В таком случае логично поинтересоваться и тем, как в Речи Посполитой была воспринята польско-германская декларация о ненападении, подписанная в Берлине еще 26 января 1934 года – первая по счету в названном ряду. Тоже спокойно? Отнюдь! Она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Политической бомбы, разумеется. В высоких государственных и общественных кругах Польши прозвучали даже требования привлечь к суду тогдашнего главу польского Министерства иностранных дел полковника Юзефа Бека. Резонен и вопрос: одинаковы ли были политические и особенно военные условия, в которых они появились?! В том-то и дело, что нет, а чтобы убедиться в правильности такого утверждения, достаточно уточнить и сравнить хотя бы численность германских вооруженных сил, имевшихся в распоряжении Гитлера в январе 1934 года и при нападении на Польшу в сентябре 1939‑го. Так вот на момент прихода фюрера немецких нацистов к власти и даже спустя год – на день подписания польско-германской декларации о ненападении – военные возможности Германии весьма жестко ограничивались Версальским мирным договором от 28 июня 1919 года, который подвел итоговую черту под Первой мировой войной. В статье 160 этого документа четко обозначалось, что «германская армия не должна будет насчитывать более семи дивизий пехоты и трех дивизий кавалерии… Общий численный состав армии… не должен превышать ста тысяч человек, включая офицеров и нестроевых и будет исключительно предназначен для поддержания на территории порядка и для пограничной полиции… Германский Большой Генеральный Штаб и всякие иные подобные формирования будут распущены и не могут быть восстановлены ни в какой форме». Показательна в этом же смысле и статья 168, в которой сказано, что изготовление «оружия, снаряжения и всякого рода военного материала может производиться лишь на тех заводах или фабриках, местонахождение которых будет доведено до сведения и представлено на одобрение Правительства, Главных Союзных и Объединившихся держав, и число которых эти последние оставляют за собой право ограничить».

Статья 170 запрещала Германии как импорт, так и экспорт «оружия, снаряжения и военного материала». Статья 171 лишала ее возможности иметь «производство и ввоз в Германию броневиков, танков или всякого рода других подобных машин, могущих служить для военных целей». Резко был ограничен и военный флот, а статьей 191 не позволялась «постройка и приобретение всяких подводных судов». В статье 201 говорилось также, что «в течение шести месяцев, которые последуют за вступлением в силу настоящего Договора, изготовление и ввоз воздушных судов, а также двигателей для воздушных судов и частей двигателей для воздушных судов будут воспрещены на все территории Германии». И вот к 1 сентября 1939 года – всего через пять лет после прихода нацистов к власти – вермахт насчитывал уже 4 миллиона 222 тысячи бойцов. Только в военно-воздушных силах числилось 400 тысяч человек – в четыре раза больше, чем все германские вооруженные силы за пять лет до этого. Для атаки на Польшу к 1 сентября 1939 года было сосредоточено полтора миллиона солдат и офицеров армии Рейха.

Как такое Гитлеру удалось? Попробуем вникнуть в некоторые обстоятельства, чтобы попытаться выяснить, как все было на самом деле с тем соглашением между нацистским Рейхом и Речью Посполитой. Не замалчивается ли нечто, напоминающее о поговорке, которая дает понять, кто зачастую громче всех требует, чтобы поймали вора?..

Даже в Польше в публикациях, посвященных польско-германской Декларации о неприменении силы в отношениях между этими странами, подписанной 26 января 1934 года в Берлине министром иностранных дел Третьего рейха Константином фон Нейратом и чрезвычайным и полномочным послом Речи Посполитой Юзефом Липским, чаще всего содержится признание, что инициатором ее появления стал маршал Юзеф Пилсудский. В расположенном на берегах Вислы государстве он тогда был главным человеком по реальной власти, не являясь ни президентом, ни премьер-министром правительства, а только (?!) военным министром и генерал-инспектором польских вооруженных сил. По его личному распоряжению Адольфу Гитлеру было направлено специальное послание с предложением заключить двусторонний договор, хотя лишь полгода до этого маршал на полном серьезе демонстрировал готовность к принятию по отношению к нацистской Германии весьма жестких шагов совершенно противоположного характера, вплоть до объявления ей войны – все было именно так, о чем недвусмысленно и неопровержимо свидетельствуют исторические факты.

