Алексей резко дёрнулся и проснулся. Пока грела буржуйка, она, видимо, выжгла много кислорода, и в кабине кунга воздух попросту обеднел. И этого хватило, чтобы тонкая настройка человеческого организма отреагировала и дала сигнал во сне. Нужно было проветрить и добавить в кунг свежего воздуха.

Лоб офицера покрылся бисеринками пота. Алексей смахнул его с себя, заодно стирая с себя ночное наваждение, встал и начал одеваться: нужно проверить патрули на маршрутах их обхода.

Офицер спрыгнул из кунга слегка взволнованным. Да и как тут было оставаться спокойным после такой белиберды, ведь в этом пацане он узнал самого себя мальчишкой.

Прикурил сигарету и вдруг услышал где-то поблизости шум, глухие удары, какую-то возню, и быстро устремился на звуки.

Ближе всех к техлетучке была седьмая рота Пасько. Возле одного из БТРов он осатанело бил тяжёлыми ударами какого-то солдата: старослужащего, не по форме одетого, который откинулся и прижался спиной к бронетранспортёру, стараясь руками укрыться от ударов.

Рядом находились двое солдат из патруля – молодые, без напускной борзоты. Они с нескрываемым испугом наблюдали за происходящим.

Шаховской, подбегая, окликнул:

– Пасько!

Пасько, тяжело дыша, посмотрел через плечо, увидел Шаховского и, взведённый и разгорячённый избиением, ответил так, словно совсем слетел с катушек:

– Вали, бля, отсюда!

Шаховской от такого оскорбительного обращения, которое выходило за рамки любых допустимых противоречий между офицерами, совершенно машинально, на автомате, рывком развернул Пасько за плечо к себе лицом и с силой ударил ему в грудину.

Ротный шмякнулся на плотный грунт. Уселся на задницу и стал судорожно ощупывать себя – руки-ноги целы, попробовал подёргать за скулу вправо-влево – цела. Грудина тоже цела, – рёбра же поломанные не торчали, как он сумел в этом удостовериться после «самопрощупывания».

– Ну, с-сука, ты сам напросился…

Не вставая с земли, сделал подсечку Шаховскому и одновременно ударил другой ногой Алексею под коленную чашечку. От такого приёма остаться на ногах невозможно, и Шаховской упал. Пасько, мгновенно, всем телом, как хищный зверь бросился на него, но Князь блокировал прыжок согнутыми в коленях ногами и резко распрямил их, откинув в сторону потерявшего самоконтроль Пасько.

В этот момент к группе дерущихся офицеров и невольных зрителей подбежал зампотех. С ним – четверо-пятеро солдат-водителей и слесарей. Не понимая по звукам, что могло происходить, они захватили с собой оружие.

Окинув взглядом место инцидента и встающих, отряхивающихся офицеров, зампотех, в общих чертах представив, что здесь случилось, сказал, обращаясь к прибежавшим с ним солдатам:

– Ну, так, мужики. Дуйте, продолжайте работу, нам нужно до рассвета закончить с 301-м. Я сейчас подойду.

Солдаты потянулись обратно к повреждённому БТРу. Некоторые украдкой ухмылялись. Зрелище и вправду было совершенно для них необычное. Такое солдату увидеть суждено крайне редко. Офицеры в армии, даже выясняя между собой отношения в единичных случаях драк между ними, всегда стремились скрыть это от посторонних, а тем более солдатских глаз.

Зампотех был младше Шаховского по должности, но почти на десяток лет старше и опытней в армейских перипетиях, поэтому без всякого командного тона озабоченно спросил:

– Что тут у вас случилось?

– Да вот это быдло, – заторопился первым ответить Пасько и кивнул в сторону избитого старослужащего, – за себя патрулировать молодого засунул. А я этого барана сам, специально туда назначил! Было за что, наглый стал.

Шаховской угрюмо обратился к старослужащему солдату-азербайджанцу, фамилия которого была Гаджиев:

– Это правда?

Солдат с обидой и, при подобных ситуациях личной их вины, неизменно звеневшей в голосе абсолютной добродетельной «искренностью», стал оправдываться:

– Я болной… как другу ему говорил… А слэдущи раз я буду патрул ходить за него, когда он будет как друга просить.

