забот, как хорошая трапеза и сладкое хиосское вино.

Мономах хлопнул Катаклона по плечу и увлёк его обратно к столу.

За морским заливом над горами гремели грозовые раскаты, ночное чёрное небо прорезали яркие просверки молний; захлёбываясь в дикой злобе, шумел неистовый бешеный ливень.

Патрицию Мономаху не спалось. Он открыл в спальне забранное слюдой окно и полной грудью вдыхал свежий влажный воздух ненастья, не замечая, что лицо, волосы и борода все стали мокрыми, а дождь уже яростно барабанит по подоконнику.

Длани судорожно вцепились в оконную раму, было страшно и одновременно радостно, сердце стучало в тревожно-весёлом трепетном ожидании.

Значит, его, Константина, не забыли в столице, его ждут, на него надеются! Он нужен, нужен империи! Неужели… Не верится, что это возможно! Он будет восседать на золотом троне, ноги его будут облегать пурпурные кампагии[77], царская хламида будет струиться с плеч, а над челом на золотых цепях будет висеть сверкающая, усыпанная бриллиантами корона! Для этого стоило претерпевать неудачи и невзгоды, стоило гнить в этой пропахшей пылью веков Митилене, наполненной мрачными тенями древних правителей и поэтов.

Вот были царства, полисы, жили и правили здесь, на берегах виноцветного моря, персы и афиняне, Кей и Эвандр, Диоген и Аристоник. И что осталось от них теперь? Одни скупые воспоминания, полустёртые временем лица на старинных статирах да напыщенные строки древних сказаний. Эти правители травили друг друга, убивали, уничтожали, хватаясь за ускользающую из рук власть, они вырождались, порой беря в жёны собственных сестёр ради сохранения «чистоты крови», их потомки становились ничтожными дегенератами, придурками.

Константин спросил сам себя: а что ждёт империю ромеев? Не судьба ли этих древних правителей, наместников и царьков? Стало страшно даже, когда вспомнилась хорошо знакомая по хронографам история Ромейской державы. Вот длинный ряд порфироносных императоров, среди них встречаются достойные мужи – Юстиниан, Василий Македонянин, Роман Лакапин, – но есть и ничтожные: пьяницы, гуляки, дураки. Есть коварные жестокие деспоты и трусливые слабые бездарности, прячущиеся под женские юбки в гинекее.

И дорога к трону почти всегда и везде обильно полита кровью. Пролить кровь суждено будет и ему, Мономаху. А что, если заговор провалится, его схватят, ослепят?! Константин содрогнулся от одной мысли о возможной неудаче. Тогда надо будет бежать, вовремя укрыться где-нибудь на Востоке, у арабов или персов. Он, Константин, хорошо знает арабскую речь, он договорится с мусульманами, ему помогут. Не кощунство ли?! Не предательство ли это?! Он, христианин, способен навести на своих единоплеменников полчища неверных!

Мысли путались в голове, Мономах набожно перекрестился.

– О, Господи! Избавь меня от лукавого и направь на путь истины! – прошептал он.

Только сейчас он заметил, что весь вымок, и поспешил закрыть окно. Гроза проходила, вдаль уносились огромные чёрные тучи, и на душе стало спокойней, подумалось уже без страха: да, он должен перешагнуть через свою совесть, если это будет необходимо. Важно не то, каким образом добыта власть, а для чего она взята. Для того, чтобы предаваться всуе неге и удовольствиям, или для державных дел. А разговоры о предательстве и честности нужно отбросить! Вот он, Мономах, по сути, сегодня предал Склирену. Да, она племянница его покойной второй жены, он не может жениться на ней, по христианскому обычаю. Но всё равно, он отказался от неё ради престола, он готов растоптать её любовь, её чувства, и свои чувства отмести, как ненужный хлам. Трон того стоит!

Старинный друг Кевкамен принёс ему надежду. Сейчас он, усталый с дороги, спит сном праведника, невзирая на раскаты грома за окнами. Спит Катаклон, спит Склирена, спит, разбросав руки в стороны, маленькая Мария, спят слуги. Один он, патриций Константин Мономах, не спит. Он пытается провидеть грядущее и не может, он мечется по опочивальне, падает на колени перед образами, и перед взором его вспыхивают, как молнии, вырываясь из темноты, лица прежних почивших в Бозе императоров.

«Не бойся! Не страшись! Ты знаешь, на что идёшь и для чего!» – напутствует его явившийся из мрака кареглазый лысоватый человек, так хорошо знакомый. Кто это? А, как же он забыл? Это Юстиниан! Он видел лицо самого великого из императоров Ромеи в Равенне[78], на мозаике в соборе. Юстиниан исчезает, расплывается во мраке, на смену ему приходит другой император в пурпуре, седобородый, худощавый, смуглый, чем-то немного похожий на самого Мономаха.

«Это Роман Лакапин[79]»! – догадывается Константин.

– Будь твёрд! Никогда не отступай! Ты не царского рода? Ну и что. Я был сыном простого крестьянина, а чего достиг! А ты хотя бы патриций по рождению. Твоя мать – из рода Склиров. Род Склиров мятежен? Варда Склир трижды подымал бунт против отца базилиссы Зои? Так будь мудрее Варды Склира – помирись с правящей династией. Возьми в жёны мою правнучку. Установи тем самым мир в империи. Я тоже мог поднять войско, свергнуть малолетнего императора, но я не сделал этого. Я поступил иначе. Я дочь свою отдал ему в жёны и получил власть, о которой мечтал. Думаешь, мне было легко? И ты следуй моему примеру. Говоришь, Зоя неплодна? Ты глупый мальчишка, Константин! Послушай, что скажет тебе старый базилевс Роман: это же твоё счастье! Я кончил свой земной путь в монастыре на Проти по милости собственных сыновей. Они свергли меня с престола, не дали дожить спокойно. Четыре последних года я просидел в затворе. Ты будешь более счастлив, Константин.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.