В то же время сказанное вовсе не означает, что фюрер нацистов, возглавивший германское правительство всего за год до появления той самой декларации о польско-немецком ненападении, якобы вовсе не стремился к изменению отношений с этим восточным соседом, притом переустройству их по своему собственному усмотрению. Есть основания полагать, что в реальности все было наоборот. Коренное переформатирование контактов с этой страной Гитлер считал для себя проблемой и задачей номер один, поскольку на Речь Посполитую маршала Пилсудского он тогда глядел как на самое уязвимое звено в образовавшемся после Первой мировой войны пограничном периметре Германии, с которого можно было начать пересмотр того периметра, не устраивавшего не только пришедших к власти нацистов, но и абсолютное большинство немцев, прежде всего в том, что касалось потерянных в результате Первой мировой войны территорий. К сказанному нужно обязательно добавить, что замышленный фюрером «пересмотр» германского пограничного периметра – в его даже предварительной прорисовке – касался не только немецко-польских отношений. Как вскоре выяснится, им предполагались куда более отдаленные и весьма серьезные последствия, затрагивавшие интересы других государств в рамках все тех же амбициозных нацистских планов. Да и не мог он ограничиться инертным выжиданием после того, как в своей книге «Майн кампф» открыто заявил о грандиозных намерениях по переделыванию Европы и остального мира. История его действий, последовавших вслед за занятием кресла канцлера, красноречиво свидетельствует, что обозначенные им задачи, на первых порах поразившие воображение абсолютного большинства государственных деятелей планеты, не сразу и не всеми из них воспринятые с должной серьезностью, не стали простым сотрясением воздуха, зачастую характерным для начинающих, но амбициозных политиков, как поначалу очень многие даже в Германии смотрели на Гитлера. На самом же деле к заявленным целям лидер нацистов сразу стал двигаться с последовательностью и настырностью, достойными куда лучшего применения. И первой на этом пути оказалась Польша.

Весьма любопытный эпизод на сей счет, указывающий на то, что Гитлер отнюдь не склонен был пассивно наблюдать за ходом происходящих вокруг немецкого государства событий, содержится в воспоминаниях известного германского дипломата Герберта фон Дирксена, многие годы представлявшего интересы своей страны – сначала до нацистской Германии, затем уже нацистского Третьего рейха – в Польше, Советском Союзе, Японии и Великобритании. Касался тот эпизод как раз контактов с Речью Посполитой, но случился тогда, когда автор мемуаров работал чрезвычайным и полномочным послом в Советском Союзе и приехал в Берлин, чтобы от самого фюрера получить ответы на вопросы, связанные с отношениями Германии с СССР. В названии изданных воспоминаний «Москва, Токио, Лондон. Двадцать лет германской внешней политики» их автор, полное имя которого Эдуард Вилли Курт Герберт фон Дирксен, почему-то не указал Варшаву, хотя по ходу его двадцатилетней дипломатической службы он изрядно напрягался именно в польской столице. Не назвал, скорее всего, потому, что, будучи главным связующим звеном в выстраивании отношений между Германией и Польшей на самом начальном этапе двусторонних контактов после Первой мировой войны, он все-таки значился не чрезвычайным и полномочным немецким послом в только что возродившейся Речи Посполитой, а временным поверенным. До этого фон Дирксен несколько месяцев поработал в германской дипломатической миссии в Киеве, где ему пришлось иметь дело с множеством, как сам выразился, местных лидеров, по его словам, «полупатриотов, полубандитов», даже принять самое непосредственное участие в судьбе первого украинского послереволюционного гетмана Павла Скоропадского, которого «под видом раненого хирурга немецкой армии» вывозили «на поезде Красного Креста в Германию». Потом ему выпало попасть в состав Международной балтийской комиссии, вообще не имевшей постоянной штаб-квартиры и обитавшей в поезде, передвигавшемся «взад-вперед по Восточной Пруссии, Латвии и Литве».