— Почему я не пошел на философский? — повторил он вопрос. — Потому что исследование и наблюдение различных возможностей и вариантов — одна из особенностей моего мышления, что делает его весьма пригодным для научной работы в области естественных наук, точно так же, как ты, ввиду полного отсутствия мыслительных способностей, весьма подходишь для профессии деревенского брадобрея.

— Идиот!

— Значит, пока не будем звонить? — спросил прыщеватый паренек.

— Звони же! — ворчливо сказал один из вновь пришедших. — И чего вы так дрожите перед этим старым хреном?

— Никто и не дрожит!

Снизу опять послышались шаги. Пришли еще двое — один был в бараньей шапке, другой явился с непокрытой головой.

— Вы прибыли все вместе, коллеги? — спросил тот, кто был в бараньей шапке, удивленно оглядывая столпившихся перед дверью студентов. Он подошел к стоявшему ближе всех к нему молодому человеку и щелкнул каблуками. — Кажется, мы еще незнакомы, коллега. Позволь?.. Витязь^[52] Тибольд Бешшенеи. Сервус^[53]. Уже позвонили?

— Еще нет.

— Почему? — недоуменно воскликнул Бешшенеи.

Эштёр шагнул к звонку и, внезапно выбросив вперед свой невероятно длинный палец, нажал кнопку. — Девять часов пятьдесят девять минут, — объявил он, кивая звонку.

Не успел он снять палец с кнопки, как дверь отворилась, словно звонка поджидали. На пороге, не отпуская ручку двери, стоял рябой лакей в отороченной красной лентой ливрее.

— Господин профессор… мы к господину профессору, — запинаясь, выговорил один студент.

— Его милости нет дома.

Студенты переглянулись. Они выстроились перед дверью полукругом, впереди всех стояли Эштёр и хунгарист, тотчас сдернувший кепи, едва отворилась дверь. Другие тоже обнажили головы. — Нет дома?.. Но этого не может быть! — воскликнул кто-то из-за спин остальных. Лакей глазами поискал говорившего, но не ответил.

— Господин профессор назначил нам прийти сегодня в десять.

— Когда это было? — спросил лакей, не отпуская дверь.

— Неделю назад.

— Возможно. Но он не появлялся дома уже четыре дня, — сообщил лакей с бесстрастным видом. Студенты опять переглянулись.

— Подождите! — сказал Эштёр лакею, уже потянувшему было дверь на себя. — Господин профессор назначил нам прийти сюда к десяти часам, следовательно, удалиться в десять часов одну минуту мы не имеем ни причины, ни права. Самая элементарная вежливость требует, чтобы мы подождали его, по крайней мере, десять минут, даже в том случае, если, ввиду только что упоминавшихся обстоятельств, мы имеем основание сомневаться в его приходе. Но допустим, господин профессор все же придет десять минут спустя, — не найдя нас здесь, он с полным правом сможет обвинить нас в совершенном отсутствии вежливости и такта, особенно же в том случае, если, допустим и это, он придет домой лишь затем, чтобы выполнить имевшийся между нами уговор, что, как ни мало в том вероятности, нам все же следует принять в расчет. Он был бы поражен и возмущен нашим неоправданным отсутствием.

Лакей потряс головой, словно ему в ухо попала вода. — Словом, господа желают подождать?

— Мы не вправе уйти, — объявил Эштёр и с внезапным пылом вскинул вытянутый указательный палец к красному канту на груди лакея; тот нервно отшатнулся.

— Извольте подождать, — сказал он, — сейчас доложим ее милости барышне Фаркаш. Сколько вас?.. Девять штук?

Дверь захлопнулась, студенты опять остались одни на мраморной площадке лестницы. — Ну, я попомню этого типа, — яростно прошипел Тибольд Бешшенеи. — Слышали?.. «Девять штук»!

— Я скажу профу, это недопустимо! — кипел прыщавый, у которого лоб пошел пятнами.

— Говорят, проф втихую хлещет с ним палинку!

Хунгарист вдруг громко засмеялся. — Что это ты заливаешься? — удивился его сосед. Парень продолжал смеяться. — Да говори же, дурень! — Теперь уже все уставились на него. А хунгарист смеялся так, что на глазах у него выступили слезы. — Какое счастье, — простонал он, — что мы десять минут выжидали, прежде чем позвонить, правда, коллега Эштёр?

