– Фамилию мы легко установим.

– Да-а-а! Как же? – удивилась она.

– Думаю, что на почте сохранилась копия перевода в Невьянск.

– Да! Вспомнила! Глеб никогда не видал Аркадия Борисовича без перчаток. Даже в гостинице, ночью…

– Странно. Глеб Матвеевич не интересовался, почему?

– Аркадий Борисович сказал, что у него на нервной почве экзема рук. Это выглядит ужасно, и вот он… в перчатках.

– Повторите, пожалуйста, что вам сказал Глеб Матвеевич второго августа вечером, когда забежал в библиотеку.

– Он сказал: «Знаешь, приехал Аркадий Борисович! У него какая-то большая неприятность, просит помочь, поехать с ним. Воспользуюсь тремя днями отгула, поеду». Я ему говорю: «Ты так рассчитывал на эти три дня, ты хотел поработать над диссертацией…» – «Знаю, – перебил он меня, – я не могу отказать товарищу, когда он во мне нуждается!» И ушел…

– Глеб Матвеевич не рассказывал вам, о чем они говорили с Аркадием Борисовичем? Они же пять дней прожили вместе.

– Нет. Глеб сказал, что он человек большой культуры, и ему непонятно, почему Аркадий Борисович занимается заготовкой кедрового ореха… Что с ним можно говорить о чем угодно.

– Опишите подробнее слоника из яшмы.

– Ой! Неужели вы его найдете? Вы знаете, как Глеб сожалел о пропаже слоника! «Вот, говорил, пропало мое счастье!» Хотите, я вам его нарисую? Я хорошо рисую. – Она взяла лист бумаги и села за маленькое дамское бюро. Рисуя, она поясняла: – Размером пять на восемь сантиметров… Яшма серая, но слева, на бедре задней ноги, – зеленоватая… Бивни выточены из кости, они пожелтели от времени… Глаза непропорционально большие, зрачки гранатовые… Вот, смотрите. – Она положила передо мной рисунок, выполненный хотя и не профессионально, но с хорошим чувством формы.

Здесь же, на листке, я записал приметы.

– Еще одна просьба: фотография Глеба Якуничева у вас есть?

– Есть… – Она очень неохотно достала из ящика бюро снимок и, не выпуская из рук, показала.

– Вы не хотите, чтобы я прочел надпись на обороте? – спросил я.

– Да, не хочу. Это написано мне… Только мне! Понимаете… – Она замолчала, видимо подбирая слова, которые наиболее полно выразили бы ее мысль.

– Мне нужна эта фотография на три дня. Даю вам честное слово офицера, что я не стану читать надпись.

– Зачем она вам?

– Надо сделать копию, после чего я верну вам ее в запечатанном конверте.

– Вы даете слово офицера… – сказала она в раздумье.

– Да, слово офицера, – повторил я.

– Хорошо, берите ее…

Положив в бумажник фотографию Якуничева, я спросил:

– Разрешите, Глаша, обращаться к вам по мере надобности?

– Если это будет необходимо…

Она проводила меня до двери, в нерешительности остановилась и сказала:

– Глеб с дороги прислал письмо, просил никому не показывать… Вдруг оно вам поможет…

Девушка открыла бюро и достала конверт, на котором, кроме адреса, я прочел торопливо написанную строчку: «Нашедшего прошу опустить в ящик!»

Волнуясь, я вынул письмо.

«Глаша! Не удивляйся. Пользуясь случаем, пишу в туалете вагона. “Добрый человек ” оказался проходимцем. Я его выведу на чистую воду. Вернусь, расскажу – не поверишь. Письмо никому не показывай. Целую. Глеб».

– Как же такое письмо вы от меня скрыли? – не удержался я.

– Глеб просил никому не показывать…

– «Не показывать»! Да разве можно скрывать такое письмо!..

На улице, за углом, в «газике» дожидался капитан Гаев.

– На коне? – спросил Гаев, как только водитель включил скорость.

– Вернее, на слоне! – мрачно сказал я. – На слоне из яшмы!

– Что-то непонятно, Федор Степанович…

– Вот управишься, приедешь в Свердловск, будешь посвящен во все детали. Стрыгин здесь один? – спросил я, как только мы поднялись в кабинет.