Шаховской тут же понял, что дело здесь только в мерзопакостной дедовщине, и, стараясь унять ярость в голосе, сообщил наглецу:

– Ну вот что, «болной», завтра с утра вертушками в ППД дивизии, на гауптвахту! Там будешь нас ожидать обратно!

Пасько, уже без обычной самоуверенности:

– Я сам в своей роте разберусь.

Шаховской:

– Не сомневаюсь. А по этому солдату – мой приказ!

Солдата как подменили. Он сник, раскис. Для него – азербайджанца, старослужащего – это был бы неописуемый позор. Тем более, если в его роду об этом узнают. Он заговорил дрожащим голосом, почти готовый расплакаться:

– Я нэ буду болше, да-а? Не надо, да-а? Что я зёмам скажу? Клянус, не буду! Не отправляйте, товарищ капитан. Лоськов, – он обратился к молодому, которого вместо себя заставил этой ночью дежурить, – извини, друг, да-а? – И продолжил канючить: – За что мне так?..

– За то, что над молодыми издевался! – пояснил Шаховской.

Гаджиев потерянным голосом прогундосил:

– Что? Я так одын дэлал, да-а?? Так всэ дэмбеля дэлают. За что мнэ такой позор, да-а?

Тут уже не выдержал зампотех:

– Ты во всех дембелей пальцем не тычь. Вон, такие же дембеля машину всю ночь делают, восстанавливают. И молодых вместо себя не напрягают.

Гаджиев уткнулся взглядом под ноги. У него нет сил, и он уже не чувствует в себе права даже просто смотреть всем прямо в глаза. Солдат совсем сник:

– Матэрю клянус, болшэ таким сволоч нэ буду. Вот всё, что скажу. Аллахом клянус.

Шаховской несколько смягчился и произнёс негромко, но очень убедительно:

– Ладно, посмотрим, командир роты пусть решает.

Зампотех:

– Ну что, Лёша, пошли?

– Да.

Они развернулись и пошли вместе, но каждого ждали свои запланированные дела.

Пасько с нескрываемой неприязнью посмотрел в спину уходящего Шаховского. Пробурчал себе тихо под нос, но так, чтобы было слышно:

– Тоже мне начальник, сука, – оборачивается к своему дембелю, – ты сегодня, Гаджиев, всю ночь патрулируешь! Понял?! И не дай бог, я тебя на маршруте сразу найти не смогу!

Солдат расцвёл. Бесчестия удалось избежать.

Глава 10. РОП^[14] седьмой роты

Свой опорный пункт седьмая рота заняла лишь через следующие двое суток продвижения по маршруту. Чрезвычайных событий с батальоном Шаховского за эти дни не происходило. Оперативная группа дивизии насчитывала большое количество техники, и постоянно в разных местах по маршруту происходили мелкие стычки и диверсии. Они замедляли общее продвижение и приводили к потерям среди людей и техники, но с третьим батальоном таких происшествий за эти два дня не случалось.

 По вечерам в районах ночного отдыха привычно грузили на вертушки «двухсотых» и раненых, которые под прикрытием других вертолётов, барражирующих в воздухе, убывали в ППД дивизии. Там же, рядом с аэродромом, располагался медсанбат, и скорбный груз быстро и квалифицированно рассортировывали врачи и похоронная команда.

Как для всего личного состава батальона, так и для Шаховского всё передвижение после первых напряжных суток обернулось лишь постоянным ожиданием засады или подрыва. Это непрерывно давило на психику, стало её фоном для восприятия всего остального, но в чём-то даже привычным явлением…

С каждым днем погода становилась жарче, потому что за день колонна проходила в направлении на юг не менее двухсот километров. А в условиях местного субтропического климата это ежедневно добавляло пару градусов тепла. Дневная температура в конце осени достигала 25-30 градусов.

Колонну неизменно окутывали пыль и гарь.

Часто в небе можно было увидеть высоко парящих крупных орлов с огромными раскинутыми крыльями, неспешно и грациозно сопровождающих колонну, которая их, собственно, и не интересовала.

 Они высматривали добычу, которую спугивала с привычных мест эта шумная длиннющая грохочущая железяка. И часто орлам удавалось засечь архара или иную степную жертву и стремительно спикировать на высмотренную цель. Но финальный акт нескончаемой драмы «хищник –жертва» происходил где-то вдалеке от людских глаз, в нескольких километрах, и разглядеть события дальнейшего эпического события было на таком расстоянии невозможно.