Стало тихо, все смотрели на побагровевшего Эштёра. Но громовый хохот, подкатывавший к горлу студентов, не успел вырваться на свободу: дверь снова отворилась, и в проеме показалась полная дама в пенсне, в темной, застегнутой до самого ворота блузе, с дымящей между короткими полными пальцами «вирджинией». — Потрудитесь войти, коллеги, прошу вас, — проговорила она мягким голосом. — Простите, пожалуйста, что лакей заставил вас ждать на лестнице. Вы на коллоквиум?

Окна гостиной, обставленной мебелью в стиле ампир, обитой красным шелком, выходили на улицу Святого герцога Имре; проносившиеся под окнами трамваи заставляли дребезжать стекла. В гостиной было еще холоднее, чем на лестнице; большой зияющий пустотой мраморный камин казался олицетворением промозглого, доступного всем сквознякам нетопленного помещения, — и этот образ, куда более радикально, чем просто холод, проникал уже не под одежду, но прямо под кожу, парализуя последнее прибежище организма — воображение. Барышня Анджела, приглядевшись, заметила, что прыщи на лице стоявшего перед нею студента полиловели от стужи.

— Я не призываю вас снять пальто, — сказала она, — ибо, к сожалению, у нас нет никакой надежды, что брат мой придет домой. — Глаза ее опять остановились на переливающемся всеми оттенками лилового лице ближайшего студента. — А ведь вы, бедные, страшно промерзли все, не так ли? — спросила она мягко. — Если вы не откажетесь от стаканчика шнапса, то присядьте хоть на минутку!

— Целую ручки^[54], мы не хотим утруждать вас! — Молодой человек в бараньей шапке щелкнул каблуками. — Витязь Тибольд Бешшенеи.

— Не понимаю, — удивленно оглядела его хозяйка дома.

Бешшенеи опять щелкнул каблуками. — Витязь Тибольд Бешшенеи! — Барышня Анджела покраснела. — Ах, вот оно что, вы изволили представиться!.. Ну, ничего, ничего, садитесь. — Она подбежала к стоявшему в углу буфету, отделанному эбеновым деревом, открыла дверцы и достала две большие бутылки с ликером. — Будьте так любезны, коллега Тибор, помогите мне…

Юноша в шапке в третий раз щелкнул каблуками. — Витязь Тибольд Бешшенеи, целую ручки! — проорал он, покраснев до корней волос и раздельно произнося каждый слог. Барышня Анджела ошеломленно оглянулась. — Простите, я, как видно, не поняла вас, милейший коллега, — сказала она. — Значит, не Тибор, а… как вы сказали? Ну да все равно, будьте любезны, примите у меня эти бутылки! Какое же это имя? Немецкое?

— Я вижу, Анджела, ты стала хуже слышать, — раздался голос от двери. — Ти-больд… а не Тибор! Повторяю: Ти-больд.

Столпившиеся вокруг буфета молодые люди обернулись: в дверях, легко опираясь о косяк плечом, стояла огромная фигура доктора Зенона Фаркаша. Тонкая черта, разделяющая пополам его двойной лоб, была заметней обычного, глубже и краснее: полуприкрытые глаза на большом и мясистом белом лице были обведены бледно-голубыми кругами, выеденными долгими ночными бдениями. На лице была написана невыносимая усталость.

— Да, Анджела, последнее время ты что-то стала хуже слышать, — проговорил он медленно, — обычно это признак переутомления. Переутомление прежде всего поражает слуховые нервы, знаю по себе. Я тоже услышал голос этого господина только на лестнице, хотя, судя по тому, что он представлялся неоднократно, мог бы услышать его еще с улицы. Итак, Тибольд, ясно? Не Тибор, а Тибольд!

— Конечно, ясно, Зенон… просто я не слышала прежде такого имени в Венгрии.

Профессор медленно оглядел вытянувшихся перед ним студентов. — Меж тем это доброе швабское имя, оно и в календаре есть. Кому из вас оно принадлежит, господа?

Молодой человек в бараньей шапке в четвертый раз щелкнул каблуками. — Витязь Бешшенеи…

— Тибольд, знаю, — прервал его профессор. — Гергей, — обернулся он к стоявшему за его спиной шоферу, — дайте, пожалуйста, «симфонию». Спасибо! Только спичкой, не щелкалкой, у меня от нее скоро тик начнется… Вы на коллоквиум, господа?