А ещё я смотрела на крыло. Шрамы, как и пророчил Игнат, становились всё плотнее и светлее, окончательно походя на невесомый ажур, а то счастливое время, когда я их только выпрашивала и потом, когда шрамы уже заживали, окончательно заволакивалось дымкой, неизменно-ясным в которой оставалось лишь одно – поцелуи. Трепетные, жаркие, жадные, впопыхах или неторопливые, хозяйские или украдкой, мимолётные или долгие, до головокружения и последней капли дыхания… Каждый миллиметра тела, каждый пальчик, каждая прядь волос, каждая родинка… И от этих воспоминаний до сих пор тут же щекотливо высыпали мурашки и наворачивались слёзы.

Если бы я только знала тогда, чем всё закончится, я бы отбросила страхи и сомнения, и жила каждый день, как последний! Целовала бы в ответ его губы, каждую линию на ладонях, каждый шрам. Держала бы его за руку во время ночных приступов, не давая страху и боли власти над ним. Оберегая своей любовью и верностью. И пусть потом было бы его предательство – это неважно пока есть сладкий дурман лжи. Важно лишь то, что тогда я была действительно счастлива, а сейчас… Сейчас меня как будто просто нет, хотя у меня теперь есть всё.

И ведь именно вот это всё и обещал мне когда-то Игнат! Легальность, спокойствие и достаток. Сейчас я даже могла в любой момент поехать на Карибы, хотя, подумать только, ещё прошлой осенью смеялась, как сумасшедшая, услышав об этом! Да, у меня теперь было всё… кроме него. Впрочем, как раз себя-то он мне и не обещал. Никогда.

Так странно. Почему плохое забывается, словно и не было, а хорошее остаётся вопреки всему? Разве не наоборот должно быть?

Снова злилась на себя и, понимая, что сама заточаю себя в склепе никому не нужных воспоминаний, и решительно выходила в люди. Знакомилась с соседями по подъезду, записалась на фитнес для будущих мам, нашла репетитора по биологии, твёрдо решив, что когда-нибудь обязательно снова поступлю на ветеринара.

«…Какой-нибудь большой город, где есть конюшня и академия для лошадиных докторов. Если не передумала, конечно…»

Я не передумала, и это было сущее наваждение. Словно не было ни лжи, ни предательства, и я просто в очередной раз жду его из затянувшейся поездки «кое-куда, кое-что проверить», и единственное чего действительно боюсь, так это этих его «А если вдруг что, с тобой свяжутся…»

Говорят, время лечит, но чем дальше, тем чаще я плакала. И окончательно понимала, что действительно жду его, так мучительно и на износ, что встреча, какой бы горькой она ни случилась и чем бы ни закончилась – стала бы избавлением.

Ещё через месяц, обычным поздним вечером перед телевизором, я вдруг поняла, что, постоянно погружённая в себя, давно уже не ощущала шевеления малыша. И вот тут-то накрыло по-настоящему! Едва дождавшись утра, я рванула в женскую консультацию и сразу же загремела на сохранение.

– Там всё нормально? – с трудом сдерживая дрожь в голосе, пытала я лечащего, а та в это время вдумчиво рассматривала результаты анализов и УЗИ.

– Ну-у, у плода никаких явных патологий не видно, основные показатели в нижних пределах нормы…

– Это опасно? Честно, скажите!

– Честно? – подняла врач взгляд с бумажек на меня, и взгляд её оказался неожиданно строгий. – Если честно, то обратись ты на день-другой позже, то, возможно, и сохранять было бы уже нечего. А если ещё честнее, то либо ты прекратишь издеваться над собой и ребёнком, либо сразу смирись с тем, что не выносишь.

– В каком смысле… – обмерла я.

– В прямом! Посмотри на себя! Ты набирать должна, а не сохнуть день ото дня! Кожа да кости, под глазами чернота, как у енота! На учёт вставала – почти на семь килограммов больше весила! А по анализам, ты гляди-ка, здорова, и на токсикоз жалоб нету! Тогда что, диета какая-то? Фигуру бережёшь? А о ребёнке подумать не хочешь?!

