Итак, я сказал, что мне «стукнуло» тринадцать лет. Кроме всего прочего, это означало еще и то, что когда мне доводилось носить пионерский галстук на улице, я носил его в виде эффектно повязанного шейного платка. Получалось очень даже… И не один я был таким франтом.

Вместе с решением пойти в ново-знаменитое кафе пришло и раздумье о том, что надеть. У меня был сравнительно новый синий костюм, состоящий из брюк и хорошо подогнанной (соседка делала, тётя Анико) короткой куртки. И я подумал, что если прибавить к этому почти новые светло-коричневые туфли, белоснежную рубашку (уж мама стирала и гладила, как для графа!) и алый «шейной платок», то я пожалуй сойду за какого-нибудь мыслителя. Слово «художник» мне тогда не пришло в голову.

Оделся. Повязал «шейной платок». Потом опять развязал – сравнить. С платком оказалось лучше. Не зная цен в означенном кафе, я пересчитал наличные деньги. Их было что-то около рубля. В душе мелькнула трепетная птичка робости: вдруг не хватит.

Я ссыпал монетки в карман и подпрыгнул. Считалось среди взрослых неприличным, чтобы мелочь звенела в карманах. Карман промолчал.

Метро в Тбилиси тогда ещё не было. Я доехал до места на троллейбусе зайцем.

Интересно, сохранилась ли там ещё очень колоритная скульптура: то ли сфинкс, то ли химера? Жаль, если она пропала. Я прошёл немного вверх по улице и свернул по направлению к Опере. Кафе оказалось буквально в двух шагах. Его стены были стеклянными, шрифт вывески сладко тревожил необычной энергией начертания. Дверь тоже была стеклянной!

Приостановился. Мне говаривали, что я выгляжу даже младше своего возраста… Уф… Но дверь надо открыть.

И вошёл я в кафе. Если может существовать выражение «замкнутый простор» – это был именно он. Один-два посетителя. Заведение действительно новое, «необжитое». Треугольные столики, странные стулья с мягкими сидениями. Официантка посмотрела на меня, приподняв брови. Я неторопливо (чего стоила мне эта неторопливость!) проследовал к одному из столиков. Сел так, чтобы видеть и стеклянную стену, и стеклянную дверь. К тому времени я уже где-то читал, что лучше всего в кафе занимать место именно так. Тихонько звучала милая городская грузинская песенка.

На другой стороне проспекта красовалась цветущая магнолия, радостно освещённая солнцем. Я уставился на магнолию. Не скажу, что я чувствовал в себе достаточно уверенности (мягко говоря). Подошла официантка. С иронической заинтересованностью (не лишённой, впрочем, приветливости) она спросила.

– Сделаете заказ?

– Кофе.

– Обычный? По-турецки?

– По-турецки. – Мне сейчас мнится, что сценка её заинтересовала.

– Если торопитесь, принесу счёт сразу. Что-то ещё?

– Только кофе (страшно боялся, что меня настигнет моё коварное заикание). Счёт, пожалуйста, сразу. – Я был рад, что она не спросила, а знает ли мама, где я?…

Она принесла кофе и листочек со счётом. О, этот тбилисский кофе, сваренный по-турецки! Дивен твой аромат! Мой благословенный Богом город! Город моего детства, моей неукротимой любви, моей непрерывной памяти!

Я облегчённо вздохнул: монеток моих на кофе вполне хватало. Я пригубил напиток. Мне он показался горьковат, но я притворно-одобрительно покачал головой и заставил себя «спокойно» откинуться на спинку стула. В зал из какой-то внутренней двери вошла женщина в тёмно-зелёном платье. Может быть, администратор? Но я тогда такими вопросами не задавался. Оглядывая зал, она наткнулась глазами на меня и остановилась, словно споткнувшись. Медленно подошла к присевшей за столик в глубине зала официантке. Наверняка, они думали, что разговаривают очень тихо. Они ошибались. Я слышал всё.

– Слушай, это кто-то из твоих?

– Нет. Пришёл вот… Заказал по-турецки!

– Хм… Ну и дети пошли! Ты бы хоть спросила, что он, кто, откуда…

– Интересно стало, как себя вести будет. Я – который год официантка – такого ещё не видела!

– И что.

– Хорошо держится.