– У него два человека. Толковые, с техническим образованием.

– Где он сейчас?

– На станции Зеленая Падь. Стрыгин считает, что среди работников станции и жителей поселка могут быть люди, видевшие Якуничева и с ним неизвестного.

– Мысль правильная, но нельзя ограничиваться Зеленой Падью. Уточнив день отъезда Якуничева, следует охватить поиском и станцию Верхнеславянск, рабочий поселок, железнодорожную бригаду и пассажиров поезда. Включайся в эту работу и ты, Николай Алексеевич. Шире используйте милицию. Кроме того, на почте найди копию денежного перевода в Невьянск, отправленного Якуничевым во второй половине марта, и документ о возвращении перевода за ненахождением адресата. Адрес, имя, отчество и фамилию получателя сообщи мне сегодня же по телефону.

Я очень спешил, водитель чувствовал это и выжимал из машины все, на что она была способна. Если бы Ксения взглянула на спидометр «газика», Вася Машков получил бы хорошую взбучку.

Мне все время казалось, что за время моего отсутствия произошло что-то значительное, и предчувствие меня не обмануло.

Только я открыл дверь кабинета, ко мне бросился старший лейтенант Лунев.

– Наконец-то! Семен Авдеев получил из Берлина посылку! Вот рапорт!

Я прочел:

«10 августа 1967 года.

Вчера поздно вечером Авдеев получил извещение на посылку из Берлина. Утром он отпросился у бригадира, получил на почте хорошо упакованный ящик и вскрыл его в общежитии. В посылке были: пестрый свитер, такая же шапочка с мохнатым помпоном, кашне, темно-вишневые брюки техасского типа с изображением ковбоя, бросающего лассо, на карманах металлические “молнии” и никелированные кнопки. Складной охотничий нож с наборной рукояткой. И несколько десятков цветных открыток с изображением темнокожих женщин в ритуальных плясках.

Авдеев вырядился во все новое и на работу уже не пошел, а гулял по поселку и каждому, кто попадался навстречу, показывал нож и открытки.

Вечером во время возвращения бригады с работы Авдеев был в общежитии.

Дзюба, осмотрев обновы, спросил: “А за что тебе, Семен, посылка?”

“Стало быть, достоин”, – гордо подняв голову, ответил Авдеев».

«Колесо завертелось, – подумал я, – теперь можно ждать развития событий». И спросил у Лунева:

– Полковник у себя?

– Владимир Иванович на докладе у начальника. Полковник оставил вам характеризующие данные на Черноусова и Юколова, они в сейфе.

– Вот что, Евгений Корнеевич, между десятым и двенадцатым марта у Якуничева из камеры хранения Свердловского вокзала был похищен чемодан, в котором находился вот этот редкий сувенир. – Я раскрыл перед ним рисунок Глаши. – Срочно побывайте в уголовном розыске и побеседуйте со всеми следователями. Быть может, кто-нибудь из них при аресте или обыске на квартире вора-рецидивиста видел такого слоника. А я пока просмотрю характеризующие данные.

– Ясно. Можно идти?

– Идите.

Захватив с собой рисунок, Лунев пошел к двери, но задержался.

– При проверке списка пассажиров остались невыясненными семнадцать человек, ими сейчас занимается бригада.

Я открыл сейф, подложил в дело Авдеева последний рапорт и взял характеризующие данные.

«Черноусов Никон Фадеевич, – читал я, – родился в 1903 году в городе Златоусте, в семье преподавателя словесности. Кончил восемь классов, в 1920 году поступил в училище прикладной живописи, бывшее барона Штиглица, в Ленинграде. В 1924 году в связи с ликвидацией училища Черноусов уехал на Урал, где работал преподавателем рисования в школе. В 1929 году он бросает преподавание и занимается прикладной живописью в клубах и красных уголках. Уже в это время он выполняет отдельные заказы церковников, а с 1930 года целиком переходит на иконопись, покупает дом, женится.

В 1941 году Черноусов призван в армию. В бою под Тихвином 27 ноября пропал без вести. В 1945 году в числе военнопленных был освобожден частями нашей армии из лагеря близ Кульма (Западная Германия). До конца 1946 года находился на проверке в специальном лагере.

В 1947 году вернулся в Свердловск и занялся иконописью.