Словом, она отчитала меня до слёз, правда под конец приобняла и, понизив голос, добавила уже по-матерински ласково:

– Вас ведь теперь двое, Слав, и если ты сама о своём ребёночке не позаботишься, то и все доктора в мире будут бессильны…

Меня выписали через две недели, набравшую целых полтора килограмма, в кои-то веки выспавшуюся и словно даже обновлённую. У меня как будто появился новый смысл, которого я раньше не понимала – ребёнок. И я окунулась совсем в иное ожидание. Ожидание не возврата к прошлому, а нового, крепнущего во мне чуда. И моё чудо, я теперь точно это чувствовала, радостными толчками отзывалось на прикосновения к животу и чутко реагировало на перепады настроения, побуждая искать в жизни светлую радость и отпускать печали.

Это было похоже на возрождение, и оно было настолько мощным и уверенным, что потащило за собой добрые перемены – подружки по фитнесу, новая соседка с грудничком, с которой так интересно было болтать о насущном и тискать её карапуза. А ещё, совсем уж неожиданно, в моей жизни появился вдруг мужчина – брат соседкиного мужа.

Почти тридцать, высокий симпатичный владелец клиники детской стоматологии. С открытой, доброй улыбкой и поразительным умением находить общий язык вообще со всеми. Правда, поначалу я отнеслась к нему настороженно, чувствуя непраздный интерес к себе и на корню пресекая любые попытки сближения. И всё же однажды, месяца через полтора деликатных ухаживаний, подумалось вдруг – а почему нет-то? Ребёнку ведь нужен отец, а Роман не только не чурается моей одинокой беременности, но и относится к ней с почти отцовским трепетом…

Мы как бы были парой, но в тоже время просто друзьями – гуляли, ходили в кино и кафешки, он отвозил меня до женской консультации и ждал, пока окончится приём, а потом искренне интересовался как дела у малыша. Рядом с ним я не чувствовала себя одинокой, некогда было рефлексировать и тосковать. И всё же, когда однажды на прогулке он неожиданно позволил себе больше обычного – обнять, заглядывая в лицо так близко, что стали заметны тонкие зеленоватые прожилки в серой радужке его глаз, я испуганно напряглась.

– Поехали ко мне? – осторожно предложил он, но я видела, что за этой осторожностью скрывается целый океан невысказанных, рвущихся наружу чувств. – Давно хочу показать тебе свой дом. Мне кажется, он тебе понравится.

– Да уж наверняка! – неловко хихикнула я. – Мне вообще дома больше, чем квартиры нравятся.

– А уж как они нравятся детям!

– Могу представить…

Мы вроде бы говорили о доме, но на самом деле оба понимали, что речь идёт о нас, и от этого мне почему-то становилось ещё больше не по себе.

– Ну так что, едем? – слегка сжал объятия Роман.

На душе вдруг так заскребло, отдавая застарелой болью в сердце и перехватывая дыхание, что я закрыла глаза. Ну что опять? Отболело ведь уже, забылось и успокоилось, ну?

Только бы не разреветься!

– Слав, ну мы же не дети, чтобы до бесконечности играть в жмурки…

Закрытые глаза всё-таки запекло слезами, но я глубоко вдохнула и решительно мотнула головой.

– Да. Конечно да. Поехали!

Около 7 месяцев назад

– …Какого хрена ты задумал, Гордей?

Пауза, во время которой Гордеев ещё раз мысленно пробежался по схеме. Да, шансы есть, причём немалые. Но лишь при условии абсолютной секретности. И в то же время, и без помощи не обойтись.

– Предлагаю поиграть в кошки-мышки, Ген.

– Это с Утешевым-то? Гениально, да. И если это и есть твоя новая концепция, то…

– Для начала выслушай, здесь действительно есть перспектива. Я бы даже сказал – Джек-пот. И его главная фишка в том, что Утешев знает о нём не понаслышке, но уверен при этом, что больше не знает никто.

Дед обречённо качнул головой:

– Как всегда ничего не понятно, но очень интересно. Тебя бы в рекламщики неведомой херни – карьеру бы построил.

– Спасибо, так и сделаю, – хохотнул Гордеев. – Если случайно не сдохну. Короче, к делу. Наш господин «У» из тех, кто в девяностые активно выслуживался перед пиндосами, так? Интегрировал, так сказать, «Западные ценности» в «немытую Россию» И была тут у нас в то время такая парочка общественников, журналист Грей Джонс и председатель религиозной миротворческой миссии Си Джей Макковерт. Слыхал о таких?