– Ёлки-палки…

Я приободрился, положил ногу на ногу и рассматривал прохожих за витриной. Не могу сказать, что мне было так уж хорошо и вольготно. Я был довольно сильно напряжён, и это доставляло мне неудобство. Но, с другой стороны, уходить не хотелось. Нечто похожее я почувствовал гораздо позднее, когда впервые попал на танцплощадку. А с третьей стороны – сколько можно тут «красоваться»? А с четвёртой стороны – надо, наверное, посидеть ещё немного… Я постарался подумать о чём-нибудь значительном, чтобы это отразилось на моем лице и на всём моем облике. Самая серьёзная мысль, которая мне пришла в голову: как бы не спросили меня, сколько мне лет. И ещё я подумал, что хотел бы стать авиаконструктором. Цветущая магнолия была очень красива. Я отсчитал монетки (с некоторой прибавкой), положил их на квиточек со счётом, встал. Чувствуя напряжение, неловкость в руках и ногах (всё-таки непривычность ситуации сказывалась) направился к двери. Официантка взяла монетки и окликнула меня:

– М-м-м, молодой человек! – Я оглянулся (благо не вздрогнул) – Во-первых, спасибо – (Это за «чаевые»). Я чуть пожал плечами, мол, не за что. – И во-вторых, скажите, пожалуйста, какую книгу Вы сейчас читаете? – Тётя в зелёном следила за сценкой с интересом. Вопрос на самом деле был хорош. Официантка, видимо, предположила, что я вовсе книг не читаю, потому и шляюсь при своём малолетстве по заведениям. К тому же, это была ещё и попытка выяснить, кто я, не прибегая к «анкетному опросу».

Я без колебаний отчеканил:

– Роман… «Голова профессора Доуэля»… Вам тоже спасибо. До свидания.

Сейчас мне кажется, что она про такую книгу и не слыхивала. Я взялся за дверную ручку.

– Живи осторожнее… – послышалось за спиной.

Не оглянулся.

Вышел из кафе.

Солнце, уже заметно уходящее к западу, обняло меня и посмотрело мне в глаза своим горячим взглядом.

Прохожие были окутаны светом. Свет рисовал каждый их шаг, каждое движение.

Гораздо позже я напишу в моём тбилисском стихотворении: «Лица похожих увенчаны светом,/ Точно чела гениев светлых,/ Творящих жизнь твою!». Свет солнца струился по асфальту, по стенам зданий, по кронам и стволам деревьев…

Не вижу надобности выносить из рассказанного какую-либо мораль. Это – лоскуток жизни.

Не знаю, насколько правильно (в плане психологии, педагогики и проч.) поступила та официантка.

Но я и сегодня ей благодарен.

Тбилиси-Юханово, 2014

Большая загадка – вряд ли человеческий ум сможет разрешить её окончательно – каким образом и отчего люди становятся друзьями?

Бывает, говорят, дружба по расчёту. Стоит ли называть это дружбой? Ну ладно… Говорят ещё, что друзей, как и родственников, не выбирают. Это больше похоже на правду.

Я относительно благополучно (с двумя переэкзаменовками) перешёл в десятый класс, и зимние каникулы проводил уже десятиклассником. Как вам описать тбилисскую зиму? Я бы смог, наверное, изобразить в словах тбилисский снег, который касается лица крупными мягкими снежинками и тает с неожиданной нежностью. Словно Снежная Королева, вдруг влюбилась… и плачет от радости, прижимаясь к Вам щекой. И не стало холода в сердце холодном. Но вот – бесснежный наполненный отстранённым, словно никогда не знавшим летнего тепла, солнечным светом… Денннь… День, струящийся всеми оттенками фиолетовыми, всем отчуждением на которое способен цвет розовый, той леденящей, но сладкой тревогой, которая свойственна предчувствию любви…

Не претендую на верность описания, но гарантирую искренность памяти.

В один из таких зимних дней я возвращался домой с проспекта Руставели. Мне доводилось нередко там бывать. Но тут ешё мама заболела и попросила купить лекарство. В ближних аптеках его не было. Пришлось на проспект смотаться. Тогда уже метро в городе открыли. Э-э!

Нашлось лекарство. Потом, напротив оперного театра, в книжном магазине я увидел книгу в простой обложке. Автор? Ну, совсем незнаемый: Алексей Кольцов. Взял книжку с прилавка и развернул, и увидел: «Ты пахни в лицо, ветер с полудня…» (Действительно, помню это!) Книжку я купил. Домой пришлось идти пешком, но это чуть больше получаса ходу – всего лишь. Подхожу к самому повороту на свою улицу. В руке у меня авоська: та самая легендарная советская «сетка». В ней – лекарство (довольно объёмистая упаковка), что-то ещё, что просила купить мама, и книжка Алексея Кольцова.